Городской тематике в творчестве Маканина, несомненно, отведено значительное место. Часто прозаика включают в число так называемых городских писателей, хотя, на наш взгляд, подобная конкретизация несколько нивелирует широкий спектр затрагиваемых в произведениях Маканина проблем. Что же касается темы города, то писателя всегда волновало влияние цивилизации на сознание и мировидение человека. Город – это, в известном смысле, «материальное» воплощение социума, им порождаемое и его порождающее, это «аккумулятор человеческой мысли, эмоций, чувств, действий человека» [5, с. 8]. Специфика этой «среды обитания» оценивается писателем с явным негативизмом. В творчестве Маканина это пространство угнетающее, ограничивающее, лишающее индивидуальности, ослабляющее личность, «усредняющее».
Можно сказать, что при воссоздании реалий урбанистической культуры прозаик подчеркивал их особую роль в формировании единого образа города как символа одного из главных объектов его внимания – «усреднённой» действительности. В ранних произведениях суетность и однообразие городской жизни приобретают вид «жёсткого каркаса» [2, с. 262] или «безвоздушного пространства» [2, с. 207]. В более позднем творчестве, где отчётливо прослеживаются постмодернистские мотивы, образ города приобретает гиперболизированно враждебные черты, трансформируется в дикое и асоциальное живое существо, вселяющее в жителей ужас и панику.
Как представляется, в раннем маканинском городе доминируют отчуждение, холодность, одиночество «в толпе». Созданию такой угнетающей обстановки способствуют некоторые детали урбанистической культуры, которые Маканин художественно «обыгрывает», актуализируя деструктивный характер всей городской среды. Показательна в этом плане повесть «На первом дыхании» (1979). В Москве конца 70-х, изображённой в этом произведении, знаковой деталью предстаёт «текстильный НИИ» – место, к которому стремился главный герой Олег Чагин и откуда впоследствии стремительно убегает. НИИ в повести Маканина выступает своеобразной микромоделью, символом целой эпохи, когда подобные организации получили поистине массовое распространение. Оксюморонность сочетания «текстильный НИИ» усиливается ироническими описаниями рода деятельности его работников: «Кое-какой наукой они, конечно, занимались, но, в общем, существовали благодаря побочным изделиям. Плетёные галстучки. Авоськи. Расшитые пояса для морских офицеров. И тому подобное. Что-то вроде подпольной фабрики вблизи Мцхеты. Но только всё законно. На хозрасчёте» [2, с. 166]. Маканин явно подчёркивает абсурдность образа жизни людей, посвятивших себя бессмысленному и однообразному труду в «авосечной лаборатории». Еще более трагично, по Маканину, то, что этот труд гордо именуется работниками во главе с «начлабом» высоким словом «наука», а «авоськи» – «промышленными нуждами» [2, с. 167].
Потеря смысла жизни, обесценивание понятий, утрата ориентиров – вот главные симптомы нарастающей социокультурной кризисности, метафорой которой, по-видимому, и является «текстильный НИИ», процветающий в столице. Интересно здесь обратиться к планировке одного из подразделений НИИ – лаборатории: «Лаборатория представляла собой длиннющую комнату. Полуцех. С совершенно белой торцовой стеной, как в кинотеатре. Там не было ни окна, ни крючка, ни гвоздя – нечто абсолютное в своей белизне. Даже глаза резало» [2, с. 167]. Белая стена – значимая деталь, которая впоследствии будет также фигурировать и в маканинской повести 90-х «Последний лагерь», – в повести «На первом дыхании» играет роль горького символа безысходности. Здесь важно отметить еще одну деталь интерьера лаборатории – стол, неизменно именующийся «гробом» [2, с. 168]. С. Махлина отмечает, что вещь как таковая неизменно «вплетена в сложную систему разнообразных символических связей» [4, с. 63]. Стол для Маканина, очевидно, является именно такой псевдосакральной вещью. В повести «На первом дыхании» «стол-гроб» символично вносят с приходом нового сотрудника и выносят – после его увольнения. Интересно, что сам процесс транспортировки стола ассоциируется с ритуалом похоронной процессии. Здесь, видимо, речь идёт уже о «погребении» живого человека среди цехов, станков и кабинетов – неизменных составляющих развивающейся индустрии. Стерильность, минимализм, безжизненность, «вакуумность», с точки зрения Маканина, характерны не только для лаборатории, но и для всего городского пространства и для всей эпохи в целом.
Можно предположить, что смысловое содержание художественного пространства (и, в частности, городского) в повести «На первом дыхании» метонимично закодировано: мелкая деталь служит аналогией, аллегорическим изображением детали более масштабной, что создаёт эффект нагнетания, способствует возникновению градационных отношений. Так, можно выстроить целую цепь: «стол-гроб» – «стена» – «лаборатория» – «текстильный НИИ» – Москва – и, наконец, социум. В совокупности все эти компоненты, образуют сложный образ, обладающий в маканинском восприятии единым негативным функционально-семантическим наполнением.
Стоит особо отметить особый антропоморфизм, характерный для образа города в маканинском творчестве. В повести «На первом дыхании» в образе Москвы доминирует «белокаменная» непреклонность. Главного героя она «встретила, как родного – бабьим летом» [2, с. 162], а «всесильному» начальнику Громышеву снисходительно «выделила» маленькую комнатку: «И, надо сказать, даже эту крохотную келью он вымолил у Москвы с трудом» [2, с. 176]. Пространство города модернизировалось, что привело к трансформации связанных с ним мифологем: Москва «златоглавая» и «белокаменная» превратилась в Москву «из пластика, металла и стекла», так же, как и Москва гостеприимная видоизменилась в Москву, которая «слезам не верит». Тотальный урбанизм, повлекший за собой исчезновение самобытности в архитектуре и обусловивший следование единым стандартам и шаблонам, – параллельно спровоцировал усреднение городских жителей, ставших частью могучего механизма индустриализации. Здесь уместно вспомнить мысль Н. Бердяева, сравнивавшего цивилизацию с «магическим царством машинности и механичности, подменяющей подлинное бытие» [1, с. 172].
Топос города в раннем творчестве Маканина наполнен экзистенциальными чертами, рисующими картину серого, холодного, угнетающего пространства, в котором герой постоянно ощущает незащищенность, одиночество, потерянность. Все элементы урбанистической культуры здесь пронизаны специфическим настроением тревожности и нестабильности.
В поздних произведениях Маканина характерологические доминанты образа города, предельно гипертрофируются, что приводит к рождению новых для писателя жанровых форм, и в частности, антиутопии. Усредненный социум города в позднем творчестве Маканина трансформируется уже в «многотысячную толпу», а отсутствие индивидуальности приводит к утрате духовности и кардинальной смене жизненных ориентиров.
В повести «Лаз» (1991) художественное пространство представляет собой двойственную структуру, в которой мир надземный – царство толпы и беззакония – противопоставлен миру подземному – обители духа и высокого Слова. Образ города воссоздаётся уже как патологически двухмерное «измерение».
Маканин точно описывает обстановку и атмосферу города «верхнего» и города «нижнего», в результате чего наиболее ярко прослеживается оппозиция сферы хаоса и сферы духа.
Оплотом постмодернистской хаотичности является надземный город, в эстетике урбанистической культуры которого это всячески подчёркивается. Писателем создаётся фантасмагорический конгломерат, буквально пронизанный враждебностью, агрессией, сумбуром. Приметы цивилизации символизируют здесь уже не только отчуждение и безысходность, но и деструкцию, панический страх. Это и «расплющенная телефонная трубка», давшая «вечный отбой», и запертые магазины с разбитыми витринами, и «извилистый, искривлённый маршрут автобуса», и заборы, «мощные и глухие», и шторы в качестве запоров, и скрип открытых настежь дверей как сигнал о помощи, и включенный телевизор с ложными сообщениями о нормализации обстановки. Прослеживаются здесь и мотивы обречённости, безжизненности, акцентируемые «общей статичностью»: вымерший город, брошенные машины, «глянцево» опустевшие улицы [3, с. 5].
При воссоздании мрачного пространства надземного мира, Маканин, вероятно, подчёркивает закономерность зарождения и гармоничность существования здесь нового, поистине инфернального героя. Таким героем является толпа в своей совокупности и «тип хладнокровный» как её действующая единица. Толпа представляет собой бесчувственный, беспощадный «монолит», несущий разрушение и нацеленный на хаотизацию пространства. Главный герой повести – интеллигент Ключарёв – предстаёт в качестве антагониста всей сумрачной реальности в целом. Эта оппозиция становится ещё более очевидной за счёт тяги Ключарёва к альтернативной действительности – светлой, духовно богатой – и, как явствует из повести, единственно возможной для существования. Труднодоступность и даже недостижимость такой жизни акцентируется тем, что происходит она под землёй. Лаз становится своеобразным порталом, сквозь который главному герою периодически удается попасть в заветный светлый мир подземелья.
Подземный город в повести «Лаз» – идеологически полярное пространство по отношению к городу надземному. Духовность, царствующая в этом параллельном мире, воплощена и материально: обилием света и иллюминации, благоустроенностью и многолюдностью улиц. Тусклый и сумеречный «верхний» город противостоит яркому и красочному городу «нижнему». Апокалиптический мотив ухода духовности «под землю» усиливается её нежизнеспособностью в пространстве, где кислорода слишком мало. «Безвоздушной» оказывается как атмосфера верхнего города (в метафизическом смысле), так и атмосфера нижнего города (в виду своей противоестественности). Следовательно, в повести Маканина «Лаз» соответствующее новой эпохе урбанистическое пространство становится уже a-priori не пригодным для жизни оставшегося прежним героя, ставшего лишним среди сформировавшихся в этой среде и адаптировавшихся в ней типов, в которых доминируют либо естественно взращенная аморальность, либо искусственно выведенная нравственность. Здесь чётко прослеживается кризис индивидуальности, который в «Лазе» уже в большей степени созвучен дезантропологической модели бытия.
В актуализированных Маканиным деталях урбанистического пространства проявляются типичные для позднесоветской эпохи явления: индустриализация, дефицит, нестабильность. В связи с этим характерно эмоциональное состояние индивида в городе – озлобленность или страх. Городское пространство у Маканина – это своего рода плацдарм, на котором разворачивается битва за духовность и индивидуальность, превращающаяся со временем в битву за выживание. Такое восприятие урбанизации представляется закономерным в рамках маканинского художественного мировидения, где герой, закованный в «каркас» социума, изначально осмысляется либо как жертва усреднённости, либо как боец за индивидуальность. Образ жизни, именуемый Н. Бердяевым как «машинный и механический», по Маканину, является одним из главных факторов утраты духовности и искажения ценностных ориентиров.
Литература:
Бердяев Н.А. Смысл истории. – М.: Мысль, 1990. – 175 с.
Маканин В.С. Собрание сочинений. В 4-х тт. – Т.1. – М.: Материк, 2002. – 352 с.
Маканин В.С. Собрание сочинений. В 4-х тт. – Т.4. – М.: Материк, 2003. – 376 с.
Махлина С.Т. Семиотика культуры повседневности. – СПб.: Алетейа, 2009. – 232 с.
Радионова Л.А. Город как социальная система. Курс лекций. – Харьков: ХНАГХ, 2008. – 99 с.