Становление наказания в виде конфискации имущества по уголовному законодательству Древнерусского государства: историко-правовой аспект

Изучение дореволюционного русского законодательства устанавливает тот факт, что нормы уголовного права имели длительный процесс становления на протяжении всей истории права Русского государства. Так, большинство уголовно-правовых норм имеют свои корни в начальный период складывания государства и права Древней Руси. Соответственно, первая форма, в которой выразилась идея наказания в древнем русском обществе - это была форма частной мести, но которая уже не соответствовала условиям складывающегося государства и не отвечала потребностям общества, нуждающегося в защите со стороны государственной власти. Следовательно, в процессе развития общества частная месть заменяется системой денежных наказаний. Но, в то же время, при переходе от частной мести к денежным наказаниям не все преступления, противоречащие частному или общественному интересу могли быть оплачены определенной суммой. По мнению А. Богдановского: «Одни из них, потому что представляли слишком большую опасность для всех и всякого, так что общество, вернее община, по чувству самосохранения, должна была употреблять все меры для устранения опасности, а для этого старалась уничтожить беспокойного человека или, по крайней мере, изгнать его из своих пределов. Другая – потому, что возбуждали по той или другой причине чувство гнева, мести, как в князе – правителе, так и в целой народной общине (там, где в ней лежала высшая власть), а вследствие этого и подвергались различным вредным последствиям для личности провинившегося»[2, c. 55.]. Другими словами, профессор А. Богдановский утверждал, что публичное и личное наказание имеют постепенное развитие в истории законодательства.

Рассмотрение развития публичных наказаний следует начать с Русской Правды. Русская Правда – это вершина древнерусского права. По выражению А.Е. Преснякова, она представляет «сложную компиляцию разновременных и разноархаических наслоений архаического обычного, городского и княжеского права»[13, c. 440]. В Русской Правде упоминается об одном таком наказании и это «поток и разграбление». Это высший вид уголовного наказания, который появился в законодательном сборнике при составлении Пространной Правды и применялся за особо тяжкие преступления.

Согласно статьям Русской Правды только в трех случаях назначалось наказание в виде «потока и разграбления»: убийство из корыстных целей или сопряженное с разбоем («разбой без свады»)[14, c. 64]; конокрадство («коневая татьба»)[14, c. 66]; поджог гумна или дома[14, c. 70].

Вопрос об этом виде наказания является предметом дискуссии. Необходимо заметить, что в историко-правовой литературе существует различное множество теорий о происхождении уголовного наказания «потока и разграблении».

В то время как большинство исследователей полагает, что поток и разграбление существовали у восточного славянства еще в период общинного строя, то В.И. Сергеевич настаивает на византийском происхождении потока и разграбления. В этом наказании он видел «след влияния греко-римской системы»[16, c. 339, 395, 421] и обратил внимание на славянский перевод византийских сборников светского законодательства: «там, где в оригинале говорится о конфискации и ссылки … «publication bonis relegantu» в русском переводе стоит: «разграблены бывшие, да изженутся»[16, c. 339, 395, 421]. Таким образом, В.И. Сергеевич доказывал, что поток и разграбление есть новый вид наказания, который возник под влиянием Византии.

Еще в первой половине XIX века Николай Михайлович Карамзин рассуждал о «потоке и разграблении», следующим образом: «человек, лишенный …вольности, делался рабом, холопом, и князь мог продать его как товар… Не думаю, чтобы народ мог действительно разграбить его имение: гораздо вероятнее, что оно также шло в казну»[8, c. 567].

А. Богдановский следующим образом сформулировал определение, а именно: «под разграблением должно разуметь отнятие всего имущества виновного в удовлетворении убытков, причиненных им и уничтожении даже его жилища»[2, c. 58].

Интересен также тезис, предложенный М.Ф. Владимирским-Будановым и М.А. Дьяконовым, что наказание «соответствовало части германскому volle Friedlosigkeit или баннитству; оно влекло конфискацию имущества …»[5, c. 26].

По мнению М.Ф. Владимирского-Буданова «потоком называется лишение личных прав, а разграблением - лишение прав имущественных, и то и другое составляет одно наказание, а не два вида наказаний»[4, c. 167]. Также М.Ф. Владимирский-Буданов высказал предположение, что «поток и разграбление не только заменили виру за предумышленное убийство, но и распространились на конокрадство и поджог, а практика распространяла это наказание и на политические преступления»[4, c. 168]. Таким образом, на первоначальном этапе развитиям наказание в виде «потока и разграбления» имело неопределенное значение, т.е предположительно означало лишенние прав и с его семьей можно было сделать что угодно. Например, в Новгороде в 1209 г. «Мирошкин двор и Дмитров зажгоша, а животы их поимаша, и села их распродаша и челядь»[4, c. 338-339]. А в 1230 г. там же «заутра убиша Смена Борисовичи, и дом его весь разграбиша, и села, и жену его Яша»[4, c. 338-339]. Анализируя выше приведенные примеры, то можно сделать вывод, что разграбленное имущество иногда делили по всему городу, где князь имел второстепенное значение. А в княжествах, где он имел больше власть и когда ему выдавался преступник на поток, то все имущество преступника поступало в казну князя и не делилось между членами общины.

К сторонникам такой точки зрения можно отнести и А.А. Сухова: «разграбление же … было лишение преступника части или всего имущества, которое, за удовлетворением истца, или забиралось князем или делилось самим обществом»[12, c. 8].

При тесной солидарности имущественных и личных прав семьи в древнерусском обществе, соответственно, вместе в преступником страдали его жена и дети. Как отмечал М.Ф.Владимирский-Буданов «могло следовать или предположение об их соучастии в преступлении мужа и отца или, по крайней мере, о пользовании плодами его»[4, c. 327].

А. Богдановский объяснял распространение потока на жену и детей следующим образом, что в первичных обществах каждый член семьи считался составной единицей целого: «а потому-то и разделяет он во всех случаях судьбу своего семьевладыки… Таково положение жены и детей в неразвитом юридическом быту»[2, c. 59].

Со взглядом А. Богдановского сходится и И. Ланге: «следование в ссылку» - говорил он – «жен за мужьями, и детей за отцом должно считать не осуждением для них, а необходимым последствием неразрывности брачного союза и семейной жизни»[11, c. 126].

Но с мнением этих исследователей не согласен А.А. Сухов. При рассмотрении потока, он заметил тот факт, что «наказание назначалось по Русской Правде в трех случаях: за поджог, конокрадство ит разбой , или убийство без свады. Но при всех этих случаях только при одном говорится о наказании потоком не только непосредственно виновного, но и его жены и детей, да и то не во всех списках , так, например, в приведенном списке Оболенского разбой без свады наказывается только разграблением имущества, как самого преступника так и его жены и детей»[12, c. 35]. Таким образом, из его слов можно сделать вывод, что если бы мнения А. Богдановского и И. Ланге были вполне справедливыми, на тот довод, что подвергание жен и детей «потоку и разграблению» не имел характер наказания, то об этом бы Русская Правда выразилась бы яснее. Сухов пришел к выводу, что «лучше при разрешении вопроса был ли поток с разграблением жены и детей наказанием или нет – иметь в виду время появление этой статьи. Могут существовать, именно, два предположения: или это статья Русской Правды, древне-русский языческий обычай, без влияния христианства, или же эта статья обычай, или узаконение первых князей, с отображением Христианства»[12, c. 35]. Анализируя статьи Русской Правды содержащей нормы наказания «поток и разграбление» А.А. Сухов пришел к выводу, почему данное наказание разделяли вместе с виновным его жена и дети и обосновал это тем доводом, что «это единственно по христианско-церковной идее о нерасторжимости брачного союза»[12, c. 38], то есть, если бы виновного выслали из местности его проживания, то в этой местности остались бы его жена и дети. Из всего этого следует, что выдача виновного с семьей на «поток и разграбление» «не есть древне-русский языческий обычай или узаконение, а носит следы, если не позднейшего составления, так влияние византийско-канонического права» [12, c. 38]. В последующем законодательстве, на том же основании нерасторжимости брачного союза вместе с мужем, осуждаемым на ссылку и конфискацию имущества, подвергалась и его семья.

Другим важны аспектом в историко-правовой литературе является изучение мнений по поводу применения наказания «поток и разграбление» за такое преступление как поджигательство. Принятие данной нормы в Русской Правды свидетельствует о том, что феодалы добивались усмирения лиц, пытавшихся выступать против них. Н.И. Костомаров полагал, что «независимо от платежа виры за некоторые преступления, например, за разбойничество и зажигательство, виновный подвергался потоку и разграблению – древнему народному способу наказания преступника»[10, c. 64].

Говоря о наказании «поток и разграблением» за поджигательство, И. Ланге считал «само собой разумеющимся, что наказание назначалось только за умышленные поджоги; произведение же пожара случайно или по неосторожности не могло влечь за собою подобных последствий»[11, c. 54].

Несколько неудачную точку зрения высказал В.В. Есипов, а именно: «поджог имел… характер простого вреда, простого повреждения имущества. Правда, преступление это влекло весьма суровые последствия, поток и разграбление; но это не уголовное наказание в собственном смысле, а особый вид частной саморасправы, субъектом которой мог быть или сам потерпевший, или же народ и князь…»[6, c. 21-22]. Соответственно, из данного факта можно заключить, что Русская Правда обращала главное внимание на начало частное, на начало частного вреда и удовлетворения потерпевшего. Преступление в виде поджога было простым повреждение имущества. И как результат наказание «потоком и разграблением» было удовлетворением потерпевшего.

Похожим образом рассуждал и А. Чемышев-Дмитриев: «Если в понятии преступного действия на первом плане являлось общественное его значение, то в наказании частное удовлетворение обиженного брало перевес даже над публичным взысканием»[18, c. 90].

М.В.Владимирский-Буданов следующим образом рассматривал этот вопрос. «Поджог по Русской Правде не есть истребление огнем каких бы то не было вещей»[4, c. 330]. В подтверждение его слов можно привести пример: статья 32 Краткой Правды о поджоге борти, то в этом случае поджог карался штрафом (продажей) в размере техгривень. Преступление в виде поджога, ученый определял следующим образом «в собственном смысле есть истребление огнем зданий, караемое потоком и разграблением… Под зданиями Русская правда разумеет двор и гумно, то есть как здания, назначаемы для жилища человека, так и для хранения продуктов»[4, c. 330].

И. Беляев полагал, что норма заимствована из закона Судного, но «переделана на русские нравы, ибо здесь за поджог назначались поток и разграбление»[1, c, 255].

Таким образом, единства среди исследователей XIX- начала XX века мы не находим по данному вопросу. Ряд ученых толковали эту уголовную санкцию как конфискацию его имущества и обращение преступника и его семьи в рабство, а другие толковали как изгнание преступника с конфискацию его имущества. Несомненно, сущность «потока и разграбления» менялась.

Вообще, как было отмечено М.М. Исаевым[7, c. 167], было неопределенным по своему содержанию. На первоначальном этапе развития государства оно действительно представляло собой изгнание и конфискацию имущества преступника и членов его семьи. Но с усилением государственной власти стало подразумеваться физическое истребление и конфискацией имущества уже в пользу государства.

С.В. Юшков занимался проблемами обнаружения вины в русском праве, проанализировав нормы Русской Правды, обнаружил разные формы вины в зависимости от присутствия злой воли преступника. Поэтому, на его взгляд, разделяются преступления, совершенные в «сваде или на пиру», и «разбой». Причем за эти преступления предусматривались различные виды наказания. За преступления, совершенные «в разбое», была предусмотрена самая суровая мера наказания в виде «потока и разграбления»[19, c. 485].

По поводу этого наказания С.В. Кодан писал следущее: наказание «предусматривало потерю правового статуса и конфискацию имущества»[9, c. 68-80].

Итак, современные исследователи придерживаются того же мнения, что санкция «поток и разграбление» - наиболее тяжкий вид наказания, и применялся к поджигателям, виновным в разбое, конокрадам[3, c. 43], т.е применялось за небольшое количество особо тяжких преступлений.

Несколько иным образом рассматривает санкцию М.Б. Свердлов. По его мнению, ст. 83 Пространной Правды «сформулирована как юридическая новация»[16, c. 152]. Рассуждая об основе данной нормы и сравнивая композиции ее текста с аналогичными санкциями статья позволили Свердлову М.Б. прийти к выводу, что история ее более сложная. Формулировка санкции «на поток и на разграбление» позволило предположить, что источником ст. 83 Пространной Правды была архаическая норма «Аже зажгуть гумно, то на поток и на разграбление». При редакции два вида наказания, содержащиеся в норме, были разделены в соответствии с субъектами кары: «преступника на поток, а на грабеж его дом»[16, c. 154]. Следующим этапом стала регламентация исполнения данного наказания: «княжеский суд постановляет возместить «пагубу», а наказание изгнанием, как и в ст. 35 Пространной Правды, становится княжеской прерогативой. Возможно, эта норма сложилась в период существования устной Правды Русской. Заключительная часть ст. 82 «тако же аже кто двор зажжеть», по справедливому замечанию Г.Е. Кочина, имеет характер дополнения, как и в ст.14, 66 Пространной Правды13, c. 79]. Однако важно установить, была ли новацией, дополняющей предшествующее постановление, или в ее основе находятся более древняя норма, предусматривающая наказание за поджог дома. Поскогльку наказание за поджог дома рассмотрено в Правдах в такой мере, как и наказание за поджог хозяйственных построек[16, c. 155], нет оснований предполагать, что в древнерусской юридической практике существовали наказания за поджог гумна. Поэтому можно предположить, что в Законе Русском и в последующем устном праве существовала древняя практика наказания «потоком и разграблением» за поджог дома, как и гумна. В качестве юридической нормы она, видимо формулировалась подобно статье о поджоге гумна: «Аже кто двор зажьжеть (или: Аже зажгуть двор), то на поток и на разграблениен» (статья 83 Пространной Редакции Русской Правды)[15, c.70].

Итак, отмеченные два этапа редактирования нормы о поджоге гумна позволяют предположить, что нормы о поджоге дома и гумна с древней карой («поток т разграбление) развивались в устном праве и уже оттуда были заимствованы и скомпанованы при составлении Пространной Правды. Включение ст. 83 Пространной Правды, восходящей к устному праву, в писанное право феодального государства свидетельствует об изменении природы этой статьи, которая стала служить феодальной верхушке надежной опорой для подавления народных выступлений и для решения различных социальных конфликтов, которые сопровождались поджогами домов и запасов хлеба[16, c. 156].

Таким образом, Русская Правда предусматривала такой вид наказания как поток и разграбление, явившийся аналогом конфискации имущества в современном его понимании. Проанализировав статьи Русской Правды в аспекте развития института конфискации имущества, то можно сделать вывод о том, что данный закон предусматривал наказания за наиболее тяжкие преступления. Кроме того, наравне с преступником этой санкции подвергалась и его семья. Такое положение наблюдалось не только в эпоху Русской правды, но впоследствии, в продолжение еще нескольких столетий.

Литература:

1. Беляев И.Д. Лекции по истории русского законодательства. - М.,1999.- 640 с.

2. Богдановский А. Преступления и наказания в русском праве до Петра Великого. – М., 1887. – 145 с.

3. Виленский Б.В. Лекции по истории государства и права СССР – Саратов,1985. -279 с.

4. Владимирский – Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. – М., 2005. – 640 с.

5. Дьяконов М.А. История русского права. – СПб.,1905. - 139 с.

6. Есипов В.В. Преступление и наказание в древнем праве. – СПб., 1903. – 175 с.

7. Исаев М.М. Уголовное право Киевской Руси. // Ученые труды. Ученые труды ВИЮН. - М.: Юрид. изд-во МЮ СССР, 1946. - Вып. 8. - С. 153-176.

8. Карамзин Н.М. История государства российского. – М., 2008. – 608 с.

9. Кодан С.В. Лишение прав состояния в системе карательных мер самодержавия (конец XVIII- первая половина XIX в.) // Правовые проблемы истории государственных учреждений. – Свердловск, 1983. – с.68-80.

10. Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. – М., 2008. – 604 с.

11. Ланге И. Древнее русское уголовное судопроизводство. - СПб., 1884 – 303 с.

12. Основания наказуемости преступлений по Русой Правде.// Юридический вестник.- 1873, декабрь.- С. 5-60.

13. Правда Русская. Учебное пособие. – М.Л., 1940 – 113 с.

14. Пресняков А.Е. Княжеское право в Древней Руси: Лекции по русской истории. Киевская Русь. – М., 1993. – 635 с.

15. Русская Правда//Российское законодательство X-XX вв. В 9 т. Т. 1: Законодательство Древней Руси/Под ред. О.И. Чистякова. – М.: Юрид. лит., 1984. – С. 28-132.

16. Свердлов М.Б. От закона русского к русской правде. – М., 1998. – 190 с.

17. Сергиевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. – СПб., 1910. – 675 с.

18. Чебышев-Дмитрие А. О преступном действии по русскому до-петровскому праву- Казань, 1862, - 242 с.

19. Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. Т1. – М.. 1949. 543 с.