Л. тонко чувствовал музыку и имел к ней способности, как, в прочем, и к другим искусствам, особенно к живописи. В 1830 г. Л. записал: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал; ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать» [VI, 386]. Воспоминания поэта о рано умершей матери и ее пении поэт отразил в стихотворении «Ангел». В этом стихотворении, написанном Л. еще в юношеские годы, он изобразил ангела, несущего «душу младую» в земной мир «печали и слез» и поющего о прекрасной жизни на небесах и о Боге. «…И звук его песни в душе молодой \ Остался — без слов, но живой» [I, 230]. Отзвук этого неземного пения слышится не только в этом стихотворении, но и во всех лирических произведениях поэта. Еще в детстве он научился играть на фортепиано и на скрипке. В Университетском благородном пансионе, в четвертый класс которого он поступил в 1828 году, Л. продолжил занятия музыкой, в 1829 публично исполнил аллегро из скрипичного концерта Л. Маурера — технически непростого произведения. Любовь к музыке не остыла в нем и с течением времени. На последнем году жизни поэт положил на музыку свою «Казачью колыбельную песню», но ноты до нас не дошли. В переписке поэта с А. М. Верещагиной упоминаются музыкальные импровизации поэта и его проект какого-то музыкального произведения. К сожалению, осуществить этот проект он не успел.
Л. умел хорошо петь. Сохранилось воспоминание его товарища по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров А. Тирана, писавшего, что поэт «очень хорошо пел романсы, т. е. не пел, а говорил их почти речитативом».
“Читая всякую строку, вышедшую из-под пера Л., будто слушаешь музыкальные аккорды и в то же время следишь за потрясенными струнами, с которых сорваны они рукою невидимою” — писал Белинский.
Лермонтов был очень музыкален, его стихи сами ложатся на музыку. Не удивительно, что значительная часть лирических произведений поэта легли в основу более сотни русских романсов и песен, музыку для которых сочиняли. Рубинштейн А. Г., Кюи Ц. А., Балакирев М. А., Римский-Корсаков Н. А. и многие другие русские композиторы.
До нас дошло немало свидетельств того, что Л. был музыкально одарен, но, как писал И. Л. Андроников в статье «Образ Лермонтова»: «…если бы мы даже не знали об этом, мы догадались бы о его музыкальности, читая его стихи и прозу его». Любовь и способности поэта к музыке не могли не отразиться в его литературном творчестве. Он воспринимал действительность не только через зрительные образы, как художник, но и через образы музыкальные. Например, в 1830 году он писал: «Музыка моего сердца была совсем расстроена нынче. Ни одного звука не мог я извлечь из скрипки, из фортепиано, чтоб они не возмутили моего слуха» [VI, 385]. Л. считал, что только музыка может полно передать глубинные душевные чувства и переживания. Возможности звуков почти безграничны. Свое восхищение перед музыкальными звуками поэт выразил в стихотворении «Звуки» (1830–31), навеянном игрой гитариста М. Т. Высотского:
Что за звуки! неподвижен внемлю
Сладким звукам я;
Забываю вечность, небо, землю,
Самого себя…
Музыка пробуждает воспоминания, позволяет переживать вновь давно прошедшее, воскрешает в памяти поэта милый его сердцу образ:
Принимают образ эти звуки,
Образ милый мне;
Мнится, слышу тихий плач разлуки,
И душа в огне…
[VI, 369]
Л. писал М. А. Лопухиной (23 дек. 1834): «О! как я хотел бы вас снова увидеть, говорить с Вами: потом что звук ваших речей доставлял мне облегчение. На самом деле следовало бы в письмах помещать над словами ноты.».. [VI, 428]. Записанные на бумаге слова утрачивают полноту вложенного в них смысла, именно звучание речи особенно важно. Поэтому даже в прозе немалое место Лермонтов уделял описанию окружающего мира звуков. И. Л. Андроников писал: «Не много рождалось поэтов, которые бы так «слышали» мир и видели его так — динамично, объемно, красочно» и для иллюстрации привел описание ночного Пятигорска из «Героя нашего времени», где не только зрительные, но и звуковые образы позволяют читателю представить целостную картину спящего города: «Город спал, только в некоторых окнах мелькали огни. С трех сторон чернели гребни утесов, отроги Машука, на вершине которого лежало зловещее облачко; месяц поднимался на востоке; вдали серебряной бахромой сверкали снеговые горы. Отклики часовых перемежались с шумом горячих ключей, спущенных на ночь. Порою топот коня раздавался по улице, сопровождаемый скрипом нагайской арбы и заунывным татарским припевом».
В имении бабушки Тарханах Л. не раз слышал народные песни, что также отозвалось в его творчестве. Одну из них — «Что в поле за пыль пылит» — поэт записал почти без изменений. На песенной основе создана «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Л. придал своему произведению характерные черты исторической песни — эпического жанра устного народного творчества, получившего распространение в XVI веке, во времена правления Ивана Грозного (в эту историческую эпоху и разворачивается действие поэмы) и пришедшего на смену более древнему, былинному. С первых строк заметна распевность, свойственная русской песенной традиции:
Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимого опричника
Да про смелого купца, про Калашникова…
[V, 101]
Песне отведено особое место в поэме «Измаил-Бей». При описании аула Л. упоминает грустную песню «о родине далекой», которую поет черкешенка. Песня эта живо напоминает черкесу родные края, где «луг душистей, день светлее» и все кажется лучше. В поэму введены две песни, выделяющихся размером из четырехстопных и пятистопных ямбов основного повествования. «Черкесскую песню» исполняет «неведомый пришлец», пришедший в аул в праздник — «байран». В ней поется о том, что «молодецкая воля» — более завидный удел, чем счастье любить красавицу. Вариант этой же песни вошел в роман «Герой нашего времени» как песня Казбича.
Вторая песня поэмы — «Песня Селима», разбудила у Измаила воспоминания о матери, о родине, герой заново пережил невыносимые картины прошлого, которые он навсегда хотел бы забыть. Неотступность воспоминаний, пробуждаемых пением, символизируют невозможность возвратить старую свободную жизнь черкесам, порвать уже неизбежную связь с Россией гордому, но малочисленному народу.
Эту же песню, лишь немного видоизмененную, Л. включил в поэму «Беглец». Здесь песня вновь носит пророческий характер, омрачая надежды Гаруна на любовь и приветливый прием в родном ауле.
Песни, включаемые Л. в сюжеты своих произведений, часто подчеркивают драматизм ситуации. «Как по вольной волюшке…» — еще одна песня, включенная в роман «Герой нашего времени». Ее слышит Печорин от девушки в стане контрабандистов, где он случайно остановился переночевать. В этой песне присутствует аллегорический образ судьбы контрабандистов. Незаконная деятельность, которая в любой момент может быть разоблачена, заставляет контрабандистов жить в постоянном напряжении, в страхе друг за друга. В песне слышны отзвуки и ненадежности источника их благосостояния, и страха за главного добытчика, Янко, которого любит девушка.
Уж не тронь ты, злое море,
Мою лодочку:
Везет моя лодочка
Вещи драгоценные.
Правит ею в темну ночь
Буйная головушка.
И все же именно в лирике Л. во всей полноте отразилось его тонкое музыкальное восприятие мира. Уже в ранних стихотворениях поэт нередко подражал русской фольклорной песенной традиции, близкой ему своей музыкальной составляющей. Преимущественно в ранний период своего творчества поэт создает несколько произведений под заголовками «Песня». Одно из них, юношеское стихотворение «Не знаю, не обманут ли был я», сходно с романсом: поэт использует в нем различные размеры — анапест, амфибрахий и ямб, что естественно для метрики народной песни. В еще одной «Песне» — «Желтый лист о стебель бьется» — поэт подражает фольклорному жанру, стремясь передать его ритмические особенности через использование белого тонического стиха, а также поэтику через аллегоричность и психологический параллелизм. Л. наделяет произведения различными жанровыми особенностями, подчеркивая контрастность «песни» и «мелодии». Песне естественны ритмические перебои, присутствие как мелодических, так и резких интонаций:
Щеки бледностью, хоть молод,
Уж покрылись;
В сердце ненависть и холод
Водворились!
[I, 224]
«Мелодии», наоборот, присущи напевность, создаваемая отчасти присутствием ассонансов, особенно часто повторяются звуки «а» и «о», что усиливает музыкальное звучание стиха; замедленные певучие интонации, неизменный ритм:
В уме своем я создал мир иной
И образов иных существованье;
Я цепью их связал между собой,
Я дал им вид, но не дал им названья…
[I, 34]
Ранние опыты Л. воплотить музыкальные жанры в лирике отозвались и в более поздних его произведениях, которые неизменно отличаются удивительной музыкальностью.
Необыкновенной мелодичностью отмечено стихотворение «Горные вершины». Это поэтический перевод «Ночной песни странника» Гете. Но Лермонтов не просто переводит, он переосмысливает и усложняет образы оригинала. Произведение Гете лишь навеяло Л. картину угасающего дня, которую он увидел и передал уже по-своему. В оригинальном стихотворении нет образов дороги, долин, которые «полны свежей мглой». Л. изменяет метрическую форму стиха, форму восьмистишия, способ рифмовки. Он олицетворяет природу, оживляет ее, что усиливает яркость впечатления, производимого стихом:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
[I, 160]
В отличие от Гете, который создает пейзаж, Лермонтов подчеркивает причастность человека к природе, ее покой скоро передастся и ему:
Подожди немного –
Отдохнешь и ты.
[I, 160]
Этот мотив успокоения получил развитие в стихотворении «Выхожу один я на дорогу», созданном Л. примерно через год.
Поэт собирался положить свой перевод на музыку М. Глинки, сознавая необыкновенную внутреннюю музыкальность своего стиха. В подтвер. этому более сорока композиторов создали романсы на эти восемь поэтических строк. Стихотворение «Выхожу один я на дорогу» было написано в 1841 году и стало одним из поэтических итогов поэта и соединило в себе много сквозных для его творчества мотивов и образов. В нем отразилась и тема одиночества, и философские размышления о смысле жизненного пути. В двух первых четверостишиях он разворачивает поэтический пейзаж чудной, сияющей звездами южной ночи. Но душевное состояние поэта составляет контраст с мирно спящей землей и торжественно-прекрасным небом. Поэт не ждет ничего от будущего, не жалеет настоящего, но ему все же «больно» и «трудно». Чтобы избавиться от тяжести, переполняющей душу, он хотел бы «забыться и заснуть».
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь…
[II, 208]
И, как неотъемлемое условие полного успокоения и гармонии — вечное пение «сладкого голоса» о любви и шум склоняющегося над поэтом «темного дуба». В этом Лермонтов видит воплощение желанных «свободы и покоя». С. Я. Маршак говорил об этом стихотворении: «Оно все поет». В стихотворении присутствуют типичные песенные приемы, по словам В. О. Ключевского, пьеса «своим стихом почти освобождает композитора от труда подбирать мотивы и звуки при ее переложении на ноты» («Грусть. Памяти М. Ю. Л»., «РМ», 1891, кн. 7, с. 11).
Л. погиб, когда его работа над музыкальностью стиха была в самом расцвете. Возможно, поэт объединил бы музыкальное и поэтическое творчество, написав музыку для собственных произведений, ведь такие замыслы и даже опыты у поэта были. Но этому не суждено было случиться, хотя на музыку большинство произведений поэта все же легло. И, наверное, звучание музыки на стихи Лермонтова не очень далеки от того, как мыслил их поэт, ведь музыка его стиха столь очевидна, что нужно лишь вслушаться в нее и переложить на ноты.
Литература:
Булич С. М. Ю. Лермонтов и русская музыка. — В кн.: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. /Под ред. и с примеч. проф. Д. И. Абрамовича. Т. 5. Спб., 1913;
Канн Е., М. Ю. Л. и музыка, М., 1939; Канн Е., Новиков А., Музыка в жизни и творчестве Л., «СМ», 1939, № 9–10, с. 85–94;
Равинова-Бас Л., Музыку он любил с детства..., “Музыкальная жизнь”, 1961, № 13, с. 16–18;
Андроников И. Л., Музыкальность Л., «СМ», 1964, № 10, с. 52–58; его же, К музыке, М., 1975, с. 269–85; 1964, № 18, с. 15–16;
Рубинштейн Л., Музыка его сердца, “Музыкальная жизнь”, № 19, с. 15–17.