В статье рассматривается феномен пространства в творчестве поэта Г. Айги. Особое внимание уделено феномену «деревня-природа», включающему в себя поэтические образы леса и поля, исходящие из понимания чувашской культуры. Проинтерпретированы основные черты творчества Г. Айги.
Ключевые слова: Айги, поле, лес, чувашская культура, литература.
Актуальность исследуемой проблемы. Специфика творческого метода поэта Г. Айги и первоначальные условия, в которых формировалось понимание им пространства, важны для понимания его поэзии. В творчестве Г. Н. Айги есть локации, унаследованные с детства. Деревенские пространства в творчестве поэта существуют в природных измерениях.
Особенность феномена пространства Г. Айги состоит в следующем: топосы в его поэзии видоизменяются. Пространства родного леса и поля в качестве главных символов поэтического языка выбраны неслучайно. Их толкование зависит не только от контекста стихотворения, но и от того, как пространство интерпретируется читателем. Первоосновой этих пространств можно считать поле и лес, которые поэт наблюдал в детстве Шаймурзино Батыревского района. В данном случае, ценно само по себе стремление Айги возвысить и поднять культуру своего народа на высокий уровень.
Литературовед и критик А. Хузангай отмечает, что для Г. Айги «процесс со-творчества с natura, место стихотворения в «ландшафте» всегда были очень важны и являлись, по сути, ключевой темой его поэзии» [3, с. 6]. Особенности творческого подхода исследователь объясняет двумя понятиями — топологией (в значении непрерывности) и топонимией (имена собственные природных объектов). Действительно, поле и лес Айги — это та база, которая в различных вариациях посредством пространства выражает разнообразные оттенки смыслов и наслоений. Лес и поле непрерывны, их значимость выражается иногда заглавными буквами.
В чувашской мифологии лес символизирует неосвоенное пространство, которому свойственны удаленность, непроходимость, пространство небытия. Если в отличие от поля, лес является неосвоенным человеком местом, то, следовательно, пройти через лес, значит преодолеть тяжелые испытания. При этом деревья в лесу выступают символами людей, чуваши почитали их. К примеру, одно из священных деревьев — дерево Киреметь — представляло собой некое священное место поклонения духу. В чувашском песенном фольклоре также сохранились сопоставления деревьев с людьми, например, юман (дуб) — это олицетворение отца, Юманом часто назвали сыновей. Сам поэт писал, что по опыту знает о наличии некой связи между людьми и деревьями в лесу. Сущность этих деревьев, по мнению поэта где-то «там», то есть сложно определить [1, с. 13]. В чувашских верованиях также распространено мнение, что деревья обладают энергией, подразделяются на хорошие и злые. Однако Г. Н. Айги чаще обращается к самому пространству леса, чем к конкретным породам деревьев-символов. Рассмотрим феномен пространства «лес» на примерах.
В стихотворении «Здесь» [1, с. 31] лес выступает символом тайны, обращением внимания на личные переживания. Концентрация на внутренней духовной жизни сравнивается с дорогой в лесу:
и жизнь уходила в себя как дорога в леса
и стала казаться ее иероглифом
мне слово «здесь»
Обращение к пространству леса может сопровождаться обращением к божественному началу:
и снова — лес
что за места в лесу? поет их — Бог
Дальнейшее описание касается близости этого леса, досягаемости поэтом («лес — сразу за оградой»), наполненности светом («белеет лес как Города-во-сне»). В стихотворении «Места в лесу: вариация» лес назван собором, сияющим из голосов, убежищем, светящимся бесконечностью Бого-Празднества. То есть в лесу создается ощущения присутствия бога. А. П. Хузангай [1, с. 10] отмечает, что Г. Айги, определив основные топосы в творчестве еще в конце 60-х годов, начинает поиск божьего присутствия. Через все пространства-места, когда-то увиденные вживую, Айги пытается говорить о Сущем-в-себе. Храмом пространство леса является и в стихотворении «и: место рябине»:
Лес — весь в пятнах крови — храм
опустошенный.
(Как без птиц: без душ. Без-словье
и без-звучие).
И — у входа: вся — подобием:
Параскева-Пятница-рябина [1, с. 175].
Лес с ярко-красными гроздьями рябины подобен окровавленному храму, покинутому птицами, звуками и словами. Сопоставление жизни с лесом встречается и стихотворениях небольшого объема:
Ударившись о лесную ограду,
солнце тяжело восходит
из-за редких дубов.
Тревожность в душе, в жизни пугает неясностью как лес:
А леса начало
в инее таком небывалом:
страшусь и подумать,
как же я в это войду [1, с. 134].
Предчувствие и допустимость конца жизни соединяет сразу два пространства — поле и лес:
Скоро удаляться нам в поле,
скоро и оттуда исчезнуть! –
Соседи и родные, шумя и покачиваясь,
поют, как Елабужский лес [1, с. 141].
Другой человек также может оказаться в пространстве леса Г. Н. Айги, как в стихотворении «ты-и-лес»:
я ведь прятал тебя зарывал
в освещенье лесное
словно вил я гнездо из тебя
То есть человек, либо образ человека бережно помещается в лес-память, в лес-размышление. При этом пространство леса не вселяет страх, наоборот кажется убежищем. Почему лес, часто представленный в сказках и мифах как место устрашающее, у Г. Н. Айги представлено как пространство, наполненное различными контекстами?
Каждый раз в стихотворениях разный лес, в этом пространстве разная атмосфера, разная наполненность. У Г. Н. Айги есть «леса до которых / я никогда не добрался» [1, с. 35]. Это связано не с отсутствием дороги в пространстве леса, а тем, что в заглавии стихотворения указано, как лес непреодолимо отдаляется — «Леса — вспять». Если же лес в противопоставление лесу исчезающему приглашает в свое пространство, то там имеется дорога. Дорога — это направление, течение жизни. Она наделяет пространство динамикой, является знаком того, что человек попытался освоить близлежащее пространство. Дорога, ведущая в лес, может утверждаться зримо-и-медленно и вечно сиять [1, с. 34]. Однако бывает случаи, когда человек «отъехал от леса и навсегда удалился от леса» [1, с. 141].
Слово «лес» также употребляется в качестве описания состояния страха: героя стихотворения мучает взгляд как у хозяев леса. Данный образ появляется в 1963 г. в стихотворении «Возвращение страха»:
как хозяином леса дубильщиком кожи
в автобусах смотрят в глаза [1, с. 80].
Образ появляется и в 1964 г. в стихотворении «К возвращению страха»:
о помни как смотрят в глаза: то в автобусах –
леса хозяевами! [1, с. 87]
Пространство леса может быть и спокойным, освещенным светом, если ассоциативно связано с образом мамы. Например: «начало леса» освещается с местами для голоса мамы навечно: «ай — ии» [1, с. 82]. В этом мягком, родном для автора восклицании, словно напев, слышится Айхи. Образ матери наполняет пространство леса спокойствием и умиротворением. Завершается стихотворение образом робкой девочки около речки.
В стихотворении «Прогулка в лесу» звук хлопания коры дерева напоминает Г. Н. Айги о доме, остающемся в поле, освещая свои бревна. Здесь же появляется слово христолесная. Таким образом, лес соединяет в себе одновременно несколько смыслов: дерево как часть леса и как часть жилища становится основным пространством для человека при жизни. И не только при жизни, после смерти человек также очутится в деревянном пространстве — гробе, все в том же поле, в поле находится и дом. Прогулку в лесу можно приравнивать размышлению о жизни. Поле здесь выступает как отсылка к родине.
Пространства поля и леса встречаются вместе в стихотворении «Сон: очередь за керосином» [1, с. 125]. Где-то лес готов озариться — это знак предчувствия чего-то. Далее звучит вопрос: «Как душу именуешь?». Ответ выкрикивается сквозь ветер: «О может быть Тоска / По — может быть — единственному Полю?». Тоска по полю — означает тоска по родине. И здесь же встречается пространство поляны: люди предстают как место для кого-то, словно яркая поляна.
Наряду с пространством леса часто можно встретить пространство поля. В мифологическом представлении чуваш мир состоит из трех уровней: верхнего, среднего и нижнего миров. Средний мир — четырехугольное либо восьмиугольное плоское пространство, окультуренное людьми. Оно представлено в виде подобия поля. Само поле — религиозно-обрядовый локус, расположенный вне селения. А. К. Салмин [2, с. 542] характеризует деревню и поле как границу между своим и чужим пространством. Данное свойство описано в одном из стихотворений Г. Н. Айги [1, с. 106]:
после белого поля — широкого нашего –
постепенно чужого
У Г. Н. Айги имеются собственные магические действия в пространстве поля — это место, где память сохраняет то, что является ценным для него: «то в поле / заброшенном мной поверх глаз ради памяти / и дети на месте на месте и я». Привычные пространства поля, леса и села Айги сочетает даже в образе человека. Например, стихотворение «девочка в детстве» [1, с. 119]. Она уходит в поле. Далее «бело-картонная гречка срезается лесом» — поле заканчивается там, где простирается лес. Шум леса переходит на шеи птиц — птицы вылетают из пространства леса. Косички девочки напоминают начало села. Получается круг: девочка уходит вероятно из села — проходит мимо поля — мимо леса — возвращается домой.
По чувашским верованиям были у селений уй хапхи — полевые ворота, некий символ портала, граница своего и чужого. Это не просто символ своего, она часть понимания «родного» места, родной деревни. Поэтому обращение к полевым воротам как к чему-то одушевленному, практически живому наблюдается в стихах:
Остановитесь у ворот полевых,
приподыму я колпак мой,
пусть мои кудри еще поблестят вам
в поле родном [1, с. 115]
Поле действительно предстает как родное пространство не только выраженное в виде полевых ворот, но и как символ: «Не уменьшить мне боль, / полдуши в этом поле оставив!».
Для описания одного пространства иногда используется другое. Например, вершина леса по ровности сопоставляется с отцовским конопляным полем — такое же родное, близкое:
Точно конопляное поле отцовское,
ровны лесные вершины…
Лес как напоминание отцовского поля — в этой простой на первый взгляд строчке соединилось несколько компонентов. Во-первых, поле как пространство родного отца, как часть родины. Во-вторых, лес, над которым возносятся сочинения, песни поэта, предстает словно родная душа, самовыражение. Следовательно, то, что передано отцом и сохранено в памяти, стремится выразиться в творчестве поэта. Иными словами, поле направляется в сторону леса: концепты детства, на первый взгляд простые и обыденные, возрастают до вершин леса. Поэтическая мысль таким образом соединяет два важных для автора строк пространства — поле и лес. Ощущение единства исчезло бы, если не было одной детали — указание на принадлежность поля отцу. Это привносит гармонию между человеком и природой, причастность к природе как к части семьи, как к чему-то сакральному и с детства знакомому. В стихотворении отцовское поле (можно понимать как воспитание бережного отношения к природе) позволяет увидеть сыновний лес — то есть относиться к окружающему миру как к своей семье.
В пространстве поля затрагиваются и экзистенциальные вопросы, предчувствие и знание о завершении жизненного пути представлено в противопоставлении двух пространств — поля и леса:
Скоро удаляться нам в поле,
скоро и оттуда исчезнуть! –
Соседи и родные, шумя и покачиваясь,
поют, как Елабужский лес [1, с. 141].
В данном фрагменте поле — напоминание о смерти, а лес — образ живых людей. Если вырубить в лесу все деревья, то вместо него останется только пустующее поле. Таким образом, лес и поле подобно жизни и смерти находятся рядом. Однако данная интерпретация фрагмента зависит от трактовки глагола исчезнуть. С одной стороны, это действие обозначает только то, как из поля зрения кто-то или что-то уходит. С другой стороны, исчезнуть — можно понимать как пропасть из жизни.
Поле может восприниматься и как пространство, в котором находится дом. Описывая в стихотворении «Прогулка в лесу» бревенчатый дом, остающийся в поле, с одной стороны, дается понимание, что поле может быть пространством для жизни, не только для смерти; с другой стороны, бревенчатый дом — как отголосок умирающего пространства леса, тоже состоящий из дерева, приводит к выводу, что любой лес умирая превращается в поле. Трансформация пространства становится возможной благодаря простым законам жизни: умирает лес — появляется поле и наоборот. Кроме дома, в пространстве поля оказывается и колодец. В стихотворении «Лес — только по шуму» колодцем в поле сравнивается притихший человек. Достаточно точное сравнение обращенности человека внутрь себя: колодец — признак освоения пространства людьми, находится практически внутри поля [1, 100].
Когда в одном из стихотворений встает вопрос выбора имени, Г. Н. Айги снова обращается к пространству поля. Он останавливает свой выбор на имени «Тоска / По — может быть — единственному Полю» [1, с. 125]. Иногда наименования пространств он пишет с заглавной буквы, потому что в его поэтике представлены не просто поля и леса, а сложный набор явлений, выражаемы посредством данных пространств.
С помощью данных символов Айги удается передать боль чувашского народа, историю преодоления страданий и испытаний.
Таким образом, деревенская природа, окружавшая поэта с детства, стала основой творчества Г. Айги. Топосы лес и поле трансформируются в его поэзии в различные смыслы. Эти смыслы имеют отсылку не только к чувашской культуре, но и являются способом поэта выразить собственное мнение. Пространство «деревня-природа» переосмыслено поэтом как собственный творческий метод. Лес выступает символом тайны, обращением к божественному началу. Это пространство для памяти и размышлений. Пространство леса может быть и спокойным, связанным с образом матери. Поле становится в разных контекстах родным пространством, символом родины, памяти, иногда местом пустоты и смерти.
Литература:
- Айги, Г. Собрание сочинений в семи томах / Г. Айги; сост. Г. Айги, А. Макаров-Кортков. — М.: Гилея, 2009. — 176 с.
- Салмин, А. К. Система религии чувашей. Спб.: Наука. — 2007. — 654 с.
- Скандинавия — Поволжье = Скандинави — Атӑлҫи = Skandinavien — Atӑlşi: альманах междунар. поэтич. фестиваля им. К. М. Бельмана / ред., предисл. А. П. Хузангая; пер. А. Бэкстрем и др.]. — Чебоксары: Чувашия, 2006. — 310 с.
