Н. Н. Асеев и его эпистолярные обращения к властям



Николай Николаевич Асеев (28.06/10.07.1889, Львов Курской губернии — 16.07.1963, Москва) родился в семье страхового агента (биографические сведения даются по [3]).

В 1907 г. окончил Курское реальное училище, в 1908–1910 гг. учился в Московском коммерческом институте, недолгое время — в Харьковском университете, был вольнослушателем историко-филологического факультета Московского университета. Писать стихи начал рано, первые публикации относятся к 1911 г. Входил в литературное объединение «Лирика», затем — «Центрифуга» (вместе с Пастернаком), еще позже — «Лирень» (в Харькове). В его первых стихах прослеживается влияние как символизма, так и футуризма. Первая его книга («Ночная флейта») относится к 1914 г. Сильное влияние на лирику Асеева оказал Маяковский. В октябре 1915 г. поэт был призван в армию, в феврале 1917 г. — избран в Совет солдатских депутатов. Асеев восторженно принял Октябрьскую революцию; он считал, что искусство должно служить революции. Эта идея стала основной в его выступлениях. Постепенно его лирика приобретает публицистические и эпические краски (например, в поэме «Семен Проскаков»).

1930-е гг. — трудная пора для русской литературы, когда критике подвергаются многие оригинальные литераторы. На пленуме, проводимом Союзом писателей в честь столетия со дня смерти Пушкина, Асеев был в числе ошельмованных (см. об этом 7, с. 532). Его упорно не хотят печатать.

Публикатор писем Асеева Д. Бабиченко отмечает: «Расцветом асеевской поэзии стали 20-е годы. У него вышло около полутора десятков сборников. Он входит в группу поэтов ЛЕФ (Левый фронт искусств). <…> В конце 30-х годов Асеев был уже признанным поэтом» [5, с. 134]. Н. И. Бухарин на Первом съезде писателей (1934 г.) в докладе «О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР» высоко оценил поэзию Асеева [1].

9 октября 1940 г. Асеев написал письмо А. А. Жданову [4, с. 55–57]. В нем речь шла о состоявшемся накануне Правлении ССП, на котором обсуждался новый сборник Т. В. Чурилина «Стихи» и на котором Асеев (а также поддержавшие его Тренев, Шкловский и Маршак) «был поставлен товарищем Фадеевым в тяжелое и глупое положение». Асеев пишет: «Тов. Фадеев, зная мое положительное суждение о талантливости Чурилина вообще и, не предупредив меня о том, что книжка резко осуждена вами, нашел нужным вовлечь меня в длительный спор о ней, спор, имевший очевидной целью противопоставить мою скромную литературную убежденность вашему непререкаемому политическому авторитету?» Асеев говорит о том, что в ходе этого достаточно неприятного спора Фадеев подменил вопрос — вышло, будто кто-то защищал данную книгу, хотя на самом деле защищали талантливого, пусть даже и заблуждающегося, поэта. Асеев полагает, что, возможно, весь этот спор был затеян для того, чтобы дискредитировать его литературные вкусы и лишний раз показать его непригодность к организационной работе. Тут Николай Николаевич говорит, что никогда не просил, не добивался участия в руководстве СП. Тон письма спокойный, вежливый. Письмо это — просьба о помощи.

«Впервые публикуемые документы (см. [5] — Е. С.) раскрывают малоизвестные страницы жизни и творчества Н. Асеева во время Великой Отечественной войны. Первые четыре характеризуют взаимоотношения поэта с главным редактором газеты “Правда” П. Н. Поспеловым и его заместителем Е. М. Ярославским. Известно, что с начала войны, буквально на второй ее день, на страницах газеты появились стихи “Победа будет за нами”, а до конца года еще четыре стихотворения. Этот факт говорит о многом — автора ценили, его творчество было необходимо. Произведения этого времени в основном носили агитационный характер, были направлены против фашистских захватчиков, воспевали подвиги героев войны. Именно жанр стихотворений-листовок в наибольшей мере отвечал требованиям времени. Хотя от этого жанра “замечательный лирик, поэт, по преимуществу с прирожденной слагательской страстью к выдумке и крылатому, закругленному выражению”, по оценке Б. Пастернака (1939), стал постепенно отходить. Ему не было свойственно слепое подчинение злобе дня. Вдохновение требовало описания не только героических деяний, но и прочих сторон жизни суровой военной! поры. И в этом ценность его поэзии.

Как известно, ССП располагал планом эвакуации членов писательской организации. А. Толстой и Вс. Иванов, например, были в Ташкенте, М. Зощенко — в Алма-Ате, в Уфе — А. Довженко и т. д. Большая группа писателей: Гладков, Леонов, Пастернак, Фадеев, Федин — была эвакуирована в Чистополь. Среди них был и Асеев, возглавлявший там Литфонд.

Находясь в Чистополе (Татарская АССР) и окунувшись в жизнь тыла, он не идеализировал ее, в то время как его редакторы хотели бы видеть в ней исключительно слаженный, без изъянов механизм, действующий под лозунгом “Всё для фронта, всё для победы!”. Искренние стихи Асеева, не укладывавшиеся в этот трафарет, не устраивали. Его обвиняли в очернительстве» [5, с. 134–135].

К декабрю 1941 г. относятся два письма Асеева П. Н. Поспелову из Чистополя — первое из них написано 24 декабря [5, с. 141–142], второе — 25 декабря [5, с. 143]. «Из … писем явствует, что Асеев много и вдохновенно работает, не считаясь со здоровьем, верит в победу, отстаивает свое право на свободу творчества, болезненно воспринимает вынужденные паузы в работе над поэмой “Пламя победы”, первоначально называвшейся “Отмщение”. Естественным было и желание поэта быстрее опубликовать свои работы, и забота о том, чтобы их прочли по радио» [5, с. 135].

5 января 1942 г. датировано ответное письмо П. Н. Поспелова и Я. М. Ярославского Асееву [5, с. 144–145]. «Из письма к Николаю Асееву Е. М. Ярославского и П. Н. Поспелова от 5 января 1942 года видно, что последние, с одной стороны, советовали ему набраться боевых впечатлений, быть ближе к фронту и ближе к жизни. С другой стороны, они упрекали, и, возможно, несправедливо, Асеева в стремлении отсидеться в тылу. И все же это письмо не похоже на “начальственный окрик”, как его характеризовал обиженный поэт. Ответ его, конечно, был резок. Но в данной ситуации заслуживала упрека и другая сторона. Асеев здесь упоминает о взаимоотношениях между редактором К. Марксом и поэтом Ф. Фрейлигратом в качестве примера, достойного подражания. К. Маркс действительно чутко относился к этому поэту и советовал, например, своему другу и редактору газеты И. Вейдеменеру: “Позаботься, чтобы стихотворение напечатали как следует… Не скупись и на комплименты, та к как все поэты, даже лучшие, в большей пли меньшей степени избалованы — их нужно приласкать, чтобы заставить петь”. Как следует из данной переписки редакторов с Асеевым, определенная скупость на комплименты очевидна» [5, с. 135].

«На … ранимость эмоционально впечатлительной, нервно возбудимой натуры наверняка рассчитывали Поспелов и Ярославский, упрекая пожилого поэта, давно вышедшего из призывного возраста, к тому же страдающего туберкулезом, в том, что он трусливо отсиживается в тылу. Так опробовался на нем морально неопрятный, нравственно нечистоплотный прием, к которому вскоре прибегнет Жданов в докладе о журналах “Звезда” и “Ленинград”, где в открытую назовет алма-атинскую эвакуацию Михаила Зощенко дезертирством, роняющим честь советского патриота [6, с. 170].

В ответном письме (январь 1942 г.) [5, с. 145–146] высказывается «… сокровенная его (Асеева — Е. С.) мысль о “возвращении поэзии… естественного права литературного первородства”, и стойкое убеждение, что недопустимо понимать стихи прагматически, утилитарно, сиюминутно — “только как гарнир к политическим событиям, в то время как стихи сами суть события”. Правда, все это высказано в письмах, пусть в самые высокие инстанции, но сугубо личных письмах, которые предназначались для узковедомственного круга лиц посвященных. Вот и письмо Ярославскому и Поспелову было скорее эмоциональным выражением уязвленного творческого самолюбия, нежели гражданским актом сознательного противодействия сталинской политике, проводимой в области литературы и искусства идеологическими верхами партийного аппарата [6, с. 161].

«Конфликт поэта с “Правдой” разрешился в сентябре 1942 года, когда в ней появилось стихотворение “Спасите, братья!”. С этого времени вплоть до конца 1943 года поэт активно работает. Его стихи появляются в “Красной звезде”, “Труде”, “Гудке”, журналах. Но затем наступает период затишья. Вплоть до конца войны его стихи не появляются в “Правде”, других центральных газетах или крупных журналах. Причина становится ясной из письма Асеева Сталину, озаглавленного “Личное письмо“. В нем, как и в прежних, автор отстаивает свободу творчества. В черновом наброске письма к Сталину более эмоционально, резко и прямо, чем в отосланном оригинале, выражены обуревавшие его чувства» [5, с. 136].

3 декабря 1943 г. Асеев пишет вождю поэтическое письмо. Письмо Сталину — «это резкий протест против сложившегося положения вещей — рабской зависимости поэта от воли политиканствующих редакторов. Он высмеивает “послушание и сноровку” одних, вынужденных приспосабливаться, и “сфинкса упрощенное подобье, вздетое к партийным небесам”, — других. Естественно, что такая критика не могла пройти бесследно. Даром что письма па имя Сталина во время войны (не только Асеева) до адресата не доходили (как правило, они переправлялись А. Щербакову)» [5, с. 137].

Анализируя этот текст, современный исследователь отмечает: «Конечно, не в русле идеологии сталинизма, а в духе авторского непокорства ей выдержано “Личное письмо” поэта Сталину, дерзость которого, попадись оно на глаза адресату, могла обойтись дорого. К примеру, за отнюдь не смиренные, как им полагалось бы быть, строки: “… если к Вам доверье потеряю, значит — больше нечего терять”. Мало сказать непозволителен — преступен самый допуск мысли о возможной утрате писательского доверия к “вождю и учителю”, который на то вождь и учитель, что ему надлежит внимать безоговорочно, не ставя никаких условий, не ведая и малого намека на сомнение. А яростная защита искусства от неких “песнопевцев безголосых од”, что “не бумагу — веру в жизнь изводят”, — уж не покушается ли строптивец на светлое, оптимистическое начало социалистического реализма, не считает ли его искусством благостным, лакировочным?! А наставительные строки о том, что “нельзя ж поэзию — по шпалам воинских различий отмечать!” — неужто самого, страшно молвить, “великого и мудрого” учит зарвавшийся поэт уму-разуму?!

А полемический выпад против “послушанья и сноровки”, в которых он видит не писательскую добродетель, а губительную унификацию талантов, выстроенных, выровненных на ранжир Маяковского, которого не кто иной, как Сталин, назвал лучшим и талантливейшим?! Не с этим ли спорит самонадеянный автор письма, иронизируя над тем, кто полагает, будто “Маяковского потерю можно длинным ростом заменить”? Этак, начав чего доброго с Маяковского, доберутся и до “Краткого курса”, катехизиса сталинской эпохи, предпочтя назубок заученным параграфам живую память и незаёмное знание?! И наконец, что, если не издевка над партией, славным орденом меченосцев, и ее предводителем-магистром, — “сфинкса упрощенное подобье, вздетое к партийным небесам”?! Куда ни шло, коли, по черновому варианту, в одного лишь “Емельяна пыльные усы” метит вольнодумец, да, видать, неспроста в чистовом автографе Емельян Ярославский заменен обобщенно безымянным редактором: в кругу партийно-правительственной элиты его “усища”, по выражению другого пасквилянта, не самые “тараканьи”…» [6, с. 161–162].

«Не дождавшись ответа Сталина и обратившись с просьбой о содействии в публикации сборника “Годы грома” к первому заместителю Государственного Комитета Обороны В. Молотову, Асеев здесь вновь отстаивает право на свободу творчества…» [5, с. 137]. 2 декабря 1943 г. Асеев пишет письмо В. М. Молотову [5, с. 152–153; 4, с. 87–88], члену ЦК, тогдашнему министру иностранных дел, человеку, входящему в ближайшее политическое окружение Сталина. Это просьба о помощи. Поэту нужно только одного: иметь возможность печататься, ведь «неопубликованные стихи, как не скошенное поле, не дают место новым». Письмо отличает особый лиризм, поэтичность языка; тон послания очень спокойный, сдержанный.

«Данный документ (письмо Молотову — Е. С.) развенчивает высказывавшиеся мнения о якобы имевшем место творческом упадке, застое поэта. Асеев сообщает, что “стол мой завален стихами”. Но со времени обращения его к Сталину отношение к нему “властей предержащих” меняется. Ему приходится “складывать свои стихи в стол”. Такая же участь постигает и сборник “Годы грома”. Молотов направил письмо Асеева (без резолюций или комментариев) А. Щербакову и Г. Александрову, то есть тем лицам, которые запретили издание книги, уже набранной и сверстанной. Если тогда Асеев не мог понять причин отказа в ее издании, то из письма Г. Александрова к А. Жданову ясно, что речь шла о “политически ошибочных” стихотворениях, которые “клеветнически изображают наш советский тыл”, а потому “вредных”» [5, с. 137].

К ноябрю 1943 г. относится докладная записка Г. Ф. Александрова о книге стихотворений Асеева «Годы грома» (согласно одной публикации она датирована 26 ноября и адресована А. С. Щербакову [2, с. 503–507], согласно другой она датирована 30 ноября и адресована А. А. Жданову [5, с. 153–157]). Рассуждая о нечистоплотных приёмах, к которым прибегали партноменклатурщики, исследователь отмечает: «Того же поля ягоды и та же красная цена им — разнос Г. Александровым и последующий запрет на издание сборника Николая Асеева “Годы грома”, объединившего стихи 1941–1943 годов. В них, уверяет тогдашний начальник управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), освящая своей должностью откровенную ложь, “жизнь в нашем советском тылу представлена… как ‘утробное существование’, азиатская дикость и бескультурье”. Особое его раздражение, как понял читатель, вызвало стихотворение “Москва — Кама”, названное одним из “политически ошибочных”. И все потому, что “клеветническим” показалось описание парохода, плывущего по Каме “во время эвакуации осенью 1941 г.”» [6, с. 171–172].

«Отстаивая свое достоинство поэта в письмах Поспелову, Ярославскому, Молотову, в стихотворном послании Сталину, он объективно защищал литературу и искусство от политического и идеологического диктата, на котором строилось партийное руководство художественным творчеством» [6, с. 186].

Уже в эпоху оттепели поэт выпускает новые сборники, в которых сказывается обостренное чувство истории, в последние годы занимается переводами.

Литература:

1. Бухарин Н. И. Избранные труды. Л., 1988.
2. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике. 1917–1953 гг. М., 2002.
3. Карпов А. С. Асеев Николай Николаевич // Русские писатели 20 века. Биографический словарь. М., 2000. С. 45–46.
4. «Литературный фронт»: История политической цензуры. 1932–1946 г.г. Сб. документов. М., 1994.
5. Неизвестный Асеев // Вопросы литературы. 1991. № 4. С. 133–157.
6. Оскоцкий В. Как управляли литературой // Вопросы литературы. 1991. № 4. С. 158–187.
7. Пастернак Е. Б. Борис Пастернак: Материалы для биографии. М., 1989.