Мотив тесноты в повести Н. В. Гоголя «Сорочинская ярмарка»



В статье выявляется и анализируется мотив тесноты в повести Н. В. Гоголя «Сорочинская ярмарка». Делается вывод, что мотив тесноты имеет важное значение в сюжете избранной гоголевской повести, содействует пониманию всей модели цикла повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Ключевые слова: Н. В. Гоголь, Сорочинская ярмарка, мифопоэтика, мотив тесноты.

В 1831–1832 гг. в Петербурге издается книга Н. В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Важную роль в процессе создания «Вечеров…» для Гоголя сыграла литература немецкого романтизма. Гоголь, увлеченный деятельностью европейских романтиков, использовал принцип смешения фольклорных и мифологических элементов с элементами индивидуального повествования, облек эти мифологические сюжеты в повествовательную форму.

Именно так возникает первый цикл повестей Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», который породил особенный, мифопоэтический период в раннем творчестве Гоголя. Гоголь с детства был знаком со славянской мифологией, о которой он узнавал через устные рассказы, песни. Он родился и вырос в далекой от имперской столицы Малороссии, где еще были сильны фольклорные традиции, а люди преимущественно имели мифологическое мышление. Кроме того, в юности, обучаясь в Нежинской гимназии высших наук, Гоголь с особым трепетом относился к западноевропейской литературе, где черпал знания о мифологии европейских народов.

Так в сознании русского писателя одновременно начинают сосуществовать западноевропейские и славянские мифологические сюжеты. Именно поэтому, при тщательном знакомстве с сюжетами «Вечеров…», можно наблюдать косвенные и прямые отсылки как к славянской мифологии, так и к фантастической демонологии немецких романтиков. Так мифология, демонология славян и европейцев, укоренившаяся в сознании писателя, естественным образом повлияла на сюжет «Вечеров…».

Так уже в «Сорочинской ярмарке» (инициальной повести «Вечеров…») ощутим интерес автора к мифологическим сюжетам. Мифопоэтика этой повести подробно рассмотрена в работах Ю. В. Манна, М. Вайскопфа, Л. А. Софроновой и др. Мы же остановимся лишь на одном мифопоэтическом аспекте в этой повести и проанализируем мотив тесноты в «Сорочинской ярмарке».

Для начала отметим, что мотив тесноты довольно частотен в мифологии народов мира. Так, изучая источники, посвященные славянской и европейской мифологии, нами было обнаружено присутствие образов демонов и других мифических существ, которые способны влиять на ощущения человека в пространстве. Особый интерес у нас вызвал домовой (славянская мифология) и демон Мара (европейская мифология). Эти мифические существа, в народном представлении непосредственно воздействуют на восприятие человеком окружающего пространства.

Так образ домового из мифологических воззрений славянских народов и образ демона Мары из европейской мифологии, возможно, привносят в сюжет «Сорочинской ярмарки» мотив тесноты и сужения, который ниже будет нами выявлен.

Однако прежде необходимо обратиться к самим образам домового и Мары. А. А. Потебня отмечает: «Домовой имеет сходство и с другим образом души — Марою (der Alp). Мара давит человека во сне <…> Подобно этому домовой наваливается на спящих, так что ни одним членом двинуться нельзя, хотя память и есть, щиплет досиня, но боли на том месте не бывает» [3, c. 178]. Как видно из приведенной выше цитаты, европейской и славянской мифологии широко известен мотив тесноты. Кроме того, есть даже специальные мифические существа, которые способны механически воздействовать на тело человека. Далее мы попытаемся переложить подобную интерпретацию мотива тесноты на реалии сюжета повести «Сорочинская ярмарка».

С первых строк повести, в прочтении описания летнего дня в Малороссии ощущается широта пространства, здесь и «голубой, неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею» [1, c. 74], здесь и поля, и небесная глубина, «подоблачные дубы», огороды, стога сена и река в зеленых берегах. По мнению Е. И. Туляковой, здесь пространство не просто является максимально масштабным, а сопоставляется с философским значением вселенского безграничия, отражая содержательную организацию миропонимания в целом: «Образ мирового древа воплощает еще и мифологему о троичном членении мира по вертикали. В пейзаже с верхней частью связываются птицы, со средней — насекомые, с нижней — зеркало реки» [5].

Однако по мере чтения повести мы замечаем значительное сужение рамок художественного пространства, в конечном итоге, в финале читателю и вовсе явлен образ закрытой и тесной комнаты.

Так в самом начале повести, безусловно, мы наблюдаем экспозицию, зарождение художественного мира, взору читателя явлено поэтичное авторское описание пейзажа. Идет плавное развертывание, открытие читателю пространства повести. Однако динамично меняющаяся действительность вокруг уже в первой главе приобретает рамки, и масштабность пейзажа прекрасного летнего дня сокращается до изображения самой Сорочинской ярмарки, явленной в номинации повести.

Итак, уже в начале повести мы фиксируем мотив тесноты. Наблюдаем переход от общего к частному. Огромное природное пространство сжимается до локуса ярмарки. Образ ярмарки здесь не случаен. Скученность, массовость, большое скопление народа закономерно побуждают нас к упоминанию мотива тесноты в повести: «Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит?» [1, с. 79–80].

Мотив тесноты выявленный нами выше, может являться непосредственным фактом присутствия инфернальных проявлений в художественном мире «Сорочинской ярмарки», так Л. А. Софронова отмечает, что определенные оттенки значения и семантики самого понятия «ярмарка» напрямую связаны с демонологией, нечистой силой и несут в себе определенное символическое значение: «Ярмарка являет собой особый локус, то место, где она устраивается, имеет приметы присутствия нечистой силы <…> Значимые в мифологическом отношении события происходят именно на ярмарке, там же завязываются отношения между реальными персонажами» [4, c. 212].

Сужение пространственных рамок, начавшееся с пейзажа прекрасного малороссийского утра, продолжается с дальнейшим развитием сюжетной линии и на некоторое время останавливается на главных героях повести. Происходит первая встреча дивчины-красавицы Параски и парубка Грицько. В повесть проникают лирические ноты. Начинает развиваться любовный сюжет, который закончится бракосочетанием и образом свадьбы в финале. Однако тут же, параллельно, читателю будет явлен и иной, инфернальный сюжет, связанный с мистической историей о красной свитке, которую когда-то потерял черт и вот уже на протяжении долгого времени безуспешно ищет ее по всей Сорочинской ярмарке. Две сюжетные линии в «Сорочинской ярмарке» будут тесно переплетаться, теснить друг друга. Читателю будут явлены как светлые, так и темные стороны происходящего на Сорочинской ярмарке.

Итак, остановимся для начала на второй, инфернальной сюжетной линии. Маркером инфернального в сюжете «Сорочинской ярмарке» мы считаем мотив тесноты. Так весьма примечательно, что после упоминания о сужении природного пространства (явленного в начале повести) мы видим первое появление людей, среди которых будет полуинфернальный персонаж Хивря, образ, который так до конца и останется неясным, Ю. В. Манн отмечает: «Двойственно построен в «Сорочинской ярмарке» и образ Хиври. В то время как дражайшая подруга Черевика выступает просто злой, сварливой женщиной и нигде не определена автором как ведьма, способ ее описания настойчиво убеждает в обратном» [2, c. 67].

Хивря сразу же вносит ноту дисгармонии в гармоничное, безмятежное природное пространство, представленное ранее. Она затевает словесную перепалку с цыганом Грицько, который, к слову, также имеет неоднозначный образ в повести (цыгане, согласно народным малороссийским представлениям, знались с нечестивым племенем). Так, вскоре, мотив тесноты в повести будет фиксироваться повсеместно и будет обнаруживаться не только в пейзажах, но и при описании персонажей.

Так, впервые, тесноту в человеческом мире мы наблюдаем с появлением двух второстепенных персонажей, прибывших на ярмарку торговать. Любопытно, что эти персонажи, разговаривая о предстоящей продаже товара, в своем диалоге употребляют весьма специфическую метафору, связанную с повешением: «Да думать нечего тут; я готов вскинуть на себя петлю и болтаться на этом дереве, как колбаса перед Рождеством на хате, если мы продадим хоть одну мерку» [1, с. 81].

Образ петли и тема повешения (как одна из вариаций развития мотива тесноты в повести) проскальзывает также в разговоре Грицько с цыганами: «Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…» [1, с. 84]. Мотив удушения (как еще одна вариация развития мотива тесноты в «Сорочинской ярмарке») прослеживается и в ключевом моменте повести, когда автор знакомит читателя с историей о таинственной красной свитке, которую черт заложил шинкарю на Сорочинской ярмарке: «Вот, черту бедному так стало скучно, так скучно по пекле, что хоть до петли» [1, с. 88]. Красная свитка впоследствии попадает к перекупке, а та «недаром, надевая ее, чувствовала, что ее все давит что-то» [1, с. 89].

Кроме того, не раз Гоголь в описаниях разных героев повести вскользь и не нарочито упоминает петлю, удушение, сдавливание, вызывая определенные ассоциации у читателя. Например, мечты Параски не просто витают в воздухе, а именно обвиваются вокруг ее головы: «Подперши локтем хорошенький подбородок свой, задумалась Параска, одна, сидя в хате. Много грез обвивалось около русой головы» [1, с. 95].

Обвивание вокруг шеи и вовсе, вскоре напрямую перейдет к образу виселицы, когда повествователь «Сорочинской ярмарки» будет рассуждать о нравах цыган, образ коих будет явлен в повести: «В смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле — виселица» [1, c. 84].

Начиная с этих эпизодов повести, ранее локально обнаруживаемый нами мотив тесноты, возникающий в повести от раза к разу, фиксируется уже отчетливо в массовых сценах «Сорочинской ярмарки».

Так в VII главе постоянно сужающееся пространство повести приобретает свои границы — очертания хаты. Более того, в этом суженном пространстве оказываются практически все герои повести, что еще больше увеличивает ощущение тесноты.

Так Черевик с напросившимися к нему гостями забились в одной комнате и «к ночи все теснее жались друг к другу» [1, с. 87]. Мы видим, как расстояние между героями постоянно сужается, и все с напряженным вниманием слушают мистическую историю про красную свитку. Следует обратить особое внимание и на расположение героев в комнате.

Например, незадачливый попович, волей случая оказавшийся в этой комнате, чтобы не быть пойманным сожителем своей любовницы Хиври, прячется в тесном проеме, между двух досок на перекладинах под потолком. Так мотив тесноты и сужения рамок, казалось бы, достиг своего апогея, пространство уменьшается до такой степени, что мы отчетливо видим сходство с погребением, с заточением человеческого тела в деревянном гробу.

Однако при виде свиного рыла в окне хаты, все бросаются на улицу, временно покидая тесное пространство. Тем не менее, расширившееся на мгновение пространство повести снова стремительно сужается и концентрируется сразу на трех на героях произведения: кум оказывается под подолом юбки своей супруги, высокий храбрец — в тесной печи, а Черевик отстраняется от окружающего мира, так как на голове его оказывается горшок: «Кум, выведенный из своего окаменения вторичным испугом, пополз в судорогах под подол своей супруги. Высокий храбрец полез в печь, несмотря на узкое отверстие, и сам задвинул себя заслонкою. А Черевик, как будто облитый горячим кипятком, схвативши на голову горшок, вместо шапки, бросился к дверям и, как полуумный, бежал по улицам, не видя земли под собою» [1, c. 90].

Через некоторое время, после метафоры «комнаты-гроба», в конце VIII главы мы снова возвращаемся к гробовой семантике. Автор употребляет слово «гроб», да еще и в сочетании с эпитетом «тесный». Мы фиксируем, что Черевик, «как страшный жилец тесного гроба», остается недвижим посреди дороги. Более того, в его образе намечены косвенные отсылки к славянской мифологии, которые заставляют вспомнить образ домового, приступы удушья во сне и тесноту, давящую на грудь: «Но ведь так закричал, как будто давят его! — Мало ли чего человек не соврет спросонья!» [1, c. 91].

Думается, что многократное акцентирование автора читательского внимания на теме смерти планомерно готовит к финальному эпизоду повести. Так в финале повести, где казалось бы, что все сложилось наилучшим образом и Грицько с Параской женятся, не смотря на все предыдущие обстоятельства.

Однако читателю не явлено больше широты пространства, свободы, упоительной красоты природы. В описании заключительного эпизода повести художественное пространство ограничивается рамками небольшого помещения, все гости теснятся в одной комнате, при этом автор делает акцент не на образах молодых влюбленных, а концентрирует внимание на ветхих старухах, от которых уже «веет могилою»: «Но еще страннее, еще неразгаданнее чувство пробудилось бы в глубине души при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушие могилы, толкавшихся между новым, смеющимся, живым человеком» [1, c. 97].

Благодаря данному эпизоду, мы уже отчетливо видим, что повесть заканчивается темой смерти: ветхие старухи, могила и упоминание мха на гробовой доске оказываются в центре свадебного переполоха. В контексте рассматриваемой нами темы, этот эпизод также имеет важное значение: старость, увядание и смерть вытесняют молодое жизненное начало, новому и старому становится тесно в одном пространстве. Л. А. Софронова замечает: «Старухи, равнодушно веселящиеся на свадьбе, напоминают о конце всего, а не только свадебного веселья. Пляшущие и полумертвые, они знаменуют затянувшийся конец земной жизни, через них мифологическое начало вторгается в пространство, в котором пребывают главные герои повести» [4, c. 246].

Однако все же отметим, что при исследовании источников, посвященных раннему творчеству Гоголя, мы обратили внимание на то, что мотив тесноты в повести можно рассматривать двояко, не только в негативном, инфернальном понимании. Думается, что вполне допустимо связывать его с иными реалиями сюжета и здесь, в первую очередь, следует обратить внимание на то, что Гоголю важно, что он собирает в один сюжет несколько типов людей разных национальностей и характеров: здесь и цыган, и торговец, и козак, и попович. Все они равнозначны для автора.

В этой связи, следует вспомнить концепцию Всемира, созданную А. С. Янушкевичем: «Из «Вечеров» вышла гоголевская эстетика синтетического искусства, философия Всемира. Уже в «Сорочинской ярмарке», инициальной повести цикла, «всё» подчиняет себе отельные события — жанровые картики, объединяет группы людей в единый организм. Через это «всё» Сорочинская ярмарка обретает символическое значение ярмарки жизни, национальной субстанции» [6, с.595].

Также, помимо всего прочего, при детальном изучении повести, мы заметили, что очень часто теснота и сужение пространства между героями представлены в виде объятий влюбленных, расстояние между ними сокращается, они все теснее прижимаются друг к другу. Происходит слияние мужского и женского начала. Здесь можно вспомнить и первую встречу красавицы Параски и парубка Грицько, а также свидание Хиври с Поповичем: «Тут у нашего внимательного слушателя волосы поднялись дыбом; со страхом оборотился он назад и увидел, что дочка его и парубок спокойно стояли, обнявшись и напевая друг другу какие-то любовные сказки, позабыв про все находящиеся на свете свитки» [1, c. 81–82]; «— Разумеется, любви вашей, несравненная Хавронья Никифоровна! — шепотом произнес попович, держа в одной руке вареник, а другою обнимая широкий стан ее» [1, c. 86].

Так мотив тесноты в инициальной повести «Вечеров…» полностью реализовывает, демонстрирует концепцию гоголевского Всемира, которая прежде всего является отражением состояния народного сознания, где есть место комическому и страшному, красивому и безобразному.

В повести «Сорочинская ярмарка» образ народа является вербальным выражением духовной субстанции, символом некоего жизненного, ярмарочного слияния, ведь для Гоголя очень важна общность народного бытия и гармония в мире. А. С. Янушкевич рассматривает это явление на примере образа народа в повести: «Нередко в пространстве книги «всё» обозначится понятием «народ»: «дорога кипела народом», «приезжий мужик толкался в народе», «слышал ли, что поговаривают в народе?», «рассеянно глядел парубок... на глухо шумевший народ», «с хохотом отталкивала толпа народа» [6, c. 597]. Всюду роятся, теснятся люди. Перцептивно читатель понимает, что огромное количество людей повсеместно сосредотачивается, объединяется. Здесь теснота — это сосредоточение энергии, объединение, всепоглощающая стихия, приводящая к общему знаменателю, сродни роению пчел.

Повесть «Сорочинская ярмарка» задает тон всей книге «Вечеров…». Все последующие повести «Вечеров…» будут концентрироваться, теснится вокруг инициальной повести цикла. Гоголю важно создать идеальную модель, эталон, которому необходимо следовать в дальнейшем. Образ же всенародного праздника, единения, принятия всех и вся — это то, что притягивает к себе, воспринимается народным сознанием как гармоничное.

Так в «Вечерах…» создается центр художественного мира, отдаления от которого будет однозначно являться нарушением гармонии, порыванием со своим первоначалом. Так в более широком понимании, мотив тесноты, явленный в «Сорочинской ярмарке», открывает центр, ядро в художественном мире гоголевских «Вечеров…» и всевозможное стремящееся к нему, что может свидетельствовать о важности мотива тесноты в творчестве Гоголя, так как выход за рамки, отдаление от центра, преодоление тесноты, потеря связи с центром, который несет в себе понимание о народной морали — это чревато негативными последствиями, что уже вскоре мы увидим в трагическом сюжете второй повести цикла «Вечер накануне Ивана Купала».

В этой связи, Е. И. Тулякова отмечает: «<…> архетипический образ центра мира у Гоголя уже в ранний период его творчества становится и ценностным и художественно-эстетическим ориентиром. По отношению к центру писатель измеряет устройство мира и человека <…>» [5].

Если рассматривать непосредственно сам цикл «Вечеров…» через призму миромоделирующего пространства, то можно увидеть, что повесть «Сорочинская ярмарка», являясь инициальной повестью цикла, демонстрирует онтологию раннего Гоголя. Принимая во внимание натурфилософские взгляды раннего Гоголя, можно предположить, что «Сорочинская ярмарка» является своего рода ядром, центром всего цикла, вокруг которого концентрируются, теснятся другие повести. По мнению Е. И. Туляковой «Гоголю важно не только систематизировать элементы мира, но и выстроить их топологически, обозначив центр и концентрические круги удаления от него» [5].

Таким образом, рассмотрение первой повести цикла «Вечеров…» в контексте нашего исследования позволяет внести определенные уточнения в ее интерпретацию. Мотив тесноты, выявленный нами на композиционном-пространственном уровне сюжета повести «Сорочинская ярмарка», содействует пониманию всей модели цикла повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки», которая обладает центростремительной силой, что соотносится с философско-религиозными идеями Гоголя.

Литература:

1. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем: В 23 т. − М.: Наука, 2003. — Т. 1. − 920 c.

2. Манн Ю. В. Творчество Гоголя: смысл и форма. − СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007. − 744 с.

3. Потебня А. А. Символы и мифы. Избранные работы. — М.: Изд-во Юрайт, 2020. — 257 с.

4. Софронова Л. А. Мифопоэтика раннего Гоголя. — СПб.: Алетейя, 2010. − 296 с.

5. Тулякова Е. И. Категория центра мира в мировоззрении раннего Гоголя // Вестн. Том. гос. ун-та. 2012. № 364. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/kategoriya-tsentra-mira-v-mirovozzrenii-rannego-gogolya (дата обращения: 28.05.2020).

6. Янушкевич А. С. История русской литературы первой трети XIX века: учеб. пособие. − М.: Флинта, 2013. − 748 c.