В последнее время наблюдается тенденция к изменению интерпретаций ренессансных произведений, в связи с распространением ряда новейших, чаще всего материалистических методологий в современном литературоведении. Таким образом, исследование уникальных особенностей отдельного литературного произведения часто подменяется тщательным описанием социокультурного контекста в общем. В статье представлен обзор последних зарубежных и отечественных тенденций в исследовании творчества известного английского писателя елизаветинской эпохи сэра Ф. Сидни (1554–1586). В фокусе особого внимания находятся причины неоднородности научного интереса к этой фигуре со стороны отечественных и зарубежных исследователей.
Ключевые слова:Ф.Сидни, новейшие литературоведческие методологии, социокультурный контекст, рецепция творчества, междисциплинарность.
Творчество Филиппа Сидни — одного из самых ярких и типичных представителей елизаветинского дискурса — всегда была и остаётся актуальным объектом дискуссии англоязычного литературоведения. Мало кто из британских авторов эпохи Ренессанса (за исключением, пожалуй, лишь Великого Барда) может сравниться с Ф. Сидни по количеству библиографических источников англоязычной критики. Еще два десятка лет назад библиография уже насчитывала почти 2850 наименований, включая как собственно издания текстов писателя, так и многочисленные научные исследования, посвященные этому легендарному автору [1]. За последние двадцать лет количество научных публикаций в западном литературоведении, изучающих творческое наследие этого выдающегося елизаветинца, продолжает неуклонно расти.
Впрочем, в последнее время ракурс исследований литературных текстов «раннего Нового времени» (Early Modern Age) существенно меняется, тем самым демонстрируя присущий современным литературоведческим исследованиям постмодерновый поворот в вопросах критической интерпретации. Это, конечно, в определенной степени касается и классических произведений Ф.Сидни, которые «перепрочитываются» и переосмысливаются в западной науке с позиций культурной полифонии, то есть сквозь призму способности любого текста как особой микроскопической копии «образного Вселенной» (термин американского антрополога К. Ґирца) к впитыванию многообразного социокультурного контекста.
Извечные колебания теоретиков литературы между идеалистическими и материалистическими парадигмами, по мнению американского исследователя Д. Хоукса, закончились тем, что подавляющее большинство интеллектуалов современного западного литературоведения демонстрируют методологическую приверженность материализма [2]. Это проявляется прежде всего в следующем: любые знания конструируются в рамках исторически обусловленных автономных культурно-идеологических дискурсов, которые, в свою очередь, как раз и выступают узловым объектом концентрации внимания «материалистически направленного» литературного критика. Привлекая немалые достижения в сфере экстрафилологических студий (культурологических, социологических, философско-антропологических, психологических и т. д.), литературоведы, как правило, используют их как своеобразную точку отсчета в своих интеллектуальных рассуждениях.
Вероятно, исследования зарубежных сидневедов последних десятилетий являются подтверждением такого поворота к проблеме «понимания» культурных смыслов, носителями которых являются «полифонические знаково-символические комплексы (тексты)». Собственно, под «текстом» в теории литературы теперь понимают «любые культурные артефакты или дискурсивные практики, подлежащие семантической и интертекстуальным интерпретации, так как они несут отпечаток ментальности, картины мира, ценностных смыслов и архетипов соответствующей культуры» [3].
Главной угрозой на пути литературоведа, который выбирает для себя путь новейших методологий, предпочитающих «тексту» «контекст», является опасность подмены исследования особенностей конкретного литературного произведения общим исследованием культурных реалий. Именно о такой угрозе говорит авторитетный английский литературовед А. Гамильтон в своей статье «Возрождение научных исследований английского Возрождения» [4].
Всё более частое использование термина «Early Modern Epoch» (эпоха ранней современности) вместо «Ренессанс» также создает прецедент искусственного «подстраивания» специфических признаков историко-культурных эпох прошлого под требования нового категориального аппарата. Ещё одна исследовательница ренессансной культуры А. Пэттерсон, как и А. Гамильтон считает, что оппозиция литературоведение / история является лишь примером различных методологических принципов, которыми руководствуются историки литературы в своем исследовании. Те, кто болеет за «чистое» искусство (как правило романтики и представители «старой школы»), акцентируют внимание на изучении итальянского культурного компонента в системе английской ренессансной литературы. Другие же — в основном эмпирики и прагматики — настаивают на развитии литературоведческих научных исследований путем обогащения собственно филологической проблематики вопросами психологии, социологии, политологии, философии и других смежных наук.
Показательным с точки зрения расширения методологических горизонтов в трактовке наследия Ф. Сидни в зарубежном литературоведении является обсуждение монографии английского литературоведа Б. Уордена «Голос добродетели: «Аркадия» Ф. Сидни и елизаветинская политика» [5] на 33-м Международном Конгрессе исследователей-медиевистов (1998), в котором принимали участие известные литературоведы Р. Стиллмэн, В. Скреткович, Р. Куин и сам Б. Уорден. Дискуссия впоследствии была опубликована на страницах авторитетного научного издания The Sidney Journal, основанного Сообществом Сидни (The Sidney Society), специализирующегося на исследованиях, посвященных жизни и творчеству сидневого круга [6].
Эта полемика стала отражением не только очередного всплеска научного интереса к творчеству Ф.Сидни, но и отражением ситуации в целом, сложившейся к тому времени в литературоведении в связи с поисками новых методологических путей изучения ренессансной культуры. Объектом исследования Б. Уорден выбирает «Старую Аркадию», ведь эта версия, по мнению исследователя, легче поддается «раскодированию» с точки зрения политических аллюзий на реальные исторические события и фигуры. Собственно, основной задачей своей работы он провозглашает «установление связей между романом «Аркадия» и политическими убеждениями Ф. Сидни и его друзей» [7]. По мнению Б. Уордена, дата написания романа (1577–1578) не случайно совпадает со временем политического кризиса в Англии. Это подтверждает, что для Ф. Сидни политическая тематика была тем стержнем, который объединяет сюжетные линии, политическую и любовную проблематику, чем и определяет философскую целостность романа.
Следует отметить, что участники дискуссии достаточно скептически отнеслись к взглядам Б. Уордена. Так, Р. Куин указывает на ярко выраженный англоцентризм монографии, а также на недостаток внимания автора к континентальным связям Ф. Сидни, которые, также оказали значительное влияние на становление политических взглядов писателя [8]. В свою очередь, Р. Стиллмэн критикует Б. Уордена за субъективность и предвзятость в поисках аналогий между реалиями елизаветинской Англии и событиями «Старой Аркадии». По мнению оппонентов, эти аналогии часто зависят от индивидуальных пристрастий Б. Уордена, и вообще противоречат основным принципам словесного искусства, которые Ф. Сидни провозглашает в «Защите Поэзии», а именно: в отличие от историка, который основывается только на фактах, поэт, благодаря силе воображения может так представить слушателю историю, что она будет побуждать человека творить добро. А потому, по мнению Р. Стиллмэна, правитель «Старой Аркадии» Базилий не является аналогией ни королевы Елизаветы, ни Марии Стюарт, ни Рудольфа ІІ, всего лишь олицетворяя типический образ глупого монарха [9].
В начале XXI века в англо-американском литературоведении появляются сразу несколько фундаментальных исследований, посвященных рецепции Ф. Сидни не только и не столько, как выдающегося поэта, а скорее, как ренессансного политического деятеля, как воплощения национального идеала воина, политика, мужчины.
Монография известного английского литературоведа, профессора Колумбийского университета А. Стюарта «Филипп Сидни: двойная жизнь» (2000) является ярким примером такой биографии елизаветинцев «на новый лад» [10]. Название книги не является прямым указанием на двойственность общественных ролей поэт / придворный, как может показаться на первый взгляд. «Двойственность» жизни Ф. Сидни, по А. Стюарту, заключается в парадоксальном расхождении между тем, какое колоссальное влияние и огромную репутацию имели философско-политические взгляды этого придворного на континенте и тем, как почти полностью нивелировались его заслуги в родной Англии. Будучи олицетворением елизаветинского рыцарства, квинтэссенцией «английскости» (‘Englishness’) и одним из идейных вдохновителей создания европейской протестантской лиги, Ф. Сидни, по мнению автора исследования, незаслуженно остаётся непризнанной фигурой при английском дворе. И причину этого автор монографии видит в чрезмерной подозрительности и осторожности королевы Елизаветы. Впрочем, полностью сосредоточивая внимание на историко-культурном контексте ренессансной Европы XVI в., исследователь достаточно поверхностно касается собственно литературных достижений Ф. Сидни, останавливаясь только на проблеме автобиографичности сонетария «Астрофил и Стелла».
В 2008 г. опубликована монография признанного среди коллег-сидневедов литературного критика Р. Стиллмэна «Филипп Сидни и поэтика ренессансного космополитизма» [11]. Профессор Р. Стиллмэн выдвигает свежую гипотезу о том, что литературно-критические взгляды, провозглашённые Ф. Сидни в его «Защите поэзии», являются результатом влияния на формирование мировоззренческих основ молодого писателя идей Филиппа Меланхтона (1497–1560) — немецкого гуманиста, теолога, педагога и евангелического реформатора, сподвижника Лютера. Именно «филипистский гуманизм» Ф. Сидни стал фундаментом его политических, религиозных и литературных убеждений, согласно которым поэзия была той уникальной автономной формой общественного знания, которая способна осуществить культурную реформацию социального устройства.
Ещё один авторитетный английский ренессансовед Р. Хильер предлагает собственный взгляд на причины постоянного научного интереса к личности Ф. Сидни в течение более, чем 450 лет. В своей фундаментальной работе «Сэр Филипп Сидни: культурная икона» (2010), профессор Р. Хильер доказывает, что причиной безупречной репутации Ф. Сидни в английском культурной традиции является многогранность и разноплановость его натуры, которая, бесспорно, выделяла этого придворного среди многих талантливых современников. Даже во времена, когда его произведения почти не пользовались популярностью, Ф. Сидни оставался образцом национального самосознания и яркой фигурой в истории английского Ренессанса.
К сожалению, ситуация с популярностью Ф. Сидни в советском, а в дальнейшем и в украинском литературоведении выглядит прямо противоположной. Как это ни парадоксально, но приходится констатировать непропорционально малое внимание отечественной литературоведческой науки к произведениям Ф.Сидни по отношению к их реальному влиянию на английский литературный и культурный процесс второй половины XVI в.
Обзор немногочисленных сидневедческих исследований, появившихся на территории бывшего Советского Союза, к сожалению, свидетельствует об их фрагментарности, поверхностности и тенденции к освещению лишь отдельных аспектов творчества писателя. В советском литературоведении, где господствовали методы «вульгарного социологизма», диалектического материализма и историзма, согласно которым «бытие определяет сознание», литературное творчество провозглашалось исторически, социально и экономически обусловленным. Такая традиционалистская литературоведческая модель предусматривала априорное наложения общей теории и обобщающих схем на литературные тексты отдельно взятой эпохи. Несмотря на весомый вклад советского литературоведения в теорию литературы (обобщение и выделение типичных закономерностей литературного процесса в диахроническом аспекте, систематизация литературоведческих категорий, выверение терминологии), такой подход часто грешил искусственным навязыванием поэтике и эстетике писателя «необходимых» для тех времен идеологически выверенных импликаций. Иными словами, интерпретация творческого наследия писателя изначально резко ограничивалась рамками жанров, стилей, направлений, признанных в этот период основными, господствующими.
К сожалению, так произошло и с творчеством Ф. Сидни, которого русскоязычная традиция 70–90-х годов ХХ в., как правило, лишь бегло упоминает на страницах энциклопедий, учебников и антологий по изучению истории английской литературы [12]. Опора на критическую традицию и инерционное восприятие Ф. Сидни только как автора романа, написанного в высокопарном стиле в духе подражания итальянских и испанских пасторальных романов, стали главной проблемой отечественного сидневедческого дискурса.
Еще одной веской причиной того, что творчество этого блестящего мастера словесности остается лакуной современного украинского литературоведения, было почти полное отсутствие переводов его лирики и романов на постсоветском пространстве.
Украинской читательской аудитории творчество Ф. Сидни стало доступным благодаря трём русскоязычным переводам его литературно-критического трактата «Защита поэзии», которые один за другим вышли в начале 80-х годов и долгое время оставались единственными «официальными» изданиями произведений Ф. Сидни на постсоветском пространстве. Первым по хронологии был представлен перевод В. Олейника для серии «Литературные манифесты» [13], далее перевод со вступительной статьей В. Муравьева, напечатанный во втором томе «Эстетики ренессанса» (1981) [14] и, наконец, издание «Астрофила и Стеллы» и «Защиты поэзии» под редакцией Л. Володарской, опубликованные в серии «Литературные памятники» в 1982 г. [15] Однако, как справедливо отметил И. А. Шайтанов, последнее издание хоть и «закрыло позицию в плане издания серии, но оставляет читателя (если он находится) недоумевать относительно того, чем обеспечены величие и слава этого классика» [16].
Как думается, одной из веских причин такой «непопулярности» в украинском литературоведении и на всём постсоветском пространстве Ф.Сидни является тот факт, что долгое время не существовало перевода ни одной из версий романа «Аркадия» на русский или на украинский языке. Это, безусловно, не могло способствовать популяризации творчества этого автора ни в научных кругах отечественной литературоведческой критики, ни среди широкого круга читателей.
Вероятным фактором могло быть и то, что духовно и концептуально словесность елизаветинской эпохи была гораздо изысканнее и филиграннее, чем это было разрешено показать в своё время советским исследователям и переводчикам. Причина заключается в присущем ренессансной поэзии удивительном равновесии между светским и духовным, в тесном переплетении ежедневного опыта с жизнью, в ощущении единого начала, а, следовательно, в определенной метафизичности всего словесного искусства эпохи.
Значительный пласт фундаментальных исследований и актуальных дискуссий западного сидневедения долгое время оставались на периферии отечественной гуманитаристики. Однако, в последние тридцать лет прослеживается положительная тенденция в постсоветской рецепции творческих достижений этого автора. Первыми фундаментальными исследованиями в этом направлении становятся диссертационные исследования Л. И. Володарской (1984) и Л. Г. Никифоровой (1988) [17]. Первая работа посвящена новаторству Сидни-романиста, Сидни-поэта и Сидни-критика, и его вклада в становление соответствии жанров романа, сонета и литературно-критического трактата. Л. И. Володарская также отмечает связь сонетного цикла «Астрофил и Стелла» с теоретическими положениями «Защиты поэзии», прослеживая воплощение теоретических взглядов автора на «практическом» литературном материале.
Детальный компаративный анализ жанровых модификаций пасторального и рыцарского романов в «Старой…» и «Новой Аркадии» Ф.Сидни, представленный в диссертации Л. Р. Никифоровой, заслуживает отдельного внимания. С одной стороны, такой ракурс постановки проблемы позволил автору сопоставить жанровые типы английского позднеренессансного романа в целом, а с другой — выделить традиционные и новаторские черты авторского художественного стиля Ф. Сидни. Несомненной заслугой Л. Г. Никифоровой есть значительное библиографическое дополнение к диссертации, в котором содержится обширный обзор как зарубежных, так и отечественных источников, в которых упоминается Ф. Сидни. Некоторые аспекты поэтики творчества автора освещаются в исследованиях Л. В. Приваловой, В. Т. Олейник, А. Н. Горбунова, Л. Я. Потемкиной [18]. В 2011 г. в серии «Литературные перекрёстки» выходит первый русскоязычный перевод романа Ф. Сидни «Аркадия» под редакцией Л. И. Володарской. В предисловии она восхваляет величайшего гуманиста эпохи Ф. Сидни, который, «преодолев рубеж между Средневековьем и Возрождением, … используя опыт, накопленный европейской литературой, первым прошел по английскому литературному «бездорожью», прокладывая путь для Эдмунда Спенсера, Уильяма Шекспира, Джона Донна, Джона Мильтона и многих-многих других» [19].
Всплеск научного интереса к фигуре Ф.Сидни в России именно на рубеже тысячелетий не случаен. Всё более очевидными становятся изменения в научной гуманитарной парадигме: сейчас можно смело констатировать долгожданный отказ от изоляционистских взглядов бывшего советского литературоведения в пользу расширения горизонтов исследования через привлечение новейших методологий. И в этом отношении поздний Ренессанс как культура синтеза и эклектики является одновременно как интересным предметом историко-литературного исследования, так и благодатной почвой для критического переосмысления культурных канонов современного глобализирующегося пространства.
За пятнадцать лет XXI в. в русскоязычной науке появилось два диссертационных исследования, посвященных роману Ф. Сидни «Новая Аркадия» [20]. Примечательно, что оба исследования выполнены как раз в русле современных методологий «вписывания» текста романа в общую парадигму елизаветинской культуры. Всё же ракурсы этих исследований отличаются. С. В. Чаплин осуществляет попытку уточнить и конкретизировать собственно эстетический аспект создания романа в контексте английской и вообще европейской литературной теории. Это и определяет вынесение проблемы литературного самосознания эпохи в название его исследования. В свою очередь, В. А. Мусвик в своей работе об исследовании художественного текста эпохи Ренессанса отмечает необходимость сочетания литературоведения, истории и культурологии через присущий тогдашней европейской культуре особый «синтетизм» и синкретизм различных научных дисциплин и видов искусства. Она приходит к выводу, что Сидни, опираясь на аристотелевское представление о правдивости и имитации как типизации, ставит литературу, которая создает образы на основе каких-то первоидей, выше истории, которая только описывает несовершенную действительность.
Как видим, старая аристотелевская оппозиция поэт / историк остается актуальной не только для эпохи Ф. Сидни, но и для современного академического литературоведения. Несмотря на падение любых идеологических запретов, в современной украинской науке и по сей день не хватает фундаментальных трудов, в которых вниманию читателей предлагалось бы комплексное исследование всего творчества Ф. Сидни. Правда, это свидетельствует лишь о необходимости заполнения этой лакуны и ни в коей мере не умаляет большого вклада в становление английской национальной литературы, сделанного этим искусным писателем, талантливым теоретиком искусства, популярным придворным королевы Елизаветы, а также просто человеком, который долгое время диктовал моду в манерах поведения и в художественной литературе английского Ренессанса.
Литература:
1. Stump D. V., Dees J. S., Hunter С. S. Sir Philip Sidney: An Annotated Bibliography of Texts and Criticism (1554–1984). — N.Y.; Oxford: G. K. Hall, Maxwell Macmillan International, 1994.
2. Hawkes D. Against materialism in Literary Theory // The Return of Theory in Early Modern English Studies: Tarrying with the Subjunctive, eds. Paul Cefalu and Bryan Reynolds (Houndmills, Basingstoke, UK: Palgrave Macmillan, 2011). — P. 237–257.
3. Більченко Є. В. Культурологічна парадигма соціогуманітарного знання як мікромодель міждисциплінарної комунікації: проблема предмета і методу // Простір гуманітарної комунікації: трансформація академічного дискурсу: матеріали учасників II Міжнар. наук.-практ. конференції, 23–25 жовтня 2009 р. / Нац. пед. ун-т ім. М. П. Драгоманова; упоряд.: В. Л. Хромець, А. Е. Дробович; ред.: К. Рассудіна, І. Скінтей. — К.: Вид-во НПУ ім. М. П. Драгоманова, 2010. — 296 с.; 20 см. — (До 175-річчя Національного педагогічного університету імені М. П. Драгоманова). — С. 104–117.
4. Hamilton A. C. The Renaissance of the study of the English literary Renaissance // English literary Renaissance. — L., 1995. — Vol. 25. — № 3. — P. 372–387.
5. Worden В. The sound of virtue: Sidney's «Arcadia» and Elizabethan politics. — New Haven; L: Univ. Press, 1996. — 406 p.
6. A Discussion of Blair Worden's «The Sound of Virtue: Philip Sidney's Arcadia and Elizabethan Politics». — Sponsored by «Sidney Journal». — Held at the 33rd International Congress on Medieval Studies, Western Michigan University, May, 8, 1998 // Sidney Journal. — 1998. — V. 16. — N 1. — P. 36–56.
7. Worden В. The sound of virtue: Sidney's «Arcadia»and Elizabethan politics. — New Haven; L: Univ. Press, 1996. — 406 p. — P. XX.
8. A Discussion of Blair Worden's «The Sound of Virtue: Philip Sidney's Arcadia and Elizabethan Politics». — Sponsored by «Sidney Journal». — Held at the 33rd International Congress on Medieval Studies, Western Michigan University, May, 8, 1998 // Sidney Journal. — 1998. — V. 16. — N 1. — P. 46–47.
9. A Discussion of Blair Worden's «The Sound of Virtue: Philip Sidney's Arcadia and Elizabethan Politics». — Sponsored by «Sidney Journal». — Held at the 33rd International Congress on Medieval Studies, Western Michigan University, May, 8, 1998 // Sidney Journal. — 1998. — V. 16. — N 1. — P. 42–44.
10. Stewart А. Philip Sidney: A Double Life. London: Chatto & Windus, 2000. — 400 p.
11. Robert E. Stillman. Philip Sidney and the Poetics of Renaissance Cosmopolitanism. Aldershot: Ashgate, 2008. — 266 р.
12. Аникин Г. В., Михальская Н. П. История английской литературы. — М.: Высшая школа, 1985. — 431с.; Шаповалова М. С., Рубанова Г. Л., Моторний В. А. Історія зарубіжної літератури. — Львів: Світ, 1993. — 312с. — С.233.
13. Сидни Ф. Защита Поэзии/Пер. В. Т. Олейника // Литературные манифесты западноевропейских классицистов / Общ. ред. Н. П. Козловой. — М.: Из-во Московского университета, 1980. — С. 133–173.
14. Сидней Ф. Оправдание поэзии, известное также под заглавием «Защита стихотворства» / Пер. В. Муравьева // Эстетика Ренессанса. — Т. 2. — М: Искусство, 1981. — С. 271–308.
15. Сидни Ф. Астрофил и Стелла. Защита Поэзии. — М.: Наука, 1982.
16. Шайтанов И. Переводим ли Пушкин? Перевод как компаративная проблема // Вопросы литературы. — 2009. — № 2. — С. 25.
17. Володарская Л. И. Поэтическое искусство Филипа Сидни: Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М.: МГПИ, 1979. — 187 с.; Никифорова Л. Р. Проблема жанровой природы «Старой» и «Новой Аркадии»/ Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. — М., Днепропетровск, 1988.
18. Привалова Л. П. Основные жанровые модификации английского романа последней трети XVI века. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук — М., 1988; Олейник В. Т. Комментарий к английскому разделу // Литературные манифесты западноевропейских классицистов / Под ред. Н. П. Козловой. — М.: Изд-во Московского Университета, 1980, с. 530–543; Горбунов А. Н. Джонн Донн и английская поэзия ХVI-ХVII веков. — М.: Изд-во МГУ, 1993; Потьомкіна Л. Я. До питання про жанрову природу романів Ф.Сідні // Ренесансні студії. — Випуск 2. — Запоріжжя: ЗДУ, 1998. — С.108–115.
19. Сидни Ф. Аркадия / Пер. с англ.; предисл. Л. Володарской. — М.: РИОР, ИНФРА-М, 2011. — 640 с. — С. 24.
20. Мусвик В. А. «Новая Аркадия» Ф. Сидни в контексте культуры рубежа XVI — ХVII вв.: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.05. — М, 2000. — 331 с.; Чаплин С. В. Роман Ф. Сидни «Аркадия» в контексте литературного самосознания английского Ренессанса: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.03. — Ростов-на-Дону, 2002. — 203 с.
