Интертекстуальность в творчестве М. Успенского

Ученые предполагают, что мировая литература – один текст или интертекст. Любое произведение интертекстуально. Границы книги размываются, пространство поиска смыслов расширяется. Анализ произведения превращается в захватывающее расследование. И если сравнительное литературоведение – основной фундамент, то интертекстуальный анализ одного и того же произведения – каждый раз заново построенное здание.

Книга и читатель вступают в увлекательную игру. Появляются смыслы, на первый взгляд не запрограммированные автором. В интертекстуальном анализе множество уровней: от ясно различимого сходства сюжетных линий, образов, иногда подтверждаемого узнаваемыми цитатами, до едва уловимого подобия размера, стиля.

Термин интертекстуальность введен в 1967г. Ю.Кристевой - теоретиком постструктурализма[5], «стал одним из основных в анализе художественного произведения постмодернизма. Употребляется не только как средство анализа литературного текста или описания специфики существования литературы (хотя именно в этой области он впервые появился), но и для определения того миро- и самоощущения современного человека, которое получило название «постмодернистская чувствительность». Кристева сформулировала свою концепцию интертекстуальности на основе переосмысления работы М. Бахтина «Проблема содержания материала и формы в словесном художественном творчестве».

Концепция Кристевой получила широкое признание и распространение у литературоведов.

Однако конкретное содержание термина существенно видоизменяется в зависимости от теоретических и философских предпосылок, которыми руководствуется в своих исследованиях каждый ученый. Общим для всех служит постулат, что всякий текст является реакцией на предшествующие тексты. Каноническую формулировку понятиям «интертекстуальность» и «интертекст» дал Р.Барт: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т.д. – все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык …»[3, С. 208-209].

Мир подобен огромному тексту, если взглянуть на него через призму интертекстуальности. Все в нем было уже когда-то сказано, новое возможно по принципу калейдоскопа: смешение определенных элементов дает другие комбинации.

Интертекстуальность являет собой одну из наиболее ярких отличительных черт постмодернизма или, вернее, ситуации в литературе. Сейчас трудно найти писателя, не пытавшегося использовать возможности интертекстуальности, не является исключением и М. Успенский.

Михаил Успенский вошел в литературу недавно и практически сразу же сделался знаменитым благодаря своему оригинальному таланту. Он заставляет читателей восхищаться своими необычными произведениями, в которых он пародирует классиков, смело изменяет фольклорные сюжеты, символы и т.д. В его прозе мы встречаем смешение современной культуры и устного народного творчества, реалии сегодняшнего дня он гармонично сочетает с бытовыми деталями прошлого.

Только поначалу пестрое многообразие романов Успенского может показаться результатом авторского произвола, игры фантазии без правил и границ, нагромождением прямых и «раскавыченных» сюжетных и языковых цитат из бесчисленного количества произведений мировой литературы. На самом деле перед нами в каждом случае конструкция, выстроенная умело, продуманно и основательно, по законам жанра фэнтези – и с использованием принципов постмодернистской эстетики, предполагающей фрагментарность повествования и его пародийный статус, использование пастиша, игру с временными планами.

Автор на страницах своих произведений постоянно обращается к сказочным и литературным сюжетам, варьирует и интерпретирует их, предлагая читателю совершенно неожиданные сюжетные повороты.

Новое звучание в произведениях М. Успенского обретает русская литература:

«Сам он (Жихарь) собрался поведать устареллу про доброго молодца, что из-за бедности и гордости бесстрашно зарубил топором ветхую старушку» [9, С. 156].

В памяти читающего предстают в свернутом виде все знания о цитируемом тексте: жанр, содержание, стилистика и другие элементы. Но реминисценция на психологический роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» в произведении М. Успенского создает комический эффект. Он достигается при помощи фразы «бесстрашно зарубил топором ветхую старушку». Таким образом, происходит переосмысление добра и зла, а вместе с тем на первый план выходит позиция главного героя, а значит и авторская.

Русская народная сказка «Курочка Ряба» в изложении принца Яр-Тура обретает новое звучание и становится захватывающей историей:

«Совсем недавно у них (старика со старушкой), произошел поразительный случай: пестрая курица (при этих словах Будимир внимательно склонил голову к рассказчику) снесла очередное яйцо. И представьте себе изумление почтенной пожилой леди, когда яйцо оказалось не простым, а …»[9, С 85].

Яркая особенность трилогии М. Успенского заключается в том, что, словно сотканная из чужих сюжетных ситуаций, образов и прямых цитат, она образует бесконечный диалог автора не только с предшественниками, но и с современниками.

М. Успенский пародирует названия серии детективных романов, таких писателей, как Т. Полякова, Д. Донцова и др.:

«Кроме того, она просила посмотреть, нет ли в продаже лубков про красавицу Крошечку-Хаврошечку: «Поцелуй Крошечки-Хаврошечки», «Пламенная страсть Крошечки-Хаврошечки», «Крошечка-Хаврошечка и ее любовники», «Поруганная честь Крошечки-Хаврошечки», «Что сказал покойник Крошечке-Хаврошечке», «Никаких орхидей для Крошечки-Хаврошечки» и других – всего двадцать семь названий» [8, С 121].

Таким образом, используя пародию, М. Успенский не только создает комический эффект, но и выражает свое мнение к произведениям такого рода.

Зарубежная литература также находит свое отражение в произведениях автора. Например, знаменитый роман Толкина «Властелин колец»:

«И называлась она «Толкун-книга»…Там, понимаешь, трое недомерков бегают по всему свету, ищут, куда пристроить волшебное кольцо, чтобы не досталось оно Мироеду. Там и люди были, и лесные, только эти недомерки всех обошли…

- О-о!- воскликнул Принц.- Вам повезло, сэр брат! Это же запретная «Сага о Кольце Власти». К сожалению, немногие смогли дочитать ее до конца, не повредившись в рассудке. А те, чей разум оказался не столь крепок, стали наряжаться в одежды героев, мастерить деревянные мечи и щиты, бегать по лесам и полям на потеху добрым поселянам»[9, С. 253-254].

Мы видим иронию по отношению к толкиенистам, а основная функция пародии здесь – игровая. Автор привлекает внимание, заинтересовывает читателя.

Библия у М. Успенского цитируется свободно и подчас не для того, чтобы что-то доказать, а по-постмодернистски, в иронической функции.

Всем известный библейский эпизод о построении вавилонской башни [4]нашел отражение в произведении М. Успенского. Башня строилась потомками Хама, чтобы прославиться и не быть в подчинении у потомков Сима и Иафета. Но эта гордая затея людей была неугодна Богу и Господь смешал язык строителей так, что они начали говорить на разных языках и перестали понимать друг друга. Тогда люди были вынуждены бросить начатую постройку и разойтись по земле в разные стороны. Таким образом, башня была не достроена в следствии того, что эта затея была не угодна Богу. У М. Успенского построение вавилонской башни также не заканчивается, но причина вдругом: волхв Беломор собирает главного героя Жихаря во Время Оно и говорит ему:

«… Поэтому отправишься ты в халдейскую страну Вавилон, к халдейскому царю Вавиле, который строит вышку до самого неба… надо ее порушить» [7, С 158].

Создается комический эффект за счет того, что царь получает свое имя от названия города – Вавилон. А также устанавливается контакт между текстами. Эта реминисценция отсылает к источнику, который, по мнению автора, читателями будет опознан. Таким образом, создается приращение эстетического потенциала текста за счет расширения объема текста или даже разрастания его до бесконечности. Это усиливается тем, что и в Библии, и в произведении М. Успенского башню строят по одной причине – из-за гордости. По Библии, возвести башню надоумил сатана, в романе М. Успенского – Мироед. Этот герой у писателя является олицетворением зла, значит он отождествляется с сатаной.

В ироническом освещении предстает образ монаха-молчальника:

«- Это же Илларион… - с ужасом и восхищением прошептал капитан. – Алала, ваше преподобие!

Я хотел что-то спросить, но вспомнил, что Илларион – известный молчальник…

- Братец мой солнышко! – воскликнул молчальник. – Поведай малым сим, что скороспешно я их обрящел, в урочный час поспел спасения ради. Был Иллариону глас во благовремении, были и знамения великие, и разверзлись очеса его, и узрел он, что… Короче, намекни пацанам, что с них пузырь хорошего вискаря…» [10, С. 54].

Прием интертекстуальности автор использует, чтобы привлечь внимание читателя, заинтересовать его. Игровая функция во многих случаях предстает как развлекательная: опознание интертекстуальных ссылок предстает как увлекательная игра.

Интересен прием создания образа у М. Успенского. Автор совмещает в одном герое двух и более персонажей разных произведений или различных культурных традиций:

«Так что бонжурские дамы в сражениях не участвовали. Правда, в предыдущем веке был такой случай, когда баронесса де Забилье, благодаря своему огромному весу и объему, сумела в одиночку, голыми руками, ногами, грудями и бедрами подавить крупнейшее крестьянское восстание и тем спасти милую Бонжурию от неминуемого распада. Все рыцари в то время отлучились на очередную войну, вот мужики и обнаглели. В народе ее прозвали Жанна-Посадница, потому что всех главарей восстания она посажала на колья…»[6, С. 53-54].

Угадываем Марфу-Посадницу и Жанну Д’Арк.

Игра со словом становится одной из основных особенностей произведений М. Успенского:

«Когда царя Жмурика наконец-то прихлопнуло куском рухнувшей дворцовой стены, его похоронили не в обычной могиле и не в каменном склепе, а в огромной яме… Для верности туда же кинули и братцев Трупера и Синеуста» [6, С. 307].

Угадываются три брата: Рюрик, Синеус и Трувор.

Пространство романов напоминает слоеной пирог, сквозь который в различных направлениях движутся герои. В романе «Невинная девушка с мешком золота» мы попадаем в Россию ХVIII-начала ХIХвв., в романе «Райская машина» - в недалекое будущее.

Таким образом, романы М. Успенского представляют собой произведения двойного кодирования – они в равной степени интересны и массовому читателю, и человеку, хорошо знакомому с устным народным творчеством, с мировой литературой и историей.

Текст М. Успенского состоит из ременисценций, пародий, ассоциаций, мотивов. Интертекстуальность обнаруживает себя на всех уровнях.

Автор приемом интертекстуальности привлекает внимание, заинтересовывает читателя. Данное явление, думается, обусловлено влиянием постмодернистской установки отсутствия абсолютной истины, авторитетного слова. Ссылаясь на М.М. Бахтина[2], который говорил о том, что употребление цитаты без кавычек – свидетельство ироническо-пародийного ее функционирования, можно с уверенностью утверждать, что большинство интертекстуальных элементов в произведении М. Успенского используются в игровой функции.

Список литературы

1. Барт. Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.

2. Бахтин М.М. Слово в романе // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975.

3. Дранов А.В., Ильин И.П., козлов А.С. и др. Современное зарубежное литературоведение. Страны Западной Европы и США. Концепции, школы, термины. М.: INTRADA, 1999.

4. Закон Божий. М.: Международный центр православной литературы, 1995.

5. Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман / Пер. с фр. Косиков Г.К. // Французская семиотика: от структурализма к постмодернизму. М., 2000.

6. Успенский М. Белый хрен в конопляном поле. Невинная девушка с мешком золота. М.: Эксмо, 2009.

7. Успенский М. Время Оно. М.: Эксмо, 2006.

8. Успенский М. Кого за смертью посылать. М.: Эксмо, 2006.

9. Успенский М. Там, где нас нет. М.: Эксмо, 2007.

10. Успенский М. Райская машина. М.: Эксмо, 2009.