Первая мировая война явилась для российского общества испытанием на прочность. Уклонение от военной службы стало с одной стороны показателем неприятия войны, с другой — фактором напряжения в общественно-политической жизни.
В данной статье на материалах Национального архива республики Татарстан (НАРТ) и Государственного архива Ульяновской области (ГАУО) представлены факты уклонения от военной службы в Казанской и Симбирской губерниях. Хронологические рамки статьи: лето 1914 г. (начало массовых мобилизаций в армию) — февраль 1917 г. (свержение царской власти и коренные изменения в политической и общественной жизни страны, гигантские масштабы дезертирства и уклонения). Все даты даны по старому стилю.
Поначалу взрыв патриотизма обеспечил массовую явку на мобилизационные пункты. Отмечались и случаи уклонения из необходимости уходящих на войну крестьян разобраться с хозяйством. Только по Ардатовскому уезду Симбирской губернии в начале мобилизации на призывные участки не явилось до 200 человек [21, с. 94]. Пресса сообщала и о редких попытках запасных нижних чинов к самоубийству. К примеру, в Симбирске 19 июля 1914 г. в канцелярии воинского начальника запасной нижний чин принял «большую [дозу] уксусной эссенции» [17, с. 3]. В 1915 г. общество, потеряв значительную часть трудоспособного мужского населения, уже сочувствовало уклонистам [19, с. 43]. К октябрю население Казанской и Симбирской губернии уже не верило в победу, а к февралю 1917 г. люди хотели мира на любых условиях [11, л. 21].
Существовало множество способов освобождения от службы, зависящих от социального положения уклониста [18, c. 44]. Мусульманское население губерний, как замечали жандармы, относилось к войне негативно, сочувствуя Турции. Осенью 1915 г. в отчетах жандармов сообщалось, что среди татарского населения замечалось «почти массовое уклонение» [9, л. 87]. Членовредительство стало здесь основным способом уклонения. На одном из участков Симбирской губернии комиссия обнаружила умышленное повреждение ушных перепонок у 18 призывников-мусульман [8, л. 454 об.]. Отмечено, что полной статистики уклонений за войну составлено не было, но в некоторых партиях призванных, прибывших на медицинское обследование от уездных воинских начальников, насчитывалось до 12 % симулянтов и членовредителей [2, с. 9]. В апреле 1915 г. в Спасском уезде Казанской губернии когда на сборном пункте двум ратникам ополчения из крестьян стало плохо, другие заподозрили в них уклонистов. С окончанием мобилизации по уезду до требуемой цифры 1550 человек не набралось более 500, и возмущенные ратники ополчения выдавали «портивших» себя односельчан [13, л. 56–56 об.]. Там же в ноябре при мобилизации ратников ополчения 2-го разряда задержали уклонистов: первый повредил ухо, второй — ногу, третий же с объявления мобилизации голодал и пил настой табака, отчего «почернел и стал иметь вид совершенно больного человека» [13, л. 86 об.]. В Симбирской губернии в Курмышскую земскую больницу поступил 20-летний крестьянин с якобы врожденной опухолью на животе, произведенной «от впрыскивания какого-либо агента под кожу» [4, л. 4]. Как отмечалось жандармами, остальная часть «инородческого» населения губерний (к примеру, мордва), шла в армию спокойно.
Люди обеспеченные откупались от призыва. Осенью 1915 г. улицы г. Цивильска Казанской губернии были оклеены листовками, призывавшими к суду над членами Воинского присутствия, за деньги освобождавшими богатых от военной службы [20, с. 179]. Уклонение богатых горожан и крестьян возмущало солдат. Так с 1 июня 1916 г. по 1 января 1917 г. по Казанской местной бригаде поступали жалобы на 504 уклонистов, «особенно много жалоб было по Казанскому уезду, где отсрочки получили 423 человека» [21, с. 96]. В Симбирской губернии в начале 1916 г., пока жители г. Буинска возмущались слухом, что за 500 руб. врачи избавили от призыва нескольких богачей, в г. Сызрани интеллигенция обсуждала способы уклонения. Начальнику симбирских жандармов сообщали о собрании членов Симбирского биржевого комитета в ноябре 1916 г. по вопросу образования паевого товарищества для закупок хлеба армии. Паевые вклады могли освободить некоторых членов товарищества от призыва в армию [10, л. 664 об.].
Находились и уклонисты «со стажем». В 1916 г. полицейский урядник Буинского уезда выяснил, что проживающий в деревне 40-летний дворянин Скрипинин отбывать воинскую повинность не собирался, так как в призывных списках по уезду внесенным не значился [3, л. 1]. Он должен был поступить на службу еще в 1896 г., чего избежал якобы по неведению. Выяснилось, что еще четверо его родственников к отбытию воинской повинности не являлись, и местное волостное правление их не вносило в призывные списки. Казанские жандармы узнали о работе в 1914 — начале 1916 гг. в г. Чистополе «шайки», где состояли врач и писарь уездного по воинской повинности присутствия, освобождавшей за вознаграждение от воинской повинности богачей даже из других городов [14, л. 29 об.].
Популярным стало изменение специальности, поступление на работу, освобождающую от военной службы. Его выбирали лица, менее знатные. В одном из списков ратников 1-го и 2-го разрядов, поступивших на железнодорожную службу, среди 33 человек числилось 10 приказчиков, 7 извозчиков, 7 торговцев [10, л. 468]. Приказчики, сыновья зажиточных родителей шли работать на железную дорогу и пароходы. Так в 1915 г. Сенгилеевский городской голова собирался избавить от воинской службы племянника, поместив его контролером на собственном пароходе. Народ питал ненависть к поступившим в ходе войны на должности, освобождающие от службы. Летом 1915 г. казанские рабочие были недовольны зачислением богатых людей служащими на заводы. Так на пороховой завод новые рабочие ездили на собственных лошадях, а за выполнение тяжелых работ платили своим нуждающимся товарищам [12, л. 24 об.-25]. К весне 1916 г. дошедшие сведения об уклонении богатых сильно возмутили солдат действующей армии. В деревне же обеспеченные крестьяне «ответственно относясь к будущему своих отпрысков, отправляли их учиться» [18, с. 44].
Если подкуп не помогал, то оставалось бегство. Родня и друзья всеми способами добивались для уже мобилизованных отпуска, после чего последние бесследно исчезали, как это было в Сызрани в начале 1915 г. С лета 1916 г. отмечался рост количества мужчин призывного возраста, решивших скрываться в лесах [1, с. 232]. Осенью озлобленные крестьяне с. Шиловки Симбирского уезда общественным приговором обязали стариков, чьи сыновья укрывались, отбывать должности церковных сторожей и выполнять другие работы.
После мрачных слухов с фронта «даже тюремное заключение стало представляться меньшим злом» [16, с. 276]. Так осенью 1915 г. симбирскому губернатору докладывали о сходках молодых людей призывного возраста дома у крестьянина Мартынова. 22-летний Мартынов, подозревавшийся в убийстве, убеждал парней совершить какое-либо крупное уголовное преступление: тогда на службу их как поднадзорных не возьмут [5, л. 194]. Мартынова арестовали, но дурной пример был подан. Так сенгилеевский уездный воинский начальник ноябрьским вечером 1915 г. едва не был избит толпой вооруженных крестьян призывного возраста, но был спасен проходившими солдатами [6, л. 11–17].
В селах родители призывников настраивали народ против «кровопийц» — чиновников и полиции, нелюбовь к которым резко обострилась осенью 1915 г., когда из-за высоких потерь началась мобилизация мужчин старшего возраста (30–40 лет), кормильцев. По всей стране мобилизованные «требовали отправить воевать отсиживавшихся в тылу полицейских» [15, с. 392]. В Казанской и Симбирской губерниях люди считали, что полиции в тылу делать нечего, ведь народ стал трезв, а полицейских следует заменить ранеными солдатами [9, л. 70]. В штаб Казанского военного округа даже поступила анонимка, где утверждалось, что симбирский полицмейстер нежелающих идти на войну (даже своего дворника) якобы зачисляет в городовые [7, л. 204].
В итоге уклонение от военной службы из чисто хозяйственной необходимости превратилось в вопрос выживания и чертой разделения общества, еще одной причиной недовольства властями. Массовое уклонение в Среднем Поволжье началось с осени 1915 г., затронуло все общественные слои, даже дворян и интеллигенцию, поддержавших было войну, а в феврале 1917 г. с падением царского режима и развалом действующей армии приобрело стихийный характер.
Литература:
1. Charques, R. The Twilight Of Imperial Russia. New York: Oxford University Press, 1965. — 258 c.
2. Асташов А. Б. Членовредительство и симуляция болезней в русской армии во время Первой мировой войны // Новый исторический вестник. — 2012. — № 4 (34). — С. 6–18.
3. ГАУО. Ф. 1. Оп. 98. Д. 34.
4. ГАУО. Ф. 1. Оп. 99. Д. 31.
5. ГАУО. Ф. 76. Оп. 1. Д. 1187.
6. ГАУО. Ф. 76. Оп. 1. Д. 1210.
7. ГАУО. Ф. 76. Оп. 2. Д. 1943.
8. ГАУО. Ф. 855. Оп. 1. Д. 1254.
9. ГАУО. Ф. 855. Оп. 1. Д. 1279.
10. ГАУО. Ф. 855. Оп. 1. Д. 1320.
11. ГАУО. Ф. 855. Оп. 1. Д. 1386.
12. НАРТ. Ф. 199. Оп. 1. Д. 1022.
13. НАРТ. Ф. 199. Оп. 2. Д. 1569.
14. НАРТ. Ф. 199. Оп. 2. Д. 1636.
15. Нефедов С. А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV — начало XX века. Екатеринбург, 2005. — 543 с.
16. Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М., 2011. — 432 с.
17. Покушение на самоубийство // Волжские вести. — 1914. № 1541. — С.3.
18. Трошина Т. И. Роль военнослужащих в преобразовании социально-культурной сферы // Военно-исторический журнал. — 2012. — № 3. — С. 43–48.
19. Хаген фон М. Пределы реформы: национализм и русская императорская армия в 1874–1917 годы // Отечественная история. — 2004. № 5. — С.37–49.
20. Царская армия в период мировой войны и февральской революции: Сб. документов. Казань, 1932. — 240 с.
21. Шайпак Л. А. Рост антивоенных настроений солдат как отражение кризиса русской армии в годы Первой мировой войны // Вестник Военного университета. — 2007. — № 1(9). — С. 92–99.
