К проблеме сюжета в лирике И. Бродского

Проблема лирического сюжета относится к числу наиболее дискуссионных проблем современного литературоведения. Мы придерживаемся точки зрения, согласно которой лирическому сюжету присущи черты не только собственно лирики, но и эпоса. По наблюдению Ю.М. Лотмана, «общие законы построения сюжета касаются как поэзии, так и прозы» [5, с. 107], поэтому закономерно, что лирический сюжет обладает некоторыми характеристиками сюжета эпоса, но при этом лирическому сюжету присущи и особые, характерные только для него черты. В их понимании мы опираемся на работы ученых, занимавшихся проблемой специфики лирического сюжета – Ю.М. Лотмана и Ю.Н. Чумакова.

В работе «Анализ поэтического текста» Ю.М. Лотман не дает определения понятию лирического сюжета, но указывает на некоторые его особенности: обобщенность (лирический сюжет, по Лотману, это рассказ о «Событии – главном и единственном, о сущности лирического мира»), «сведение коллизии к некоторому набору элементарных моделей, свойственных данному художественному мышлению» [5, с. 107]; лирическому сюжету свойственна повторяемость. Таким образом, Лотман фактически сближает понятия лирического сюжета и метасюжета. Термин «метасюжет» применительно к мениппее использует Альфред Барков, который говорит о метасюжете как о «завершающей эстетической форме всего произведения», которая возникает только при наличии нескольких автономных сюжетов, с помощью которых она формируется [4]. Таким образом, лирический метасюжет мы можем определить как некую инвариантную структуру, которая реализуется в отдельных текстах в своих вариантах – лирических сюжетах отдельных стихотворений.

К проблеме лирического сюжета Ю.М. Лотман обращается также в работе «Структура художественного текста», где он говорит о том, что «сюжет и сюжетность являются такой же формой, как и рифма» [6, с. 162]. Таким образом, отсутствие сюжета может стать «минус-приемом», так как минус-прием предполагает «значимое отсутствие» ожидаемого элемента текста. Мы будем говорить о минус-приеме в случае появления среди сюжетных текстов И. Бродского стихотворений, которые строятся аналогично сюжетным таким образом, что сюжет в них предполагается, но не обнаруживается. Эти тексты, как наиболее характерный пласт лирики Бродского представляют для нас наибольший интерес.

Ю.Н. Чумаков в статье «Лирика и лирический метасюжет» выражает иную, по сравнению с Лотманом, точку зрения на вопрос о специфике лирического сюжета. Он утверждает, что понятию «лирический сюжет» очень сложно дать определение, так как он «воспринимается сразу и целиком», а основной его характеристикой является вненарративность. Это означает, что лирический сюжет, в отличие от сюжета эпоса и драмы, обладает нелинейной природой и не может быть рассказан. Поэтому лирический сюжет буквально «прорывается» в «местах и точках … соприкосновения текстов» [8, с. 8], что говорит о его интертекстуальной природе и возможности обнаружить лирический сюжет в том случае, когда присутствует перекличка с каким-либо другим текстом. Этот тезис для нас очень важен, так как одной из характерных черт лирического сюжета Бродского является его интертекстуальная природа: лирический сюжет проявляет себя на месте соприкосновения текстов, он строится за счет отсылок к текстам как самого Бродского, так и других авторов.

Лирический сюжет может присутствовать в лирике Иосифа Бродского на уровне «минус-приема» – в таком случае фактическое отсутствие сюжета имеет особое художественное значение. Кроме того, текст с «минус-сюжетом» строится уже по другому принципу, нежели сюжетный текст; так, Е.Петрушанская пишет о том, что сюжет в лирике Бродского может развиваться по принципу джазового повествования, которое строится как импровизация на заданную тему [7, с.247].

Ввиду того, что лирическому сюжету свойственна предельная обобщенность и он не только может развиваться не только в рамках одного текста, но и охватывать несколько стихотворений, мы считаем, что рассматривать этот феномен с точки зрения только одной концепции некорректно. Лирический сюжет Бродского стоит описывать как нарративный в том случае, когда сюжет реализуется сразу в нескольких стихотворениях, и как не нарративный тогда, когда он развивается по принципу импровизации.

Рассмотрим несколько стихотворений И.Бродского, анализ которых будет базироваться на теоретических положениях, изложенных выше. Обратимся к стихотворению «От окраины к центру» [I, 217]. Значимой для нас особенностью этого текста является отсылка к стихотворению А.С. Пушкина 1835 г. («Вот вновь я посетил / эту местность любви, полуостров заводов…» у Бродского и «…Вновь я посетил / Тот уголок земли, где я провел / Изгнанником два года незаметных»). В стихотворении Бродского происходит то же событие, что и в пушкинском тексте – встреча с юностью («Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна» и «Здравствуй, племя / Младое, незнакомое!..»). Сюжет Бродского распознается за счет цитат из стихотворения Пушкина, неоднократных отсылок к этому тексту. Отсылки фиксируются на композиционном уровне: оба стихотворения разделены на две части: описательную (описание городского пейзажа у Бродского и сельского у Пушкина) и нарративную (встреча с юностью у Бродского и встреча с «племенем младым, незнакомым» у Пушкина). Заметим, что тексты перекликаются и на уровне сюжета и тематики. Пушкин и Бродский пересказывают историю возвращения, включенную Борхесом в число четырех историй, которые рассказывает и пересказывает мировая литература [2]. Сюжет стихотворения «От окраины к центру» строится вокруг события возвращения, что позволяет нам говорить о мифологичности лирического сюжета Бродского, так как этот текст отсылает читателя к другим текстам, которые также строятся вокруг события возвращения. Первым таким текстом является «Одиссея».

Заметим, что в этом стихотворении мы можем увидеть еще одну отсылку – к тексту О. Мандельштама «Ленинград». Лирический сюжет этого стихотворения – это история возвращения в Петербург, фактически эту же историю рассказывает Бродский в стихотворении от «Окраины к центру». Так лирический сюжет этого текста Иосифа Бродского сужается от сюжета возвращения вообще до сюжета возвращения в конкретный топос, причем, на наш взгляд, эти сюжеты присутствуют в стихотворении одновременно. Это означает, что оба сюжета воспринимаются в комплексе и существование одного не отменяет существования другого. Обратим внимание на то, что отсылка к тексту Мандельштама воспринимается через отсылку к тексту Пушкина.

Сюжет возвращения присутствует и в других текстах Бродского, например, в стихотворениях «Любовь» [II, 265], «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…» [II, 397], «Ты забыла деревню, затерянную в болотах…» [II, 407]. Обратим внимание на то, что в стихотворении 1970 г. («Письма к римскому другу (Из Марциала)» [II, 284]) Бродский обращается к тому же образу, что и в стихотворении «От окраины к центру» – это образ окраины империи («Если выпало в Империи родиться, / лучше жить в глухой провинции у моря»).

Другой особенностью лирического сюжета лирики Бродского является то, что сюжет не всегда строится за счет интертекстуальных связей. Мы считаем нужным обратиться к текстам, лирический сюжет которых разворачивается по принципу импровизации. Это стихотворения «Шесть лет спустя» (1968), «Не выходи из комнаты» (1970(?)), «Я всегда твердил, что судьба – игра…» (1971), «Похороны Бобо» (1972) и «Памяти Клиффорда Брауна» (1993).

С нашей точки зрения, эти тексты необходимо анализировать как систему, так как они строятся по одной, и притом очень жесткой, схеме. Схема эта такова: в начале стихотворения задается тема (эта тема регулярно повторяется либо в начале каждой строфы, либо, как это происходит в тексте «Похороны Бобо», в начале каждого фрагмента стихотворения). Далее, на протяжении одной строфы мы можем наблюдать импровизацию на заданную уже тему. Заметим, что финал стихотворения может выглядеть и как завершение импровизации, и как пауза в импровизационном повествовании (тексты с такими финалами производят впечатление незаконченных).

Поясним эти наблюдения, проанализировав варианты реализации общей схемы построения текстов на примере каждого из указанных ранее стихотворений.

В тексте «Я всегда твердил, что судьба - игра…» [II, 276] тема принятия и осознания окружающей действительности заявлена не только в начале строфы («Я всегда твердил», «Я считал» и т.д.), но и в финале строфы («Я сижу у окна», далее трансформирующееся в «Я сижу у окна в темноте» и, наконец, в «Я сижу в темноте»). Заметим, что сама тема уже предполагает некую статичность, фотографичность стихотворения (фотографичность можно заметить в таких строках, как «Потому что пространство сделано из коридора / и кончается счетчиком», «Что интересней на свете, кроме стены и стула?»), что реализуется в импровизации: каждая строфа состоит из набора наблюдений, выраженных краткими формулами (например, «Что любовь, как акт, лишена глагола»). Ни одно из этих наблюдений не расшифровывается, все они воспринимаются как своеобразные аксиомы. Заметим, что две последние строфы стихотворения организованы иначе, нежели предыдущие четыре строфы. В последних строфах тема фиксируется только в конце строфы как итог наблюдений, каждая из этих двух строф начинается иначе, чем предыдущая: «Моя песня была лишена мотива…» (5-я строфа) и «Гражданин второсортной эпохи, гордо…» (6-я строфа). Такая логика построения текста может рассматриваться как импровизация внутри импровизации, отход от сознательно выбранной структуры для создания эффекта обманутого ожидания. Кроме того, что этот эффект создается благодаря построению текста по принципу импровизации (и проявляется при сопоставлении сюжетных и несюжетных текстов), такой же эффект появляется и внутри самого текста. Таким образом, данное стихотворение построено на двойном минус-приеме. Заметим, что финал стихотворения не предполагает продолжения импровизации, то есть упрочивает эффект обманутого ожидания. Вообще, в этом тексте можно увидеть удивительно виртуозную игру с формой, которая заключается в том, что схема, характерная для большинства сюжетных стихотворений Бродского, неожиданно разрушается.

Обратимся к стихотворению, в котором импровизационный принцип построения не нарушается (стихотворение «Памяти Клиффорда Брауна» [III, 216]). Тема, к которой Бродский обращается в этом тексте, можно назвать обозначением конкретного предмета, и импровизация в данном случае выглядит как характеристика этого предмета, выполненная через отрицание («Это не искренний голос впотьмах саднит, / но палец примерз к диезу, лишен перчатки» и т.д.). Заметим, что выбор предмета, который будет являться темой для каждой строфы, обусловлен тем, какой предмет является темой в предыдущей строфе. Поясним: «все равно ты голой спиной на льдине» – конец первой строфы, «Это – не просто льдина, одна из льдин» – начало второй строфы. Такие повторы систематичны для данного стихотворения, что позволяет нам в очередной раз убедиться в том, что импровизация является весьма строгой схемой построения текстов. Что касается финала текста, то стихотворение формально завершено (в последней строфе присутствует отсылка к образу льдины, который появился в первой строфе), но фактически стихотворение может быть продолжено, так как в последней строфе заявлен новый образ (образ полюса). Таким образом, в стихотворении «Памяти Клиффорда Брауна» нет нарушений принципа импровизации.

Кроме стихотворений, в которых прослеживается явное соответствие принципу импровизации и намеренное нарушение этого принципа, у Бродского есть тексты, в которых это нарушение присутствует, но скорее имплицитно, нежели эксплицитно. К таким стихотворениям относятся «Похороны Бобо», «Шесть лет спустя» и «Не выходи из комнаты…».

Стихотворение «Похороны Бобо» [II, 308] формально построено иначе, чем другие стихотворения, в основе которых лежит импровизационный принцип строения текста: в «Похоронах Бобо» фраза, в которой заявлена тема для импровизации (это фраза «Бобо мертва»), повторяется довольно редко. Это, казалось бы, создает возможность для максимально вольной импровизации, отдаления от темы, но этого в тексте не происходит, импровизация строится исключительно вокруг темы смерти Бобо, точнее, это тема существования мира без Бобо, которая является центром Вселенной текста. Что касается финала, то нарушение импровизационного принципа в нем является скорее имплицитным, так как это нарушение обнаруживается только в последней строфе, которая лишь косвенно связана с основной темой текста (связь осуществляется через образ пустоты). Данная строфа формально завершает стихотворение и оказывается финалом импровизации, так как в ней не только обрывается связь с общей темой, но и задается новая тема («И новый Дант склоняется к листу / И на пустое место ставит слово»).

В тексте «Шесть лет спустя» [II, 97] импровизация строится вокруг темы долгой совместной жизни («Так долго вместе прожили…»). Фраза, заявляющая тему для импровизации, повторяется в каждой строфе, а строфы строятся как сцены из совместной жизни, причем каждая из этих сцен разыгрывается в прошедшем времени. Фактически этот текст строится как и другие, построенные по принципу импровизации, поэтому особый интерес в нем представляет финал. Финальная строфа начинается так же, как и все предыдущие, что сближает это стихотворение со стихотворением «Памяти Клиффорда Брауна», но здесь импровизация, в отличие от «Памяти Клиффорда Брауна», обрывается: строфа, построенная в прошедшем времени, неожиданно обращается к будущему, причем это обращение не грамматическое (не меняется время глаголов), а лексическое («и черным ходом в будущее вышли»). Заметим, что тема текста обращена исключительно к прошедшему времени. Так в этом стихотворении, аналогично стихотворению «Похороны Бобо», резко обрывается связь с темой, вокруг которой строится импровизация.

Обратимся еще к одному тексту, построенному по этой же схеме (стихотворение «Не выходи из комнаты…» [III, 213]). Как пишет Е.Петрушанская, темой для импровизации в этом тексте служит тема «отторжения нежелательной действительности». Каждая строфа выглядит как расшифровка, объяснение запрета «не выходи из комнаты», причем в этих объяснениях не разворачивается отдельный сюжет, наоборот, строфы представляют собой некие снимки, фотографии ситуации. Финал стихотворения завершает импровизацию, при этом не обрывает связь с основной темой, а завершает ее, исчерпывает. Это завершение в последней строфе выполнено весьма мастерски: строфа начинается так же, как и предыдущие, то есть импровизация продолжается, но последняя строка этой строфы, состоящая из ряда существительных («…от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса»), созвучных друг другу, буквально закрывает возможность для дальнейшего развития темы.

Таким образом, мы можем заметить, что лирический сюжет Бродского, обладающий чертами повторяемости и интертекстуальности, занимает промежуточное положение между собственно лирическим сюжетом и метасюжетом. Именно такая двойственность позволяет нам варьировать подходы к анализу сюжета и наблюдать различные варианты его развертывания в отдельных текстах.

Литература:

1. Бродский И.Сочинения. Т. 1-4. – Сост. Г.Ф.Комаров. – СПб.: Издательство «Пушкинский фонд», 1995.

2. Борхес Х.Л. Четыре цикла // [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.serann.ru/text/chetyre-tsikla-9220

3. Барков А. Семиотика и нарратология: структура текста мениппеи //[Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://uarl.com.ua/ut5ab/semiotica/semiotica2.htm

4. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. – С.-Петербург: «Искусство - СПБ», 1996.

5. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. – М., 1970.

6. Петрушанская Е.М. Музыкальный мир Иосифа Бродского. 2-е изд., испр.и доп. СПб.: Журнал «Звезда», 2007. – 360 с.

7. Чумаков Ю.Н. Лирика и лирический метасюжет (часть 2) // Лирические и эпические сюжеты: Сб. науч. тр. / Институт филологии СО РАН. – Отв.ред.И.В. Силантьев. – Новосибирск, 2010. – Серия «Материалы к Словарю сюжетов русской литературы». – Вып. 9. – 267 с.