Калужский период жизни имама Шамиля — важная веха в исторической биографии этого исторического деятеля, так как почётная ссылка в Калуге — это первый этап в жизни бывшего имама, в течении которого он пробыл достаточно долгое время на территории внутренних губерний Российской империи, ведя постоянно хозяйство и обустраивая свой быт в достаточной непривычной, новой обстановке. Стоит отметить, что подобная форма содержания знатных пленных не была новой, тем более для знаменитых восточных правителей, как в Российской империи, так и конкретно в городе Калуге. В конце XVIII века, в период с 1786 по 1787 год в Калуге находился последний крымский хан Шахин Гирей, хотя, необходимо отметить, что условия содержания, как и сроки, очень сильно отличались [5; с. 13]. В XIX веке до прибытия в город Шамиля, Калуга также успела повидать несколько знаменитых пленников. К числу таких деятелей, ставших хоть и на краткий период обитателями города Калуги, можно отнести последнего султана малой Киргизской орды, Арунгиза Абдулгазиева, который находился в городе в 1826 году или Фёклу Ираклиевну, наследницу грузинского царя, бывшую в Калуге в середине тридцатых годов [1; c. 162]. Однако, именно Шамиль оставил заметный след в истории города и памяти горожан. Тем не менее, вопрос об оценки личности имама в калужский период не теряет актуальности, так как оценки современников, отраженные в источниках, очень сильно разнятся. Цель данной работы — сопоставить имеющиеся сведения для представления объективной картины неоднозначной и сложной личности имама Шамиля.
Вопросы, связанные с личностью имама Шамиля широко представлены в научной и научно-популярной литературе, например в трудах Дегоева, Гаджиева и других исследователей истории северного Кавказа и имамата Шамиля [4]. Однако, в рамках данного исследования, использованы источники, ещё не вошедшие в широкий научный оборот, а именно архивный материал фондов Государственного архива Калужской области. В первую очередь это данные из фонда канцелярии калужского губернатора. Большая часть документов этого фонда — рапорты и отчёты губернатору о пребывании Шамиля в Калуге, так как содержание почётного пленника была поручено местным властям [1; c. 121]. Интерес представляют дела, которые предшествуют периоду калужской ссылки Шамиля, так как показывают подготовку к его прибытию в город [3]. Конечно, эти источники дают мало сведений о личности Шамиля или положении дел внутри его семьи в калужский период, зато они дают богатейший фактический материал для воссоздания биографии бывшего имама. Кроме того, сведения этого архивного фонда позволяют проследить интенсивность личной переписки Шамиля в калужский период, посмотреть динамику и проанализировать не только содержание, но и статистические данные по этому аспекту. Важность этого фонда состоит ещё и в том, что здесь сохранились рапорты пристава Пржецлавского, часть сведений из которых не отражена в изданном дневнике [2; Л. 292].
В рамках исследования калужского периода плена Шамиля интерес представляет дневник Пржецлавского П. Г., назначенный императором приставом при пленном Шамиле [8]. Этот человек пробыл рядом с бывшим имамом с 1862 по 1865 год, и за неполных четыре года оставил большое количество свидетельств касательно характера, привычек и нрава Шамиля. Что особенно важно в данном случае — это взгляд на такую значимую фигуру, как имам Шамиль, со стороны. Дело в том, что вокруг фигуры бывшего имама Чечни и Дагестана, правителя северного Кавказа и героя войны сложился некий ареол, которые не позволял доподлинно и объективно оценить личность Шамиля. В Калужских газетах, к примеру, в Калужских Губернских Ведомостях печатались статьи, которые создавали образ Шамиля, как положительного персонажа, наделённого в большей степени благородными чертами характера, а некие неприглядные стороны списывали на особый «восточный» склад личности Шамиля и его непростую судьбу [6]. Пржецлавский же, представляет несколько иной образ Шамиля, которые возможно может быть неприглядным в некоторых моментах. К примеру, по его свидетельствам Шамиль не всегда следовал Корану, хотя часть других источников приставляет его как человека глубоко религиозного [8]. Или показывает расточительность бывшего имама, получавшего достаточно солидное довольствие в период калужского плена [8].
В архивах ГАКО сохранились документы, которые наглядно демонстрируют отношение Шамиля к победившей стороне, в том числе и к представителям царской армии. Да, несомненно, на Кавказе была жестокая война, где обе стороны могли допускать достаточно жёсткие меры по отношению к противнику, но теперь война для Шамиля была закончена. Как отмечалось выше, сам Шамиль сказал Руновскому, что отныне он не имам, так как не исполняет те обязанности, которые соответствуют занимаемой должности. Отношение к бывшему демонстрирует следующий документ. 19 декабря 1859 г. и. д. калужского губернатора сообщал военному министру о желании Шамиля письменно поздравить Барятинского с производством в генерал-фельдмаршалы [3; Л. 50]. Однако, сведения о дальнейшей переписке Барятинского и Шамиля, по всей видимости, в документах, за единичным исключением, не отложились, возможно, в силу того, что уже по указанию властей не подлежали досмотру [3; Л. 84]. Однако сам факт существования такой переписки говорит о признании противоположной стороны достойным противником. Однако, не стоит понимать это письмо только как знак вежливости, Шамиль всё-таки достаточно продолжительное время был лидером относительно крупного государства на Кавказе, и, конечно, был достаточно расчётливым и хитрым человеком, прекрасно разбиравшимся в политике и в людях, так как именно он управлял имаматом в очень сложный период. Об истинных мотивах переписки с Барятинским пишет в своём дневнике Пржецлавский: «Шамиль старается поддержать в своем доме правила строгого “мюридизма” и постоянно мечтает о переселении, со всем своим семейством, в пределы Блистательной Порты. Считая невозможным просить о том прямо, он изыскивает предлоги писать письма, то к военному министру, то к бывшему наместнику Кавказскому князю А. И. Барятинскому, косвенно напоминая ими о себе и о своем желании, которое он высказал лично в бытность свою в Москве и Петербурге» [8]. Так что, как видно, из этой записи пристава, становится понятно, что бывший имам отнюдь не был человеком простодушным и уж тем более не был наивным. Он, может и не сразу, но понял в какую ситуацию он попал и какую выгоду лично для себя и своей семьи можно получить в сложившемся положении.
Шамиль, будучи в Калуге, как было отмечено выше, оставался носителем Кавказских традиций, а подавляющее большинство жителей Калуги не были знакомы ни с Кавказом, ни с его обитателями, ни с его традициями. Именно поэтому среди калужан достаточно легко укоренился и долгое время сохранялся образ Шамиля, как некого мудрого, доброго старца, ведь большая часть жителей Калуги знала Шамиля по тем редким визитам его к знатным персонам города или в муниципальные учреждения да в редкие приемы в его доме. Причем, если сразу по приезде в город, Шамиль вёл достаточно активную социальную жизнь, то со временем частота выходов Шамиля в свет сильно падает. Как отмечает Пржецлавский, приёмы в доме Шамиля были достаточно редкими, тем более обеды, которые устраивались буквально несколько раз в год [8]. В статье «Некоторые биографические подробности о Шамиле» опубликованной при жизни Шамиля, приводится эпизод достаточно жесткого наказания им собственной матери, приведённый со слов очевидца и участника войны, Савинова. Сам же автор работы пишет, что подобный поступок вряд ли был свойственен Шамилю, так он «человек истинно добрый, страстно любящий семью свою, не мог сделать гнусного поступка» [6]. Однако если мы обратимся к дневнику пристава Пржецлавского, то мы увидим, что такой поступок вполне мог иметь место, так как взаимоотношения Шамиля с семьёй для жителя Российской империи были совсем не такими, какими они описываются в Калужских губернских ведомостях. В отношениях с домашними Шамиль следовал традициям своего народа, и часть этих традиций, безусловно был чужды калужской публике, но они не выставлялись на показ, поэтому определённый положительный ореол, сложившийся вокруг фигуры Шамиля, продолжал сохраняться и крепнуть под влиянием прессы и сообщений людей, знакомых с бывшим имама лишь поверхностно. По свидетельствам Пржецлавского, Шамиль был непостоянен в своих решениях, зависел в них от мнения своей жены Заидат из-за чего в доме вспыхивали разного рода конфликты, порой по незначительным поводам. Большая часть домашних была под стать Шамилю, как их описывает Пржецлавский — «фанатики» [8]. Под этим термином, по мимо религиозной приверженности скрывается, по-видимому, некая хитрость горцев, потому как этот термин в применении к зятю Шамиля Абдурахману, характеризует его как весьма хитрого человека, но при этом недостаточно разумного. Стоит отметить, что в сам Шамиль, бывший не только военным вождём горского сопротивления на северном Кавказе, но и духовным лидером, в период Калужского плена, продолжал оставаться ярым приверженцем мусульманский традиций и требовал их строго соблюдения не только среди своих домашних, но и среди всех горцев, по тем или иным причинам, оказавшимся в Калуге. Да и целом, оставшись за бортом большой политики, Шамиль отнюдь не потерял своей лидерской хватки, которая способствовала его успешному политическому пути на Кавказе. Однако теперь, бывший имам больше времени посвящал вопросам духовным и всё время стремился отправится в хадж, что стало основной идеей, занимавшей его мысли в период калужской ссылки. Отсюда достаточно противоречивым выглядит высказывание, сделанное в самом начале Калужского периода Руновскому о том, что якобы отныне Шамиль не является имамом [7], ведь и действия, и слова его в дальнейшем говорят об обратном. В дневнике Пржецлавского к Шамилю по-прежнему обращаются по его титулу, против чего он никогда не возражает, напротив, воспринимает это как должное. Возможно, вышеприведённое высказывание так же являются частью хитрости и расчётливого плана Шамиля. Как пишет Пржецлавский: «Для возбуждения к себе сочувствия влиятельных лиц, на письмах своих калужский пленник подписывался прежде: “Раб Божий, Шамуиль”, потом: “Раб Божий, бедный Шамуиль”, а теперь стал писать: “Раб Божий, бедный старец Шамуиль”». Часть писем из калужской переписки Шамиля приведена в приложении к труду Гаджиева «Шамиль. От Гимр до Медины», где мы действительно можем видеть подобную подпись, а также особый стиль письма, который сильно отличается как сложностью вежливых конструкций, так и общим тоном от тех писем, что Шамиль рассылал, будучи имамом Чечни и Дагестана.
Таким образом, Шамиль, даже в период калужского плена, образный от исламских сообществ и своей родины продолжал оставаться носителем кавказских традиций и взглядов, впитанных с детства. Идеализированный образ имама в калужский период сложился из-за искажения действительности людьми, достаточно плохо знавшими имама, в то время как сведения, полученные от приставов Шамиля, кажется более объективными, хотя и к ним стоит относиться с долей критического подхода к источнику. Биографическая картина личности Шамиля, сложившаяся после работы с источниками представляет лидера горцев как живого человека, умного и расчетливого, однако не лишённого и спорных черт характера, обладавшего ясным взглядом на мир, и знающего, как добиваться своих целей, даже в условиях плена. Такая характеристика личности имама Шамиля, более подходящая лидеру, четверть века боровшегося против огромной империи, представляется более объективной, нежели идеализированный образ отошедшего от дел старца, каким его представляют некоторые источники.
Литература:
- Гаджиев Б. И. Шамиль. От Гимр до Медины. Махачкала: Даг. кн. изд-во, 1992. — 175 с.
- ГАКО, ф. 32, оп. 13, д. 1058а
- ГАКО, ф. 32, оп. 13, д. 703
- Дегоев В. В. Имам Шамиль: пророк, властитель, воин. М.: «Русская панорама», 2001. — 374 с
- Лашков Ф. Ф. Шагин-Гирей, последний крымский хан — Симферополь, 1991. — 27 с.
- Некоторые биографические подробности о Шамиле // Военный сборник, № 12. 1859
- Руновский А. И. Записки о Шамиле. М.: Внешторгиздат, 1989
- Шамиль и его семья в Калуге. Записки полковника П. Г. Пржецлавского. 1862–1865 // Русская старина, № 10. 1877.
