Всего Л. Н. Толстой направил 21 письмо властям, в том числе Александру III — 2 письма.
«Не успели ещё привыкнуть, смириться с кончиной Достоевского…, как произошло другое трагическое событие — судьбоносного для России значения. 1 марта 1881 года был убит народовольцами Царь-освободитель Александр II. Софья Андреевна узнала об убийстве в Туле, а Лев Николаевич на обычной … своей утренней прогулке на шоссе. Узнал от странствующего итальянца с шарманкой и гадающими птицами. Почту из-за плохой погоды в тот день не доставили, но шарманщик шел из Тулы, где животрепещущую новость горячо обсуждали. <…> Информация была своеобразная, в анекдотическом стиле, но, тем не менее, точная и трагическая, ошеломившая Толстого. События развивались стремительно, и газеты, отодвинув на задний план всё остальное, подробно и эмоционально освещали это страшное цареубийство и суд над теми, кто его подготовил и совершил. Приговор суда ни у кого не вызывал сомнения — главные преступники будут казнены, и в назидание другим казнены публично. Новый самодержец, таким образом, ознаменует начало своего царствия кровавым актом. Толстого более всего волновала трагическая, безысходная ситуация, в которую невольно попал Александр III. Он стал перебирать возможные пути выхода из неё и увидел лишь один — прощение убийц отца. Эта мысль настолько поразила Толстого, что он стал думать о таком, одновременно христианском и фантастическом, исходе, постоянно воображая себя на месте убийц… <…> И сразу же написал письмо царю, должно быть, вспомнив, что и любимый им Александр Герцен обращался с письмами к Александру II» [5, с. 355–356]. Письмо это написано 8–15 марта 1881 г. [10, с. 44–56], именно в те дни, когда шёл судебный процесс над участниками убийцами царя А. И. Желябовым, Софьей Перовской, Н. И. Рысаковым, Г. М. Гельфман и другими и ожидался смертный приговор над ними. «Простите (убийц Александра II — Е. С.), воздайте добром за зло, и из сотен злодеев десятки перейдут не к вам, не к ним (это неважно), а перейдут от дьявола к богу и у тысяч, у миллионов дрогнет сердце от радости и умиления при виде примера добра с престола в такую страшную для сына убитого отца минуту» [10]. Можно сказать, что послание это — своего рода религиозная проповедь Христовых истин. Тем более что они применимы и к повседневной жизни, в частности, весьма «эффективны» при борьбе с революционерами.
«Разница между Толстым и Герценом, впрочем, немалая. Герцен — эмигрант и атеист, Толстой — верноподданный (пусть и вольнодумствующий) и христианин (пусть и весьма своеобразный). Сохранилось только черновое письмо, что, может быть, даже ценнее. Толстой сожалел о тех дипломатических уступках, которые, вняв советам, внёс в него… (о правке и смягчении первого варианта письма, в котором он просил не только простить убийц отца, но и выпустить из тюрем всех революционеров, см. в [4, с. 12] — Е.С.). В черновом письме поражает совершенно выбивающийся рамок приличий, душевный и, пожалуй, с некоторым задиристым и фамильярным оттенком стиль, который еще и специально подчеркивается, обосновывается… <…> Насилие, в данном случае революционное, террористическую деятельность Толстой категорически осуждает и отвергает. Оно и вообще-то безнравственно, а кровавый акт, совершенный фанатиками идеи 1 марта, особенно выглядит бессмысленным и жестоким. Об убиенном говорится с сочувствием, а цели и средства его идеологических убийц оцениваются Толстым как пагубные и ложные. <…> О революции в письме говорится постоянно резко, как о болезни, поразившей уже 20 лет назад страну, излечиться от которой, несмотря на большие и разнообразные усилия, никак не удается. Более того: положение всё время ухудшается … <…> Испробованы все методы лечения болезни, как репрессивные, запретительные …, так и либеральные посулы и потачки … Всё оказалось тщетным … Образовался порочный круг, заколдованная цепь зла, которую необходимо ради спасения порвать, остановить зловещий ход событий. Толстой предлагает одновременно простейший и труднейший путь: христианский. Надо только простить убийц, простить сыну убитого ими отца, сделать откровенно и сердечно то, что должен сделать христианин. Толстой доходит до проповеднического пафоса, умоляет государя совершить акт христианского милосердия …» [5, с. 356–358].
Писатель вряд ли рассчитывал на успех своего обращения. Однако он использовал все свои возможности, чтобы письмо дошло до адресата. Он «попытался воспользоваться посредничеством К. П. Победоносцева, как христианина и человека, стоящего близко к царю и высшим сферам. Инструктировал Николая Страхова, которого просил передать письмо к Победоносцеву и приложенное к нему послание царю…». [5, с. 357]. «Письмо Толстого передали при посредстве историка Бестужева-Рюмина, который попросил о посредничестве великого князя Сергея Александровича. Царь на письмо Толстого не ответил. Он будто бы велел сказать графу, что помиловал бы покушавшихся на него, но убийц отца не имеет права простить. Такая аргументация, с точки зрения Толстого, была языческой и антигуманной — он же как раз просил государя совершить истинно христианский поступок» [5, с. 358].
«Об опасностях немало было разговоров в Ясной Поляне. <…> Хлопоты оказались напрасными. Победоносцев отказался передать письмо и сказал Страхову, что он сторонник казни террористов, только не публичной, а тайной. Более того, нанес упреждающий удар, послав царю письмо, посвященное этому сюжету: “Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников”. Он … убеждал царя не быть милосердным, не прощать убийц…» [5, с. 358–359]. На письме Победоносцева Александр III начертал: «Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь» [5, с. 359].
Победоносцев отклонил попытку Толстого воззвать к его христианским чувствам: «В таком важном деле всё должно делаться по вере. А прочитав письмо ваше, я увидел, что ваша вера одна, а моя и церковная вера другая, и что наш Христос — не ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления» [10, с. 59]. «Толстой был удручен. Особенно позицией Победоносцева, который “ужасен” и внушает отвращение» [5, с. 359] (см. также [4, с. 15; 6, с. 598]).
Исследователи высоко оценивают анализируемый текст в контексте толстовской биографии и в контексте создания его теории о непротивлении злу насилием: «Письмо Толстого к царю и все обстоятельства, связанные с ним, — важная веха в его деятельности. … С этого времени окончательно возобладают антигосударственные настроения, убеждение, что самодержавие устарело и удерживается только с помощью репрессивного аппарата и “лжерелигии”, выдающей себя за христианскую. Окончательно определилась отрицательная часть “учения” Толстого: главные объекты критики, которая будет с годами становиться всё более и более тотальной и бескомпромиссной» [5, с. 359–360].
«Эпизод с казнью народовольцев сыграл большую роль в биографии деятеля. Он сам утверждал, что суд над убийцами царя и готовящаяся казнь произвели на него одно из самых сильных жизненных впечатлений. Но и для всей России это был знаковый эпизод, в восприятии которого перемешаны ужас, растерянность и недоумение о будущем страны. Нужно иметь в виду, что суд над народовольцами готовился на фоне бурных дебатов о будущем политическом устройстве русского государства (программа М.Лорис-Меликова)… <…> Нужно учитывать также, что в этих дебатах именно К. П. Победоносцеву принадлежала важная, ключевая, в итоге решающая роль: на известном совещании в присутствии нового императора Александра III 8 марта 1881 г. он произносит пламенное слово в защиту принципа самодержавия (по мнению некоторых современников, свою лучшую речь в жизни), речь, потрясшую участников совещания и приведшую к отставке главных апологетов идеи представительства (М. Т. Лорис-Меликова, А. А. Абазы и Д. А. Милютина) и изданию манифеста 29 апреля 1881 г., лейтмотивом которого являлась мысль о незыблемости самодержавия» [9, с. 481].
«Время “исповеди” прошло. И Толстой уже не будет считаться с дипломатическими приличиями и понятиями о “хорошем” тоне в своих произведениях. <…> После казни народовольцев Рубикон был перейден. <…> Письмо царю — это и первый значительный шаг на пути создания учения о непротивлении злу насилием… Учение это вызовет непонимание и острую полемику. Среди эмоционально отрицавших это учение будет и … Соловьёв» [5, с. 360], который «публично обратился к Царю с просьбой о помиловании народовольцев» [5, с. 359]. Он выступил в зале Кредитного общества с лекцией, которая, по сути, была обращена непосредственно к престолонаследнику. Текст этой лекции не сохранился, мы можем судить о ней по дошедшим до нас пересказам. Так, тогдашний студент Н. Никифоров так передал содержание лекции: «Совершилось злое, бессмысленное, ужасное дело: убит царь. Преступники схвачены, их имена известны, и по существующему закону их ожидает смерть, как возмездие, как исполнение языческого веления: око за око, смерть за смерть. Но как должен бы поступить истинный “помазанник Божий”, высший между нами носитель обязанностей христианского общества по отношению к впавшим в тяжкий грех? Он должен всенародно дать пример. Он должен отречься от языческого начала возмездия и устрашения смертью и проникнуться христианским началом жалости к безумному злодею. “Помазанник Божий”, не оправдывая преступления, должен удалить цареубийц из общества как жестоких и вредных его членов, но удалить, не уничтожив их, вспомнив о душе преступников и передав их в ведение церкви, единственно способной нравственно исцелить их». Нравственный акт, идущий от царя как хранителя веры, смог бы предотвратить, по Соловьёву, гражданскую войну и стал бы образцом «христианской политики» [8, с. 183].
Однако «[б]ыло бы непростительным научным промахом, более того, грубейшей ошибкой, не учитывающей особенностей исторического контекста, полагать, что все современники Л. Н. Толстого были последовательными противниками смертной казни и смотрели на нее его глазами или глазами В. С. Соловьева. <…> … многие источники свидетельствуют, что далеко не все представители русской интеллигенции разделяли точку зрения Л. Н. Толстого и В. С. Соловьёва» [9, с. 482–483].
Вот несколько примеров. Н. Ф. Фёдоров, человек аполитичный и мирный, откликаясь на события 1 марта 1881 г., пишет К. П. Победоносцеву 18 марта 1881 г.: «Всякий, кому дорого отечество, не может успокоиться лишь на том, что злодеи, лишившие нас отца нашего, будут казнены» [6, с. 70–71]. И. С. Аксаков 2 апреля 1881 г. указывал в письме Н. Н. Страхову: «Правда ли, что Соловьёв держал речь о том, что Государь не должен казнить преступников и что если казнит, то мы не пойдем за ним в этом направлении, и что при этом будто сослался на меня, уверяя, что это именно то, что я не сказал по замечанию статьи Русского в “Новом времени”? Я знаю, что гр. Л. Н. Толстой писал об этом письмо, но ведь Толстой, говорят, встречая солдат, внушает им, что они не должны стрелять в неприятеля. Это кривомудрие. Я всегда был против смертной казни в принципе и держусь этого мнения. Но если она существует, если казнены Лизогуб и К0, то не казнить Рысакова было бы исключением, извращающим смысл правосудия. Есть какое-то повреждение смысла!» В ответном письме Страхов называет казнь народовольцев «горькой необходимостью» [1, с. 51, 53]. 4 апреля 1881 г. в письме к великому князю Сергею Александровичу Д. Ф. Аксакова, супруга И. С. Аксакова, недовольная ходом официального следствия и судебного процесса над народовольцами, указывала: «Что ещё облегчает сердце — это сознание, что после такого вежливого обращения их всё-таки повесили. Здесь начали уже волноваться предположением, что будут просить у Государя помилования и что Государь его дарует. Я не верила этому ни минуты, но об этом много говорили. Общественная совесть требовала осуждения и была бы в отчаянии, если бы ей отказали в этом справедливом удовлетворении» [2, с. 89–90].
«Заметим, что слишком оптимистический взгляд на природу человека, характерный … и для Л. Н. Толстого, всегда приводит к парадоксальным выводам и рекомендациям в области практической жизни и политики. Обращая внимание на разницу в подходах писателя и обер-прокурора к судьбе народовольцев, исследователи, как нам представляется, прошли мимо того факта, что Л. Н. Толстой в своем письме фактически предлагает свою нравственную модель поведения для молодого императора и свою нравственную модель будущего политического устройства России: “Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола, и путь христианского царствования, на который предстоит вступить вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию; как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед царем — человеком, исполняющим закон Христа” (см. [3, с. 141] — Е.С.). Суть разногласий между обер-прокурором и писателем проявилась в данном эпизоде очень ярко, выпукло: Толстой верит в возможность нравственного исправления не только отдельных людей, но общества в целом, верит в последнюю, решительную победу добра на земле (и в частности, на русской земле)… <…> Напротив, К. П. Победоносцев знает, что эта победа добра, реальная в эсхатологической перспективе, здесь и теперь требует подчас решительности, жёсткости и даже жестокости. Хотя общественное мнение отчасти уже было подготовлено к возможному катастрофическому исходу страшной “охоты” на русского императора предыдущими многочисленными покушениями на него, само известие о событиях 1 марта было настоящим общественным шоком. И в своей жесткой оценке действий народовольцев К. П. Победоносцев был выразителем точки зрения определенной группы патриотически настроенных лиц…» [9, с. 481–482].
Отметим что за три года до убийства Александра II, в 1878 г., Толстой по-иному реагировал на дело В.Засулич, стрелявшей в Ф. Ф. Трепова, — он назвал оправдательный приговор ей «бессмыслицей» и «дурью» [7, с. 421, 423].
Таким образом, мы видим, что письмо Л. Н. Толстого императору Александру III с просьбой помиловать убийц его отца занимает значительное место в биографии и в мировоззрении писателя, являясь своего рода границей, после которой усиливаются антигосударственные и антихристианские настроения Льва Николаевича, и вписывается в современные Толстому дискуссии о дальнейшей судьбе России и необходимости казни народовольцев.
Литература:
- Аксаков И. С. — Страхов Н. Н. Переписка. Оттава; М., 2007.
- Великий Князь Сергей Александрович Романов: Биографические материалы. Кн. третья. 1880–1884. М., 2009.
- Гусев Н. Н. 1 марта и Лев Толстой // 1 марта 1881 г. М., 1933.
- Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год. М., 1970.
- Зверев А. М., Туниманов В. А. Лев Толстой. М., 2007.
- К. П. Победоносцев и его корреспонденты: Тайный правитель России. Письма и записки 1866–1895. Статьи. Очерки. Воспоминания. М., 2001.
- Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов: Полное собрание переписки. Том I — II / Группа славянских исследований при Оттавском университете и Государственный музей Л. Н. Толстого. 2003. Т. II.
- Никифоров Н. Петербургское студенчество и Влад. Серг. Соловьёв // Вестник Европы. 1912. Январь.
- Ореханов Г. Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой: конфликт глазами современников. М., 2010.
- Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений в 90 томах. М.-Л., 1928–1964. Том 63.
