Творчество писателей эпохи модернизма отражает свойственное им новое художественное мышление, которое формировалось под воздействием действительности. Писатели находятся в поиске новых средств и приемов самовыражения и раскрытия своего «Я», передают жизнь по-новому с помощью смелых экспериментов в прозе, поэзии, драматургии.
Модернистов объединяет особый интерес к миру чувств человека, особенностям видения окружающего мира, к его мышлению, памяти, сознанию. Техника «поток сознания» передает движение мыслей и работу памяти.
Писатели, которых относят к модернизму, ставили перед собой совершенно разные цели и задачи, писали в разных манерах, по-разному видели личность, и часто объединяло их только то, что они жили и писали в одну и ту же эпоху. Например, к модернизму относят Джозефа Конрада и Дэвида Герберта Лоуренса, Вирджинию Вульф и Томаса Элиота, Гийома Аполлинера и Марселя Пруста, Джеймса Джойса и Поля Элюара, не задумываясь о том, есть ли между ними что-то общее, кроме времени, в котором они жили.
Имя У. С. Моэма не упоминается ни в одном учебном пособии по литературе эпохи модернизма, что позволяет сделать вывод о том, что творчество писателя в данном ключе изучено недостаточно хорошо. Однако в творчестве У. С. Моэма отражено значительное влияние эпохи, в которую он жил и творил.
В романе Сомерсета Моэма «Луна и Грош» есть сцена, в которой Дирк Строев, живописец, навещает торговца произведениями искусства, чтобы спросить о работе другого художника, Чарльза Стриклэнда, картины которого он убедил торговца взять на продажу. Строев — посредственный живописец коммерческих пейзажей и крестьянских сцен, не претендующих на оригинальность. «Я не претендую на звание великого живописца”, говорит он вначале, “но у меня есть кое — что и я это продаю». Все же он признает работу Стриклэнда гениальной. Он говорит торговцу: «Помните Моне, который не мог заставить никого покупать его картины за сто франков. Что они стоят теперь?». Торговец подвергает сомнению эту логику. «Было сто таких же хороших художников, как Моне, которые не могли продать свои картины в то время, и их картины все еще ничего не стоят. Как можно быть уверенным? Достаточно ли заслуг, чтобы принести успех?». Строев приведен в бешенство. «Как тогда Вы определяете, достойна ли картина?», спросил он.
«Есть только один путь — успех», ответил торговец. «Подумайте обо всех великих художниках прошлого — Рафаэль, Микеланджело, Энгр, Делакруа — они были все успешны».
Моэм с легкостью добился успеха. Его карьера воплощает неприятные вопросы, скрытые в споре Строева с торговцем произведениями искусства: как мы признаем артистическую заслугу, и какое отношение, если такое имеется, она имеет к популярности? Трудно представить другого писателя, работы которого была однажды настолько популярными, а теперь полностью отсутствуют в современном литературном каноне.
Как Селина Хастингс пишет в своей новой биографии, «Секретные Жизни Сомерсета Моэма» — название несколько сенсационное, учитывая, что большинство тайн Моэма было открыто в течение некоторого времени — Моэм был «самым известным писателем в мире» большую часть своей жизни. У него когда-то было четыре производства, работающих одновременно в Восточной части Лондона, его романы были бестселлерами в Англии и Америке, и его работы были адаптированы для фильмов и телевидения больше, чем девяносто раз. Он провел свои более поздние годы с шиком, в вилле на Французской Ривьере, и новость о его смерти в 1965 в возрасте девяноста одного года, была размещена на первых полосах в Европе и Америке.
Признание Моэма, как критика не было равно его коммерческому успеху. Теодор Драйзер защитил «Бремя страстей человеческих», но английские критики, особенно литературный кружок Блумзбери, не были заинтересованы Моэмом. Джозеф Конрад написал язвительно о первом романе Моэма, что автор «просто наблюдает — и это то, что предпочитает среднестатистический читатель». Его хвалили только за технику письма, а не за психологическую глубину работ. «Я не знаю ни одного писателя, который настолько контролирует свою работу», написал однажды Ивлин Во.
В опустошающей для Моэма статье журнала в 1946, Эдмунд Уилсон сказал: «Я никогда не мог убедить самого себя, что он был совсем не второразрядным писателем». Такая критика, кажется, несла особую остроту для Моэма, возможно, потому что она точно совпадала с его собственными самоуничижительными оценками. В его автобиографии, «Подведение Итогов», изданной в 1938 году, когда ему было шестьдесят четыре года, он объяснил, «Я обнаружил свою ограниченность, и мне казалось, что единственная разумная вещь состояла в том, чтобы стремиться к тому, какого превосходства я мог достичь в ее пределах». Эта ограниченность, какой он видел ее, включала в себя «слабую силу воображения», «отсутствие лирических качеств», и «неумение пользоваться метафорой». «Я знал, что никогда не смогу писать так, как мне хотелось бы, но с болью думал о том, чего я мог бы достичь в письме, если бы это позволили мои недостатки».
Есть больше, чем намек на английского джентльмена необходимой скромности в этих словах — жест самокритики, сделанной со стороны успеха — и то, что, кажется, отражением переоценки ценностей, может просто быть предварительным парированием против ударов критиков. Но Моэм был прав, что его дар заключается не в поразительном стиле или в широком стремлении, а в сырых полномочиях наблюдения и блестящей точности, которую он принес к своим моральным драмам. “Мне казалось, что я видел много вещей, которые пропустили другие люди”, написал он однажды с его характерным преуменьшением.
Уже в юности у У. С. Моэма формируется своя система ценностей, своя концепция человека. Особое влияние на Моэма оказали Кант, Юм и Спиноза. У Спинозы Моэму был близок его пантеизм, учение о человечестве как едином целом, связанном с субстанцией высшего разума. У Моэма такие люди часто выглядят как существа, зависимые от своей природы, что позволяло связывать Моэма с натуралистической традицией.
«Я не вижу особой разницы между людьми, — пишет Моэм в своей книге «Подводя итоги». — Все они смесь из великого и мелкого, из добродетелей и пороков, из благородства и низости. У иных больше силы характера или больше возможностей, поэтому они могут дать больше воли тем или иным своим инстинктам, но потенциально все они одинаковы» [1, с. 61]
Отсутствие иллюзий во взгляде на человека сделало возможным интерес Моэма к Дарвину и Спенсеру, «...я приветствовал гипотезу о выживании сильнейшего...Я поверил, что мы — жалкие марионетки во власти беспощадной судьбы» [1, c.73]. «Моя философская система, — пишет Моэм, — зиждилась на двух принципах: Относительность Вещей и Периферичность Человека» [1, c.181].
Здесь Моэм сближается не только с натурализмом, но и с модернизмом: антропоцентристские модели были им отвергнуты. Именно агностицизм, причем в сочетании с мистицизмом, признанием тайны жизни, объясняет интерес Моэма к позитивизму. Мистицизм Моэма — позитивистского толка. В «Подводя итоги» Моэм пишет о том, что мистическое недоказуемо, и, если нельзя доказать, что Бог есть, это еще не значит, что Бога нет. Моэм признается, что ему не чуждо мистическое чувство тайны, «и все-таки я остаюсь агностиком, пишет он далее, — а практически агностицизм выражается в том, что человек живет так, словно Бога нет» [1, c.194].
Мысль о необходимости нравственной позиции для писателя звучит в «Записных книжках» Моэма — «Романист должен сохранять по-детски наивную веру в важность вещей, которым здравый смысл не придает значения. Романисту нельзя до конца взрослеть» [1, c. 266], искусство должно учить смирению, терпению и великодушию.
И, хотя Моэм довольно часто подчеркивает необходимость занимательности художественного произведения, он указывает на то, что она не должна быть синонимом бессодержательности и бездумности. Какова цель искусства? — задает он вопрос в своих «Записных книжках писателя». — Развлечение? Отдых? И отвечает так: «Искусство ради искусства — все равно, что джин ради джина» [2, c.158], таким образом отвергая один из основных принципов модернизма.
По Моэму, эстетическое переживание воздействует на человека и, таким образом, вызывает в нем активное отношение к жизни. Нужно, прежде всего, отметить огромный интерес Моэма к людям, отсюда, на мой взгляд, и богатство сюжетов в его наследии. «Я никогда не ощущал недостатка в сюжетах», — признается Моэм в книге «Подводя итоги».
Так же, как и Дж. Голсуорси и многие другие исследователи, Моэм подчеркиваетнеразрывную связь сюжета и характера. «Я беру живых людей и выдумываю для них ситуации, трагические и комические, вытекающие из их характеров» [1, c.79].
Так же, как и у Голсуорси, у Моэма характер — первичен, а сюжет — вторичен (не человек для истории, а история — для человека).
Моэм очень скептически относился к сложным произведениям литературы. Модернизм сознательно культивирует непонятность. (Так, Т. С. Элиот говорил: «Поэты должны быть трудными», а Джойс специально затуманивал и зашифровывал текст «Улисса»). Уже по одному этому качеству Моэм не мог чувствовать модернистскую школу как созвучную своим творческим принципам.
Вместе с тем, Моэм был кое в чем близок модернизму, например, в обсуждении принципов изображения зла в литературе. Моэм ставит вопрос о причинах тяготения художника к изображению зла, отрицательных характеров. Они для него — лишь объект изучения и артистического пластического изображения, моральные соображения при этом отходят на второй план. По мнению Моэма, Яго для Шекспира — во многом более интересный персонаж, чем Дездемона. Морализм и проповедничество Моэм совершенно исключает из сферы искусства (может быть, именно поэтому он не понял образ Ивана Карамазова у Достоевского). В романе «Пироги и пиво, или скелет в шкафу» (CakesandAle, ortheSkeletonintheCupboard, 1930) Моэм дает образы двух писателей Элроя Кира и Эдуарда Дриффилда, которые представляют два разных типа творчества: рациональный и стихийный. При этом главное их отличие в том, что один — талантлив, а другой — нет. Речь идет о природе художественного дара, о путях романа в конце XIX века, о культурной ситуации этого времени. Но только Моэм размышляет обо всем этом не столько идеями, сколько образами, сохраняя специфику жанра романа.
Но вместе с тем, именно на фоне Диккенса и Ш. Бронте отчетливо видны новые черты, внесенные Моэмом в жанр романа-биографии, продиктованные новой эпохой (накануне I мировой войны Европа была уже не та, что в середине XIX века). Ведь акцент у Моэма поставлен не на перипетиях жизни, не на моральном смысле поступков, не на социальных условиях, а на характере внутренней жизни героя. Здесь уместно вспомнить теоретическое положение Р. Уэллека и О. Уоррена о том, что «хороший писатель, сообразуясь с особенностями жанра, в котором он творит, в то же время раздвигает его границы» [3, c.253].
Именно это мы и видим в романе «Бремя страстей человеческих»: Моэм придерживается законов жанра, в то же время, их модифицируя.
Роман представляет собой картину духовных исканий героя. На первый взгляд он может быть воспринят лишь как история несчастной любви, но на более глубоком уровне лежит проблема духовного кризиса в Европе накануне I мировой войны.
В романе «Бремя страстей человеческих» поставлена проблема психологических источников веры и неверия. Так, например, в спорах о Боге с Хейуордом Филиппа как некое откровение посещает мысль о предрасположенности личности к религиозному восприятию жизни (или ее отсутствии) как главной причине мировоззрения человека. «Наступило молчание. — Не знаю, почему вообще нужно верить в Бога, — вдруг сказал Филипп.
Филипп расстается с верой лишь потому, что он отчетливее проявляет свое «я«, освобождаясь от навязанных извне догм. Он хочет избавиться и от морали и обращается для обоснования этого к философии. Но, читая ученые труды (Гоббса, Юма, Спинозы, Канта и др.), он приходит к неожиданному выводу о том, что истины вообще не существует, так как каждая философская система неотделима от характера ее автора — «не поступки — следствие образа мыслей, а образ мыслей — следствие характера» [4, c.292]. «Кант выводил свои законы не потому, что они были непреложной истиной, а потому, что он был Кантом» [4, c.365].
Здесь мы получаем объяснение чрезвычайно важной роли, которую Моэм отводит характеру в литературе. Истина содержится в самом человеке, и она сугубо индивидуальна, — к такому выводу приходит Филипп Кэри. Он отвергает понятия «вины» и «греха». Дарвин и Спенсер с их концепцией борьбы за существование подтверждают для него эти умозаключения.
Поиски смысла жизни — самая важная тема романа «OfHumanBondage». Метафорически она выражена мотивом причудливого персидского ковра со сложным узором, кусок которого подарил Филиппу один из художников в Париже с пожеланием глядя на него, найти разгадку жизни. Это так же трудно сделать, как понять закономерности узора.
События сюжета — неверность возлюбленной, предательство друга, его собственное неблагородное поведение по отношению к Норе — казалось бы подкрепляют идею бессмысленности и глупости человеческого существования.
«Бремя страстей человеческих», пожалуй, самый исповедальный роман Моэма. Здесь, как нигде больше, он верен своему принципу — писать о том, что сам пережил. Этот роман, действительно, был освобождением от многих тяжелых воспоминаний и впечатлений. И это касается не только темы религиозных исканий, но и темы любви, а, вернее, страстей (о чем говорит и название произведения: буквально «О человеческом рабстве»; подверженный любовной страсти пребывает в рабстве у самого себя — у своих низших желаний).
И хотя в романе «Бремя страстей человеческих» повествование ведется от третьего лица, это «он» воспринимается как «я«.
Проанализировав произведения У. С. Моэма, в них можно выделить следующие черты модернизма:
- Простой язык повествования
- Все истории, рассказанные в произведениях писателя, затрагивают проблемы и внутренние переживания каждого читателя, не оставляя никого равнодушным.
- Особое внимание писатель уделяет душевным переживаниям героев
- Автор не дает оценки поступкам героев, предлагая каждому читателю сделать вывод самостоятельно, полагаясь на свой опыт.
Подводя итог, можно сказать, что произведения У. С. Моэма написаны простым и понятным языком. Автор только описывает жизнь и переживания героев, не давая им оценки, что, по мнению У. С. Моэма, играет важную роль в восприятии произведения читателем. Все труды У. С. Моэма очень объективно отражают действительность эпохи, отличаются сдержанностью и рационализмом.
Литература:
- Моэм У. C. Подводя итоги. — М: Высшая школа, 1991.
- Моэм У. C. Записные книжки. — Москва, АСТ, 1999.
- Уэллек Р. и Уоррен О. Теория литературы. — М.: Прогресс, 1978.
- Моэм У. C. Бремя страстей человеческих. — М.: Изд-во иностранной литературы., 1959.
