Музыкальность и «песенность» поэзии Вяч. Иванова



Трудно переоценить роль и значение музыки в жизни человека. Являясь его бессменным другом и сподвижником, она как не кто другой готова разделить переживания и мысли. Именно поэтому так разнообразна музыка вокруг нас: звучание чувств столь же разнообразно.

Поэзия, как и музыка, способна выражать всю палитру человеческих размышлений и отношений. В любом как стихотворном, так и музыкальном произведении сокрыты определенные эмоции, которые автор вложил посредством буквенно-нотных обозначений. Стихотворение справедливо можно сравнить музыкой, где различаются лишь средства, использованные автором.

Примечательна музыкальность, свойственная стихотворениям Вячеслава Иванова. Часто выявление их ритмического рисунка вызывает определенную сложность, связанную с особенностями рифмы и размера. Однако, несмотря на всю неоднозначность восприятия стихотворного творчества Вяч. Иванова, он по достоинству был оценен современниками. «Я за то любил из древних Платона и Плотина, а из новых Шопенгауэра и Ницше, что мне в их произведениях слышалась настоящая музыка. Самого В. Иванова я люблю потому, что он не говорит, а поет…», — говорил русский философ конца 19 — первой трети 20 века Лев Шестов. [1, с. 35]

Слово «музыка» встречается в поэзии Иванова дважды. В стихотворении «1913», посвященному Юрию Верховскому, поэт пишет:

«Слушай!» — прошепчут уста благовещие, вдруг умолкая

Легкие персты едва тронув кифару, замрут.

«Слушай...» И с веяньем тайным звучит издалече глубокий

Мелос: вначале немой, темной музыкой могил;

Ближе потом, и ясней, как над шелестом рощи священной

Реянье внятное сил, или в пещере волна… [2, с. 11]

В данном контексте слово «немой» может относиться как к характеристике мелоса (муз. «мелодическое начало, мелодия, напев»), так и выступать в роли однородного члена при описании «музыки могил». Примечательно, что в первом случае словосочетание является оксюмороном, поскольку музыка (мелос) не существует без звукового выражения. Под «музыкой могил» автор, вероятно, понимает «мелодию» похорон: плач, стоны, надгробную речь, эпитафию. Однако словом «немой» возможно сменить субъект действия, и перед нами постепенно воссоздается образ «мелоса», пробудившегося от вечного сна, воскресшего. Сочетание «темная музыка» восходит к синестезии: звуковой комплекс не виден глазу, поэтому от природы не способен иметь цветовую характеристику. В данном контексте «темный» использовано в значении «мрачный, печальный, гнетущий».

В «1913» поэт описывает сошествие с небес к нему Музы. Играя на кимвале, она «велит внимать» ей, и в данных образах угадывается вдохновение и творческий процесс.

В стихотворении «Воспоминания о А. Н. Скрябине» также появляется образ музыки:

…А после, в долгой за полночь беседе,

В своей рабочей храмине, под пальмой,

У верного стола, с китайцем кротким

Из мрамора восточного — где новый

Свершался брак Поэзии с Музыкой, —

О таинствах вещал он с дерзновеньем. [3, с. 532]

«Музыка» ставится автором в один ряд с «Поэзией», как понятие равнозначное. В данном контексте они использованы как имена собственные, подобно именам греческих богов, превосходящих окружающую действительность. Такое их возвышение возможно только при слиянии воедино, «браке». Музыка в стихотворении не выступает в роли могильного «мелоса» — она перерождается в нечто новое, более совершенное, дополненное вербальными средствами выражения искусства.

Образ самого Скрябина как композитора у Иванова тесно переплетен с образом Скрябина-друга, как две неделимые составляющие одной сущности. После смерти Александра Николаевича поэт скорбит не столько о потере талантливого музыканта, сколько об утрате одного из самых близких по духу и идейно-художественным взглядам человека, о чем он пишет в стихотворении «Ко дню открытия памятной доски на доме Скрябина»:

Остановись, прохожий! В сих стенах

Жил Скрябин и почил. Все камень строгий

Тебе сказал в немногих письменах.

Посеян сев. Иди ж своей дорогой. [2, с. 48]

Примечательно, что поэзия, в традиционном смысле слова, в произведениях Скрябина выражена исключительно в названиях: «Божественная поэма», «Сатаническая поэма», «Прометей (Поэма огня)» и т. д.

В стихотворениях Вяч. Иванова тесно переплетены образы поэзии и музыки, и этот синтез двух сфер искусства выражен в семантике слова «песня» как имеющий особый смысл, значение, наполняемость.

В различных словоформах это понятие употребляется в стихотворном творчестве Иванова 46 раз, в том числе устаревшая форма «песнь», которая используется автором довольно часто:

Пламеней,

Песнь без удил,

Отклик светил… [4, с. 681]

Контекстуально использование данного слова в поэзии Иванова можно разделить на три группы в соответствии с особенностями семантики образа.

К первой группе относятся «песни», связанные с торжеством и трепетом души. Так в стихотворении «Соловьиные чары», посвященном С. В. Троцкому, Вяч. Иванов пишет:

Солнце зашло; пала роса; темно в дубраве.

Чу, соловей вдруг засвистал: у близкой встречи

Сердце стучит... Ярче звучит далече

Звонкая песнь... [3, с. 45]

Песня символизирует радостные настроения, светлые порывы души, ликование, звучащие то звучно и торжественно в «Мистериях поэта»:

Струн бряцанье, звон кимвалов, лад и выступь мощных хоров

Песнопевцу возвещают бога песней: гость грядет! [4, с. 580]

то нежно и напевно в «Апполоне влюбленном»:

… И под рокот песни сладкой,

Робость нежную тая,

Обступает их украдкой

Трех нагих Харит семья… [4, с. 767]

Песня предстает перед читателем «мощной мерой горних хоров», вместе с тем «пленительным эхом» альпийского рога. Такая характеристика «громкости звучания» позволяет нам выделить, в свою очередь, подгруппы: громогласная радость соответственно противопоставлена едва слышному, тихому и трепетному счастью. Заметим, что в данной группе проявление светлых чувств гиперболизировано и литотировано: отсутствует подгруппа среднего, умеренного по громкости звучания.

Вторая группа включает в себя определение образа песни как явления пророческого, связанного с высшими силами предвидения («Певец, угрюмыми тропами»):

Забылся — внемлет:

На вещих струнах песнь звенит:

«Как ты страдал, забудь отныне,

Недолог путь и ты прийдешь.

Чего искал в глухой пустыне

В чертоге царственном найдешь… [2, с. 219]

Часты упоминания мифологических героев, управляющих судьбой (Парки), и персонажей-«прорицателей» (сивиллы). Так, к примеру, они описаны в «Мистериях поэта»:

Он вождя любую волю совершит, неудержимый:

Повелит ли Муз владыка петь ему советы вышних,

Гесперид ли сны златые, или думы Прометея,

Афродиты ли небесной, Геи ль творческие тайны,

Песни ль Парок, иль Сивиллы роковые прорицанья... [4, с. 578]

Кроме того, к данной группе можно отнести «песни», также связанные с божественным проведением, высшими силами, выступающие в роли откровений, как правило, творческих («Младенчество»):

Стройна ли песнь и самобытна

Или ничем не любопытна, —

В том спросит некогда ответ

С перелагателя Поэт. [4, с. 640]

Согласно Вяч. Иванову, художник не является творцом собственных произведений. Он лишь посредник между высшими силами — «Поэтом» — и народом, «перелагатель» божественных «песен» на понятный и доступный человеку язык. Именно поэтому образ песни коррелирует напрямую с образом пророчества, откровения.

Третья группа, не менее значимая, является самой многочисленной среди представленных ранее и связана с образом смерти. В «Мирах возможного» Вяч. Иванов пишет:

Я вспомнил наш союз порою дальной, —

Мой краткий жар и возникавший холод,

Предупрежденный песнью погребальной. [4, с. 673]

«Погребальная песнь» звучит вместе с «Марсиевой» в стихотворении «EPIRRHEMA»:

И на площадь выступает, мнимый Феба прорицатель —

И соперник тайный Феба; но личину видит всякий —

И богов, и смертных хохот судит Марсиеву песнь. [4, с. 580]

Образ Сфинкса у Вяч. Иванова неразрывно связан с образом вечной жизни и смерти. Лирический герой восклицает, обращаясь к мифическому существу: «Ты, вечный, жив». Действительно, смерть вне времени, она «пожирает слепцов», которым «сны сомкнули вежды». С радостным волнением герой ждет смерти, и лишь «забвенья лотос» способен утолить «глад» познания («Сфинкс»):

И, взорами друг друга вопрошая,

Молчали мы, надежду затая,

Вперед стопой крылатой поспешая...

И внятен стал той песни чудный склад,

И так звучал, погорье оглашая:

«Тобой, о, Сфинкс! пакирожденных чад

Прими восторг и пирный клик запева,

Забвенья лотос, утоливший глад! [4, с. 644]

Поэзия Вяч. Иванова поистине музыкальна. Сплетаясь воедино, две, на первый взгляд, различные сферы искусства, поэзия и музыка, образуют нечто новое, совершенное. И создателем этого «совершенного» может быть только настоящий Поэт, который чист сердцем, чужд «корысти земной», чужд малейшего недоверия к «откровениям». Иначе он — лишь «мнимый Феба прорицатель». Этим Поэтом и является Вяч. Иванов — «теург, постигающий божественные основы бытия средствами красоты и музыки, не отворачивающийся и от земли, но предпочитающий небо». [5, с.116]

Литература:

1. А. Б. Шишкин Вячеслав Иванов в зеркалах XX века. В. И. Иванов: pro et contra, антология. Т. 1 / Сост. к. Г. Исупова, В 99 А. Б. Шишкина; коммент. е. В. Глуховой, К. Г. Исупова, С. Д. Титаренко, А. Б. Шишкина и др. — СПб.: РХГА, 2016. — 996 с.

2. Вяч. И. Иванов. Собрание сочинений. Т.4. Брюссель, 1987, © Vjatcheslav Ivanov Research Center in Rome, 2010

3. Вяч. И. Иванов. Собрание сочинений. Брюссель, 1979. Т. 3. —532 с. © Vjatcheslav Ivanov Research Center in Rome, 2006

4. Вяч. И. Иванов. Собрание сочинений. Брюссель, 1971. Т. 1. —769 с. © Vjatcheslav Ivanov Research Center in Rome, 2006

5. Машбиц-Веров, И.М. Русский символизм и путь Александра Блока / И. М. Машбиц-Веров. — Куйбышев: Куйбышевское кн. изд-во, 1969. — 349 с.