Российская история ХХ века ставит перед отечественной литературой новые задачи и проблемы. И значительное место в онтологической литературе занимает проблема экологии и связанная с ней проблема исконно русского родства человека и матери-земли. В. Г. Распутин часто обращается к этой проблеме. Для более подробного анализа мы возьмем произведение 1995 года «В ту же землю…»
В рассказе «В ту же землю…» центральной становится тема похорон Аксиньи Егоровны, пожилой женщины. Ее родная деревня пострадала от потери хозяина: «...колхозные земли отошли сначала в подсобное хозяйство крупного машиностроительного завода... Но завод по дальности и бездорожью не потянул. Передали новому хозяину — БАМу» но и этот хозяин долго не продержался в условиях перестройки. «а деревне куда деться? С землей, с волей, беспривязная, брошенная — залегла она под ленский берег и ждет, все меньше и меньше трезвясь с непривычки к свободе, кому бы отдаться, чтобы хлеб привозили?» [II, 406–407] Деревня перестала принадлежать какому-либо государству, не стало возможности из нее выписаться у Аксиньи Егоровны, чтобы получить место на захоронение, да и не хотелось ей уезжать из родной деревни, отдалятся от родной природы.
Природа сопровождает героев с самого начала рассказа, вся их жизнь разворачивается на их фоне. И ключевая проблема — проблема экологии дана с первых строк рассказа: «Крайней улицей микрорайон выходил на овраг, обширный и пустой, лежащий огромный неровной впадиной. Его можно было принять за заросший карьер, но нет, грунтовой выемки тут никогда не было, так устроилось природой». Природа, окружавшая город, была сплошь переработана руками человека, однако здесь осталась она нетронутой. «Город с двух сторон полукругом подступил к нему и остановился». [II, 401] С самых первых строк автор вселяет в души читателей надежду на светлое будущее, которое будет представлено в образе юной Таньки — ребенка с чистой душой.
Образ дочери Аксиньи Егоровны — Пашуты, занимавшейся похоронами, дан развернуто, именно ее душа мечется и отвердевает в это непростое время. Эволюцию имени этой женщины автор расписывает подробно, соотнося ее с жизненными этапами: «Имя, как и одежда, меняются, чтобы облегать человека, соответствовать происходящим в нем переменам. Была Пашенька с тонкой талией и блестящими глазами; потом, войдя в возраст, в замужество, в стать — Паша; потом один человек первым подсмотрел — Пашута. Как фамилия, так и стали называть, порою не зная, имя это или фамилия». [II, 402] Тем самым человеком. Окрестившим ее был Стас, или, как называла его сама Пашута, Стас Николаевич.
Всю жизнь проработала Пашута в столовых и продолжала там работать, уже выйдя на пенсию, «она скучала без нее, никак не могла отвыкнуть от «ада», как дружно все они проклинали чад и смрад, жар и пар среди печей и котлов, густых и одуряющих запахов пищи, впитывающихся в тело, по нескольку часов на ногах». [II, 403] В столовую убежала она из родной деревни, именно там «прошла весь трудовой путь от заведующей до посудомойки» — «путь в обратном направлении». [II, 403]
Личная жизнь Пашуты не сложилась и детей у нее не было. «Ее Бог наказал за аборт». [II, 407]
Атмосфера ада, темные тона преобладают на протяжении всего повествования, начиная с первых страниц: «Но на этот раз весь огромный дом был темен, весь он утонул во мраке ночи, смешанном с мраком тумана, и два одиноко светящихся окна, едва пробивающихся сквозь туман, ничего, кроме тревоги, вызвать не могли». [II, 401] Потом, по дороге к Стасу Пашуту преследует темнота, темные тона в природе: «Она вышла к автобусу в темноте, забитой сырым вонючим туманом». [II, 415] И далее на кухне у Стаса за долгожданным чаем «в голом, без ставня, окне которой, засиженном мухами, летели космы тумана, путаясь в черных и острых ветках яблони, и виднелся навес с верстаком по левую сторону и поленницей дров по правую. Все промозгло за сырую осеннюю ночь и стояло уныло». И даже утро в тот день, казалось, соболезнует героям и их горю: «Рассвело мутным болезненным светом». [II, 416]
Во время похорон природа также дает почувствовать, что не по правилам отправляют в последний путь Аксинью Егоровну: Пашута либо забывает о канонах, либо, пересилив себя, отступает от ритуала. Успокаивает она себя мыслью: «Бог простит. Богу, похоже, придется прощать ей многое». [II, 409] И как бы в наказание себе Пашута считала: Почему-то надо было мокнуть и мерзнуть, но быть рядом с этой все углубляющейся прямоугольной ямой, присутствовать при ее творении». [II, 427]
Во-первых, Пашута забывает занавесить зеркала в доме: «Тюха, даже зеркало не завесила!» [II, 408] Во-вторых, дочь сама вымыла мать, что обычно делается женщинами одного возраста с умершей. Лейтмотивом звучит мысль: «Нет, надо хоть сердце свое заменить, чтобы оно не пугалось, но справиться самой. И сразу сказать себе, что другого выхода у нее нет». [II, 412] Пашута старалась стать хладнокровной, чтобы не совеститься из-за содеянного: «Каждое новое движение требовало все больше решимости и сил. А ведь это только начало. Но она управлялась пока почти бесчувственно, без страдания, с какой-то стылостью и глухотой, подгоняя себя: дальше, дальше.».. [II, 413] И наконец, «Обратно поехала Аксинья Егоровна, должно быть, первая из покойников». [II, 431]
Но для самой Аксиньи Егоровны смерть была светлым праздником: она задолго начала к нему готовиться, было приготовлено самое нарядное платье, для которого при жизни не нашлось случая. Это было «темно-коричневое вельветовое платье с черным витым пояском». [II, 409] Описание уже подготовленной к погребению Аксиньи Егоровны наполнено благодатью: «Мать лежала прибранная, торжественная, со скрещенными на груди руками, с расчесанными волосами под темным платочком, завязанным под подбородком. Подвязаны были вместе и вытянутые, вдоволь набегавшиеся ноги. Такой покой был на ее лице, будто ни одного, даже маленького дела неоконченным она не оставила». [II, 413]
Перед смертью мыслями Аксинья Егоровны была в деревни, спрашивала, не пишет ли кто ей оттуда, а совсем незадолго до кончины разговаривала с Лизой вместо Пашуты, помнила всех ее внуков поименно, помнила всех живых и мертвых. Гроб в деревнях величают «домовиной»: он и становится последним домом человека. И при всех обстоятельствах гроб Стас сделал на совесть, а Пашута купила красную ткань под стать: «Домовина для Аксиньи Егоровны была выстроена по первому разряду, ничего не скажешь. Грех обижаться. Но эту домовину нужно было еще выстелить теплом и убранством. Красный материал для обивки Пашута купила. Залезла в долг, истратилась, но материал был под стать гробу — праздничный и суровый. Им она и принялась выстилать ложе, закрепляя его кнопками». [II, 429]
Причиной всего происходящего стал отрыв человека от земли, переезд человека в город, где нарушаются все исконные традиции, где теряется связь между людьми. Автор и предлагает читателю поразмышлять о том, какой стала жизнь в городе и позволяет сравнить ее с деревенской. Автор наводит на мысль, что не нужна прописка, чтобы быть похороненным на городском кладбище — земля готова принять и так.
Проблема экологии одновременно является и масштабной экспозицией рассказа: «Крайней улицей микрорайон выходил на овраг, обширный и пустой, лежащий огромный неровной впадиной. Его можно было принять за заросший карьер, но нет, грунтовой выемки тут никогда не было, так устроилось природой. Вокруг этого города, блиставшего в свое время славой великой стройки коммунизма, земля перебучена и перелопачена на десятки километров, здесь вбили в русло гигантскую плотину для электрических турбин, построили огромный алюминиевый завод, лесопромышленный комплекс, до десятка других крупных заводов, но и здесь кое-где остались участки нетронутой земли. Одним из них и был этот овраг, заросший среди глинистых проплешин обдерганными кустами ольхи, осинником да крапивой. Город с двух сторон полукругом подступил к нему и остановился. На третьей, на южной стороне, где ходило солнце, противоположной микрорайону, сразу за оврагом тянулся в гору сосняк, вблизи города побитый, с частыми следами кострищ и палов, но все-таки живой, отрадно зеленеющий и зимой и летом». [II, 401]
В этих словах мы читаем и о надежде автора на светлое будущее: природа еще в силах преобразовать и вернуть на место то, что было разрушено человеком, полагавшим, как и Базаров, что природа — не храм, а мастерская. В рассказе мы видим, к чему приводит подобное отношение человека к матери-природе.
«Потом, когда жизнь открылась сплошной раной. Трамплин забросили, и металлическая ферма его теперь торчала голо и мертво, как скелет» [II, 401] — земля метафорически так же приобретает образ умирающей.
Жизнь в городе не могла привлечь Аксинью Егоровну, прожившую всю жизнь в деревне. Несмотря на холод и одиночество, она рвалась туда, ее тянула земля: «Никакими уговорами или запугиваниями удержать ее было нельзя — скорей, скорей на волю из ненавистной каменной тюрьмы, скорей взойти на свой порожек, надышать избу своим духом, и хоть букашкой ползать, да по натоптанным родным тропкам». [II, 406] Аксинье Егоровне было нестерпимо больно наблюдать за увяданием деревни, «боль, продолжающая жизнь, обтекала каждую клеточку». [II, 408]
Автор задается неразрешимым вопросом о городе: «как из того, что начиналось тут, получилось то, что есть.».. [II, 412] А есть одиночество, о котором долго говорят Стас с Пашутой, есть бюрократизм и бездушность. Именно на такие последствия перестройки указывает В. Г. Распутин в первую очередь.
Автор в рассказе размышляет о простоте похорон в деревне, о поддержке леса, ветра, каждой травинки, в отличие от городских условий, при которых бесконечно сложно похоронить человека без денег и связей: «Господи, но как же просто было бы сейчас в деревне! Как близко там почившему от дома до дома! Снесли бы Аксинью Егоровну на руках, положили просторно среди своих, деревенских, и весь обряд был бы дорогой к родителям, а не хождением по мукам, по хищникам-разбойникам, наживающимся на смерти. Там бы и небо приспустилось над Аксиньей Егоровной, труженицей и страдалицей, и лес бы на прощанье помахал ветками, и дых ветра, пронесшись струнно, заставил бы склониться в прощальном поклоне всякую травку». [II, 409]
Однако финал рассказа В. Г. Распутин делает светлым, вводя образ чистой внучки Пашуты — Таньки. Именно к ней обращается Серега со словами: «В ту же землю... Правда, Танька?» На что Танька «торопливо закивала». И далее автор вводит в рассказ светлые тона, которые символизируют надежду на духовное Возрождение в стране и в отношении между людьми: «В освещенных недетским прозрением глазах ее стояли слезы. Решительно вступала в свои права зима — снег шел густо, небесный свет его должен был проникать глубоко» [II, 433]
Рядом с могилой Аксиньи Егоровны по весне Пашута увидела еще две свежие могилки, «такое славное сыскали место». [II, 434] Этой новостью поделиться она поехала к Стасу, который осунулся лицом и начал пить, потому что одна могилка оказалась Серегина, которого выдали на растерзание свои же сослуживцы.
Все гибнет во времена перестройки, гибнет сильный человек, спивается сильный человек, а умный приходит ими управлять. Автор их называет «профессора! Академики! Гуманисты! Гарварды!» [II, 435]
Пашута все пыталась уверить Стаса, что «не может того быть», однако «Стас улыбался и не отвечал». [II, 435] Ставит В. Г. Распутин читателя перед дилеммой: а возможно ли возрождение после такого развала во время перестройки? Свою надежду автор возлагает лишь на духовную веру человека, именно поэтому идет Пашута в церковь: «Впервые вошла одна под образа, с огромным трудом подняла руку для креста. Под сводами нового храма, выстроенного лет пять назад, в будний день и в час, свободный от службы, искали утешения всего несколько человек. В высокое окно косым снопом било солнце, чисто разносилось восторженное ангельское пение должно быть, в записи, истаивая на круглой медной подставе, горели свечи. Неумело Пашута попросила и для себя свечей, неумело возжгла их и поставила — две на помин души рабов Божьих Аксиньи и Сергея и одну во спасение души Стаса». [II, 435]
Таким образом, в рассказе «В ту же землю...» В. Г. Распутин рисует нам осиротевшую землю без хозяина и человека, оставшегося без дома, им бы найти друг друга, зажить по-старому, но перестройка диктует совершенно иные правила, от которых страдают души людей. Однако автор дает читателю надежду на Воскресение и воссоединение русского человека и матери-земли.
Литература:
1. Перевалова, С.В. «Особая география памяти» (Образ автора в русской прозе 1970–1980-х годов — В. П. Астафьев, В. Г. Распутин, В. С. Маканин): Монография. — Волгоград: Перемена, 1997.
2. Распутин В. Г. «Живи и помни»: М.: Панорама, 1997.
3. Хализев, В. Е. Теория литературы. — М.: Академия. 2009.
