Этапы развития символического сюжета в стихотворениях в прозе святителя Игнатия

Среди новых, нетрадиционных для церковной письменности текстов ХIХ века можно выделить жанры церковной проповеди, которые появились при взаимодействии со светской словесностью. Эти тексты можно отнести к особому подстилю церковно-проповеднического стиля русского языка, называемому нами условно «художественно-проповеднический» [9, c. 88]. Этот подстиль представлен главным образом жанром стихотворение в прозе. Ярчайшие образцы этой духовной лирики в прозе принадлежат перу скромного инока, строгого архимандрита и знаменитого архиепископа ХIХ века — святителя Игнатия (Брянчанинова) (1807–1867), уроженца Вологодской губернии. Различные композиционно-смысловые варианты стихотворений в прозе святителя Игнатия могут иметь подзаголовки, такие как дума, размышление, песнь, плач. Даже текст, обозначенный проповедником как доказательство, по жанровым признакам представляет собой не что иное как поэтическое сочинение в прозе.

Несмотря на консерватизм и устойчивость церковно-проповеднического стиля, в реализации святителя Игнатия традиционные жанры утратили так называемую «каноническую нарративную схему» [3, с. 74]. В творчестве этого проповедника отразился тот поворотный момент, когда канонические жанры проповеди — слово, беседа, поучение, — «структуры которых восходят к определенным «вечным» образцам» [12, с. 263], сменились жанрами неканоническими, невоспроизводимыми, незавершенными с точки зрения жанровых форм [10, с. 171].

О том, что стихотворение в прозе — жанр не чуждый церковной проповеди, говорил И. П. Еремин, отмечая, что торжественная проповедь — это тоже «своеобразное стихотворение в прозе» [7, с. 71]. На формирование некоторых признаков этого жанра в духовной литературе ХIХ века повлияла светская словесность, а в светской литературе этот жанр сложился в эпоху романтизма, опирался на библейскую традицию религиозной лирики в прозе. Главными признаками лирического стихотворения в прозе являются небольшой объем, повышенная эмоциональность, общая установка на выражение субъективного впечатления, а также бессюжетная композиция текстов этого жанра [6, с. 1039].

«Поэтические сочинения» святителя Игнатия обладают всеми названными признаками, но отличительной чертой «стихотворений» святителя Игнатия является то, что все они обладают сюжетом. Этот сюжет необычный, специфический, он может быть характерен только для текстов церковно-проповеднического стиля, и связан он с символическим переосмыслением ключевых слов-образов на разных этапах смены так называемых коммуникативных блоков проповеди. Стихотворения в прозе, как и другие жанры общественно-речевой практики, должны демонстрировать свойственные каждому из них типовые композиционные объединения блоков в их разновидностях [5, с. 12; 4, с. 29; см. также: 8, с. 350]. Текст исследуемого жанра как единица коммуникации под влиянием прагматических факторов делится на ряд функционально-смысловых компонентов, блоков, последовательность которых определяется стратегией или тактикой проповедника. Блоки, составляющие стихотворение в прозе, служат в своей совокупности выполнению основного коммуникативного задания «стихотворения» — последовательно раскрыть символический сюжет.

В смысловом развитии этого сюжета в разных текстах святителя Игнатия есть много общего. Так, представляется возможным объединить семь стихотворений святителя Игнатия на основе одинаковой последовательности коммуникативных блоков как этапов развития символического сюжета:

1)      «Роса» [11, с. 357–359],

2)      «Размышление при захождении солнца» [11, с. 402–407],

3)      «Сад во время зимы» [11, с. 177–178],

4)      «Кладбище» [11, с. 184],

5)      «Голос из вечности (Дума на могиле)» [11, с. 185–188],

6)      «Древо зимою пред окнами келлии» [11, с. 179–180],

7)      «Доказательство воскресения тел человеческих, заимствованное из действия умной молитвы» [11, с. 303].

В этих текстах можно выявить 5 типовых текстообразующих блоков-этапов в развитии сюжета, причем каждый блок будет сопровождаться сменой типа речи: 1) вступление, тип речи — повествование; 2) завязка сюжета, тип речи — описание; 3) развитие сюжета, тип речи — рассуждение; 4) кульминация сюжета, тип речи — описание или рассуждение; 5) заключение, тип речи — рассуждение.

Названные блоки нельзя продемонстрировать в каких-то жестких, застывших схемах, они характеризуются или большей жесткостью, или большей подвижностью синтаксической конструкции. По объему коммуникативные блоки могут быть представлены и предложением, и группой предложений, и более крупными фрагментами текста, в которых сохраняется и внутреннее смысловое членение, опирающееся на средства выражения межфразовых связей.

Все семь текстов начинаются с повествовательного блока, который включает в себя эпизод из жизни лирического героя или некого инока:

1)        «Многочисленные толпы народа спешили от большой дороги в мирную обитель иноков: день был воскресный или праздничный — не помню…» [11, с. 357];

2)        «Смотрю на это величественное зрелище из окон моей келлии, из недра тихой обители. Предо мною и Кронштадт, и противоположный берег Финляндии, и море, испещренное полосами…» [11, с. 402];

3)        «В 1829 году проводил я зиму в Площанской пустыни…» [11, с. 177];

4)        «После многих лет отсутствия посетил я то живописное село, в котором я родился…» [11, с. 184];

5)        «В сумрак тихаго летняго вечера стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле моего друга…» [11, с. 185];

6)        «Зиму 1828 года я провел в монастыре преподобнаго Александра Свирскаго…» [11, с. 179];

7)        «В уединенной, малознаемой, малозначущей обители, стоящей между лесами и болотами, жил некоторый инок…» [11, с. 303].

За повествовательным блоком в этих текстах следует блок описательный. Он содержит описание какого-либо фрагмента окружающей действительности, то, что увидел инок или лирический герой «стихотворения», природу (закат солнца (тексты 1 и 2), снежный покров на деревьях (текст 3), кладбище (текст 4), одиноко стоящее зимнее дерево (текст 5)), поведение окружающих людей (текст 5) или свое собственное внутреннее состояние (текст 7):

1)        «По синему безоблачному небу… великолепное светило совершало обычный путь свой» [11, с. 357];

2)        «Великолепное светило дня… приближалось к закату…» [11, с. 402];

3)        «В тихую погоду, в солнечные ясные дни, выходил я на крыльцо…, смотрел на обширный сад. Нагота его покрывалась снежным покрывалом…» [11, с. 177];

4)        «Там величественное кладбище, осеняемое вековыми древами…» [11, с. 184];

5)        «Почти не слышно было слов между присутствовавшими: слышны были одни рыдания… И долго сменялись рыдания молчанием, молчание рыданиями…» [11, с. 185];

6)        «Пред окнами моей келлии стояло древо, разоблаченное морозами, как скелет, разоблаченный смертью» [11, с. 179];

7)        «…священное духовное состояние, невыразимое словами, превысшее всех страстей, постижимое одним опытом» [11, с. 303].

Развитие сюжета выражается в установлении связи между законами духовно-нравственными, выраженными в христианском учении, и законами окружающего мира. Наблюдение за природой, думы, воспоминания, погружение в свой внутренний мир вдохновляют лирического героя к созерцанию Божественных истин, но этот блок — еще не само созерцание, а только подготовка к нему. Здесь выражается тесная взаимосвязь природы, церковных служб и внутреннего духовного мира инока:

1)        «…тишине сердца отвечала природа вдохновенною тишиною..., которая так благоприятствует созерцанию» [11, с. 357];

2)        «Какое созерцание родится от этого зрелища для инока уединеннаго?» [11, с. 402];

3)        «Это зрелище начало мне нравиться: задумчивые взоры невольно устремлялись, приковывались к нему, как бы высматривая в нем тайну…» [11, с. 177];

4)        «Какое уединение на кладбище! Какая чудная, священная тишина! Сколько воспоминаний, какая странная многолетняя жизнь! Я внимал вдохновенным, божественным песнопениям панихиды…» [11, с. 184];

5)        «Стоял я задумчивый на могиле, стоял, осененный впечатлениями дня…» [11, с. 185];

6)        «Уединение изощряет чувства, изощряет мысль; круг действия их разширяется…» [11, с. 179];

7)        «Сердце внезапно двинулось молитвенно к уму, а с собою повлекло все тело в священное, духовное состояние, невыразимое словами, превысшее всех страстей, постижимое одним опытом» [11, с. 303].

На четвертом этапе следует кульминация символического сюжета — сам момент созерцания Божественных истин в окружающем мире, природе как Божием создании или в богослужении как отражении божественного мироустройства. Лирический герой переживает момент откровения Божия, причем откровения внезапного. Он получает удивительную способность прикоснуться к этому откровению не через чтение Священного Писания, а через наблюдение за природой или же через внимательное осмысление Священного Предания, сохраняемого в церковных службах (панихиды на могиле в 4 тексте или службы в храме в последнем тексте из списка):

1)        «Священноинок взглянул на небо, на солнце,... и внезапно открылось пред очами души объяснение величайшаго из таинств христианских… Как будто сказал ему кто…» [11, с. 358];

2)        «Содержание книги природы: Бог неописанно описан, воспет громкими песнопениями Духа, не слышимыми ухом плотским... Невидимое по отношению к Богу плотскими очами, когда разсматривается в создании Его — природе, зрится.».. [11, с. 402–403];

3)        «Внезапно упала завеса с очей души моей: пред ними открылась книга природы. Эта книга, данная для чтения первозданному Адаму, книга, содержащая в себе слова Духа, подобно Божественному Писанию. Какое же учение прочитал я в саду? Учение о воскресении мертвых…» [11, с. 177];

4)        «Сперва объяло меня одно чувство печали; потом оно начало облегчаться постепенно. К окончанию панихиды тихое утешение заменило собою глубокую печаль… Оне (молитвы) возвещали воскресение, ожидающее умерших…» [11, с. 184];

5)        «Внезапно овладело мною неожиданное, чудное вдохновение. Как будто услышал я голос почившаго! Загробную речь его, таинственную беседу, чудную проповедь, какою она изобразилась в душе моей, спешу начертать трепещущею рукою…» [11, с. 185];

6)        «Между тем море, о котором святый Иоанн Лествичник говорит, что ему непременно должно взволноваться, волновалось. Обнаженное древо служило для меня утешением: оно утешало меня надеждою обновления души моей» [11, с. 179].

7)        «Когда инок увидел столь необыкновенное, новое состояние своего тела, тогда осветился ум его познанием таинственным. Объяснились ему доселе казавшиеся загадочными и странными слова святаго Иоанна Лествичника, который говорит: «Воззвах всем сердцем моим» (Пс.118:45), т. е., телом, душею и умом» (Лествица, слово 28, гл. 61)» [11, с. 303].

В использовании образов видимой природы святитель Игнатий следует святоотеческим традициям. В трудах святых Григория Богослова, Кассиана, Нила Сорского, Исаака Сирского созерцание Бога в природе понималось как предварительная ступень богопознания, не теряющая своего значения и на высших ступенях. В явлениях видимой природы святые видели «знаки и символы, показуемые в отдельном вдохновении» [13, с. 192]. Подобные символы были широко представлены в ранневизантийской литературе [2, с. 33], которая является одним из источников церковно-проповеднического стиля русского языка.

Таким образом, зрительный образ является опорной точкой «поэтических сочинений» святителя Игнатия. Из этого образа развивается повествование, и переходы от одной части к другой — переходы образные. Из видения вырастает развернутая аллегорическая картина. Образ-символ святителя Игнатия является субъектом смыслового движения текста. Вслед за развитием образа развивается тема проповеди.

В заключении автор «стихотворения» старается обобщить свой личный опыт до опыта общечеловеческого и общецерковного, что выражается, например, в словах наша жизнь, ежегодно, пред глазами всего человечества, по учению писания (текст 3, 4 и 7), в ссылках на библейские тексты и на слова святых отцов Церкви (текст 2), Заключение может содержать увещательное обращение проповедника к пастве (текст 5), молитвенное воззвание к Богу (текст 6), восторженный вывод об опытном доказательстве христианского догмата (текст 7), вывод о синкретизме жизни человека и части природы (текст 4), а также указание пути к «духовному тайнозрению», который определяется как путь покаяния (текст 1):

1)        «…Путь к духовному тайнозрению — постоянное пребывание в покаянии, в плаче и слезах о греховности своей…» [11, с. 359];

2)        «Невидимое по отношению к Богу плотскими очами, когда разсматривается в создании Его — природе, зрится, «и присносущная сила Его и Божество, во еже бытии им безответным» (Рим. 1:20)» [11, с. 403];

3)        «И ежегодно повторяет природа пред глазами всего человечества учение о воскресении мертвых, живописуя его прообразовательным, таинственным действием!» [11, с. 178];

4)        «Земля, земля! Сменяются на поверхности твоей поколения человеческия, как на деревьях листья… Что наша жизнь? Почти то же, что жизнь листка на древе!» [11, с. 184];

5)        «Стяжите ж вечность блаженную вниманием, повиновением закону всесвятаго Бога…» [11, с. 188];

6)        «Господи! Не на мою силу уповаю: падения моя научают меня познавать немощь мою. Ты, Господи, упование мое! …» [11, с. 180];

7)        Вот доказательство воскресения тел человеческих, которое имею в себе самом! Если тело способно к ощущениям духовным, если оно может вместе с душею участвовать в утешении благодатном; если оно отселе может соделаться причастником благодати: то как же ему не воскреснуть для жизни вечной, по учению Писания?» [11, с. 303].

Итак, целые тексты святителя Игнатия строятся на использовании символического сюжета, который становится важнейшим конструктивным признаком проповеднического жанра стихотворение в прозе. Различные этапы развития этого сюжета в коммуникативных блоках «стихотворения» — это своего рода прагматические типы высказываний, которые служат одной цели — доступно, образно, ярко представить христианское учение человеку XIX века. Святитель Игнатий понимает, что недостаточно использовать многообразие выразительных средств языка, образный, выразительный язык не может в полной мере отвечать требованиям к текстам церковно-проповеднического стиля. Переосмыслить слово и его понятие, найти не просто образное, а символическое значение денотата (например, символическое переосмысление слова древо в 3 тексте помогает проповеднику описать догмат о воскресении мертвых) — цель «поэтических сочинений» святителя Игнатия, которая и обусловливает наличие особой композиционной схемы жанра. Четкая последовательность этапов раскрытия символического плана проповеди позволяет автору объяснить вечное через временное, общее через частное, «непостижимое и необъяснимое» через видимое и объяснимое.

 

Литература:

 

1.         Аверинцев С. С. Жанр как абстракция и жанр как реальность: диалектика замкнутости и разомкнутости // Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. — М., 1996.

2.         Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. — М., 1997.

3.         Аверьянова Е. В. Семиотическое прочтение Жития Никиты-затворника // Филологические науки. — 1999. — № 6. — С. 73–78.

4.         Безяева М. Г. Коммуникативный блок как одна из единиц изучения диалога // ВМУ. — Сер. 9. Филология.– 2000. — № 5. — С. 27–59.

5.         Власова О. Ф. Основные закономерности членения древних текстов (на материале религиозно-публицистических текстов древне- и среднеанглийского периодов) // Текст как важнейшая единица коммуникации (в диахронии и синхронии). — Киев, 1984. — С. 11–16.

6.         Гаспаров М. Л. Стихотворения в прозе // Литературная энциклопедия терминов и понятий. — М., 2001. — С. 1039.

7.         Еремин И. П. Лекции по древнерусской литературе. — Л., 1968.

8.         Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. — М., 1982.

9.         Ипатова С. Н. Святитель Игнатий как проповедник: Лингвистическое исследование. — Вологда: Издательский центр ВИРО, 2007. — 184 с.

10.     Лебедев Ю. Русская классическая литература и православие: в контексте «Писем о подвижнической жизни» святителя Игнатия (Брянчанинова) // Духовный собеседник. — Самара, 2000. — № 2. — С. 166–173.

11.     Святитель Игнатий (Брянчанинов). Творения: В 7-ми т. Т. 1. — М., 1993.

12.     Тамарченко Н. Д. Жанр // Литературная энциклопедия терминов и понятий. — М., 2001. — С. 263–265.

13.     Флоровский Г., прот. Византийские Отцы V-VIII веков. Из чтений в Православном богословском институте в Париже. — Париж, 1933.