В статье авторы сравнивают произведения малых народностей Севера с произведениями русской литературы через анализ мотива дороги.
Ключевые слова: писатели, проблема отцов и детей, мотив дороги.
В. Распутина и А. Неркаги, как представителей русской и ненецкой литературы, объединяет, на наш взгляд, многое: общая тема гибели патриархальной традиционной жизни русского крестьянства и ненецкого народа, общая проблема взаимоотношений и преемственности поколений, проблем отцов и детей, но основным, на наш взгляд, объединяющим началом их творчества, является мотив Дороги Жизни.
Повесть В. Распутина «Последний срок» начинается так: «Старуха Анна лежала на узкой кровати возле русской печки и ждала смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят»… Сюжет повести простой. Умирает старуха Анна. По телеграмме сына Михаила съезжаются на похороны старшая дочь «деревенская» Варвара, средняя дочь «городская» Люся и сын Илья, «потерявший своё лицо». Только младшая и любимая дочь Татьяна, или Таньчора, как её называет мать, не приехала. Обрадованная приездом детей старуха ожила, дети, погостив три дня и пожелав ей долго жить, уехали, а «ночью старуха умерла» [3]
А. Неркаги в повести «Белый ягель» рассказывает о похожей трагедии: не приехала на похороны матери красавица-дочь Илне («Женщина Ламдо умерла зимой, в очень холодный день, может поэтому не приехала птица-дочь на её похороны», — оправдывает её отец), не вернется в родное стойбище дочь старого Пэтко, попавшая в плен манящих городских огней.
В центре нашего внимания будут жизненные дороги героев этих повестей: «городской» Люси, ещё девчонкой, уехавшей в город учиться и оставшейся там, Таньчоры, так и не приехавшей на похороны матери [3], Пэтко, потерявший дочь-красавицу, Хасавы, Вану, пытающийся помочь другу Пэтко (он едет к его дочери, чтобы напомнить ей о той дороге, которая ведет к родному дому, забытому отцу) [2].
Подобно тому, как Гоголь в «Мертвых душах» композиционно выделяет среди помещиков Плюшкина, посвятив ему шестую главу, центральную, Распутин шестую главу (из 11) — композиционный центр повести — отдает Люсе. Именно в этой главе особенно остро многие читатели слышат напоминание о том, что идущий по Дороге Жизни человек должен стараться не растерять вечные ценности, необходимые в дальнейшем пути, что человек, принимающий помощь на Дороге Жизни — не должен забывать потом вернуть этот долг.
На третий день с утра, не зная, чем заняться дома, испытывая «раздражение против себя оттого, что не может проникнуться одним общим и радостным настроением встречи, и против родных, и даже против матери, из-за которой ей пришлось напрасно приехать — именно потому, что «напрасно» (дети приехали хоронить мать, она-то и платье черное сшила специально), Люся отправилась в лес, чтобы «подышать свежим воздухом». Старые заброшенные тропки-дорожки позвали её в прошлое, разбередили её душу, пробудили память. Она поняла, что «там, в городе, в своей новой жизни всё забыла — и воскресники по весне, когда заготавливали дрова, и поля, где работала, и завалившегося Игреньку, и случай у черемухового куста, и многое-многое другое, что было ещё раньше, — забыла совсем, до пустоты. Давно-давно она не трогала воспоминания о деревне, и они окаменели. И вот сегодня вдруг вспыхнули» [3, с.56].
Вспыхнувшие воспоминания очень быстро в ней погасли, и вновь ожили раздражение, досада и недовольство каждым из родных вместо чувства родственной близости. Духовное обновление не состоялось. На своей Дороге Жизни Люся выбрала забвение, где нет чувства Долга, Совести, Ответственности, по этой же дороге забвения идет и её сестра Татьяна, которая не приехала к матери совсем.
Именно Таньчору больше всех ждала мать, именно её имя первым произнесла, когда в день приезда детей пришла в себя. Слова о последнем сроке дважды прозвучали в повести: «Старуха понимала, …что это последний срок, который ей отпущен, а с завтрашним днем ей будет уже не по пути… если до темноты Таньчора не приедет, значит, нечего больше надеяться» [3, c.37].
Старуха Анна с таким чувством ждет Таньчору, как будто от этого зависит ответ на главный вопрос о смысле жизни, судьба самой Таньчоры и другие её детей, судьба природы, народа, России и всего мира. Придет она, и «по лицу, без слов, можно многое узнать, и тогда старуха решила бы, молиться ей за погибающий мир или радоваться за его вечность». Почему не приехала дочь («С ей че-то стряслось», думает мать), автор не даёт объяснений, оставляя читателя с этой загадкой. Дорога Жизни и Долга не привела дочь домой, разорваны нити, связывающие поколения.
Дорога Жизни — свидетель и воздаяние, она обладает социальными и моральными характеристиками, над чем мало задумываются люди, а «последний срок» наступает, об этом предупреждает нас В. Распутин.
А. Неркаги в своей повести тоже приходи к выводу, что «велико то время, если есть у него Дороги Совести, и народ, почитающий её закон, тоже велик». Мотив дороги реальной, соединяющей селения ненцев, и дороги жизненной является основным в повести А. Неркаги «Белый ягель».
Реальная дорога является великим уравнителем, она выстраивает вертикаль человеческих отношений, испытывает человека на человечность. Среди множества частных тропок и дорожек автор указывает на важность главных дорог, сводящих людей вместе: «На такой дороге нельзя пронестись мимо плохонькой нарты, не остановиться, не отдав честь сидящему в ней… Есть укорот на всякую гордыню и силу. На этой дороге спесивый помнит и знает, что земля одна и небо над головами общее. И не потерпит дорога на своём теле, чтобы один обидел другого…» [2, с.8].
Повесть начинается с размышлений старика Пэтко о судьбе. В авторском повествовании соединились два голоса: автора и его героя. «Год назад ушла в вечную ночь его жена, не совсем старая женщина Ламдо… А где-то, в каком-то поселке у него есть две дочери. Старшая уехала давно, Пэтко и не помнит когда, а младшая приезжала часто. И как они любили с женой, когда их дочь приезжала летом. Они, как две старые птицы, с обеих сторон любовались ею. Как птицы-родители чистят перья своему единственному птенцу, так и они с женой одевали её в самые лучшие меха, какие только были в нартах. Но дочь уезжала всегда, как нежная птица, которая боится зимы и улетает туда, где тепло» [2, с. 4]. Почему не приехала Илне на похороны матери, старик Пэтко находит сначала простое объяснение: «Женщина Ламдо умерла зимой, в очень холодный день, может, поэтому не приехала птица-дочь на её похороны».
Пэтко, как и старуха Анна, тоже прожил долгую жизнь и не боится смерти, «вечной ночи» («Пора уходить самому, пока не стал обузой для себя и для людей. Жизнь прожита… смерть наклонится над ним, как мать над ребенком»), но его ужасает одинокая старость, все обессмысливающая, и он напоминает своему другу Вану слова старого Тахану: «Старость… только тогда жизнь, когда тебя любят дети. А если нет, старость — гроб, которому второпях забыли крышку прибить» [2, с. 15].
Вану, пытающийся помочь своему старому другу, едет к его дочери, дабы напомнить ей о той дороге, которая ведет к родному дому, забытому отцу. И эта реальная конкретная дорога, по которой едет Вану, ассоциируется в сознании героя с другой, давшей возможность выжить ему и многим до него, — Дорогой его Жизни, Дорогой Жизни его народа. Вану вспоминает, как провожали его в эту дорогу (за хлебом) отец с матерью. «Встанешь на дорогу, по ней иди», — наставлял отец. Родители не глядели ему вслед. «И только теперь, годы спустя, Вану понял, что это был не ритуал — проводы шедшего в дорогу. Старик и старуха просили милостыни у хозяина дороги для него. Впервые вступил Вану на Дорогу Жизни. На эту, по которой идет…». Не раз встретился ему на дороге не дошедший до конца пути замерзший ненец. Около мертвых всегда лежали кусочки какой-нибудь еды. Мальчик брал их, шепча: «Я обязательно верну». На обратном пути Вану «не раз клал у знакомых уже трупов кусок хлеба, неизменно повторяя одно лишь слово: «Вернул!»… Вернуть, что взял. Всегда ли это умеют люди? Вернуть не только куском хлеба…».
Мотиву Дороги Жизни в повести А. Неркаги сопутствует мотив Долга. Долг уважать и почитать старость, близкого человека, соседей. Долг перед ушедшими в иной мир, перед теми, кто еще не родился. Долг перед своим огнем, своими оленями. Долги словно переходят по наследству. Автор убежден в том, что как бы ни тянула тебя цивилизация, как бы ни манил иной, полный многими соблазнами, мир, твой долг хранить огонь своего чума, своего стойбища, своего народа. Всегда есть возможность по дороге, ведущей от дома, вернуться в него. Не должен гаснуть в чумах ненцев огонь, и поддерживать его должны только те, кого он согревал с рождения.
Не стало своего огня у старого Пэтко. «Я снял пояс и бросил его на землю, — говорит старик. — Человек без имени и огня — камень. А камень не имеет семени, у меня нет дочери… Я человек, живущий на нарте времени…».
Старый ненец проклинал свою дочь, отказывался от своей крови и плоти. «Такого слова не знала земля ненцев». Всё в мире вдруг перевернулось, опрокинулось. Невозможное стало очевидным. Проклиная дочь, старый Пэтко как бы проклинает ту Дорогу, по которой она ушла из родного дома и не вернулась по ней к осиротевшему отцу. Цивилизация, бесцеремонно ворвавшаяся в жизнь северного человека, изменила ее до неузнаваемости: еще сильные мужчины снимают с себя пояса, еще молодые ненцы перестают заниматься исконными промыслами, спиваются, взявшие в долг на «Дороге Жизни» забывают вернуть его, молодые женщины не поддерживают огонь в чумах своих… «Не знала такого земля ненцев».
Разлад с самим собой глубоко и трагично переживает и уже немолодой Хасава, его рассказ о Дороге Жизни заставляет вздрогнуть сердца слушающих, содрогнуться его болью. Новая власть, подтолкнувшая к пьянству, трагическая гибель жены, разорванное волками стадо оленей. Но самым трагичным оказалась встреча с детьми, много лет не бывавшими у отца. Радость старика была недолгой. В какой-то миг между отцом и детьми вспыхнуло непонимание, обернувшееся трагедией. «Отец, — говорит сын, — ты должен нам помочь. Нам нужны деньги. И все равно ты когда-нибудь должен будешь нам… отдать то, что нам положено по закону… Нарт и оленей нам не надо, а вот деньги нужны». Всего три страницы в тексте. Но сколько вместили они боли за то, чего никогда не видела земля ненцев, тревоги за то, что может принести день завтрашний!
Сцена забоя оленей потрясает. «Озлобленный, обрызганный кровью и навозом, Хасава весь день убивал… Сначала Хасава старался бить телят этой весны, не очень хорошо знакомых, хотя уже сердцу дорогих, но потом ему стало все равно, и он бил первых попавшихся под руку. Он выполнял свой долг, свой позорный долг отца, зачавшего и вырастившего детей-воронов, детей-коршунов. И когда десять туш, обезглавленных, вычищенных, распластанных на снегу, выстроились в строгий ряд, подозвал гостей и сказал: «Вот, — вложил окровавленный нож в ножны, не оглядываясь, вошел в чум и, как был в малице, так и упал на постель».
Явь сменяется сном, в котором еще раз герою суждено было пережить приезд детей, бегающих, что-то вырывающих из рук друг друга, кричащих ему: «Ты наш отец! Ты нам должен! Должен!»... Дважды пережитое «позорное» возвращение долга требовательным детям рождает в старом ненце ощущение ужаса, отчаяния, опустошенности. «Полночи таскал, ровнял и притаптывал Хасава, до тех пор, пока залитое кровью место не стало сверкать подлунной, подсиненной чистотой…» («Не дети, а черные вороны… Забыли закон своей Земли — дети кормят отцов и матерей, став на ноги… ведь это закон не только их земли, это непереступаемый Закон всего живого. И как хорошо они поняли другой, чуждый — взять у родителя, пока он еще может дать. Вот зачем приехали дети… Дети — гости, дети — вороны…»).
Двух стариков (Хасаву и Пэтко «Белый ягель») и старуху (Анна «Последний срок») объединила (как это ни парадоксально звучит) одна беда — дети. «Олени и дети — два главных корня жизни, их не будет — заглохнет Земля, превратившись в холодную снежную пустыню, где хозяином будет ветер, злой и одинокий. Ненец умирал и вместе с правом на жизнь передавал детям оленей, место под солнцем, жилище, какое бы оно ни было — и это было хорошо, и не было слышно такого, чтобы при живом отце и даже после смерти его дети грызлись бы над наследством, как свора диких волков…».
Не случайно возникает в тексте слово символ — «пустыня». Кричи — не кричи, зови — не зови: вряд ли кто услышит, откликнется на твое отчаяние и боль. Повести «Последний срок» В. Распутина и «Белый ягель» А. Неркаги — об одиночестве живущих не в пустыне, о сиротстве тех, у кого есть родные и близкие, о разъединении, о раздробленности людей на Дороге Жизни.
Тревожные размышления авторов о прочности корней, поддерживающих жизнь детей на Земле, о Дороге их Жизни. Молодые не испытывают должного уважения и почитания к старости, к дому. В создаваемых семьях не рождаются дети. Не превратится ли скоро благодатная земля в пустыню, тревожатся писатели. Где та объединяющая сила любви, веры, понимания, которой сильна Земля?
Может быть, в какой-то мере отвечает на этот вопрос финал повести А. Неркаги «Белый ягель», когда старый Пэтко раздает нажитое за жизнь. Первой оказалась женская нарта, предназначенная для дочери, «и первая же вещь, попавшая в руки, заставила старика вздрогнуть. Люлька-колыбелька — гнездышко дочурки. Улетела и не вернулась к родному берегу дочь… Боясь заплакать, он схватил люльку… не глазами, а одним сердцем нашел среди людей Пэтко молодую девушку, двумя руками подал колыбель дочери. «Возьми. Она не должна быть пустой… Там, где дети, нет смерти». Значит, будет кому поддержат огонь в Доме! Значит, будет Жизнь!
Надежда на праведную Дорогу Жизни своего народа звучит и в названии повести А. Неркаги: «Есть черный ягель, ягель печали. Прикосновение к нему холодит руку в самую жаркую пору. Если тело его зарастет этим ягелем, не разжигай огонь. Он мертв. Значит, мало любви было в моей жизни. Так умирают души… А есть Белый ягель — «Ягель солнца». Он светит в самую темную ночь. И если время оденет его в этот ягель, тогда разжигай большой огонь, забей семь голубых быков. Сыну завещай чтить это место. Не будет сына — завещай людям. В таких местах живут Души».
Мир, созданный В. Распутиным, еще не является катастрофическим, но то, что происходит в нем, рождает у читателя ощущение её близости и даже неизбежности, есть надежда на маленькую девочку-внучку, которая одна из близких постоянно находится рядом с Анной, она старуху жалеет и любит, значит будет кто-то помнить об Анне, значит будет жить память, связь поколений!
Таким образом, дорога совести (жизни) в повести А. Неркаги и В. Распутина является одним из связующих, стержневых мотивов произведений, помогает установить диалог двух культур. Мотив дороги, на наш взгляд, позволяет раскрыть границы «своего» мира, дать пространственно-временную характеристику событиям, раскрыть поэтику художественного пространства и времени как динамическую характеристику (движение героя в пространстве и времени), фиксацию географического положения героя, констатацию времени относительно заданной топографической и эмоциональной точки отсчета. Мотив дороги совести (жизни) представлен в повестях В. Распутина и А. Неркаги как объект поэтизации и как соотнесенность с системой религиозно-этических представлений о вечной жизни (вертикальная и горизонтальная направленность пространства), дуализм восприятия мира, паломничество героя как способ постижения идеала, как путь приобщения к праведной жизни.
Мы считаем, что мотив дороги совести является наиболее значимым в литературе, помогает установить диалог двух культур, дает возможность корректного прочтения произведений русских писателей и писателей малых народностей Севера на уровне «текст — ментальность», находя точки соприкосновения между произведениями через анализ их мотивной структуры (мотив дороги жизни, совести).
Литература:
- Литература народов Севера. Учебник-хрестоматия для 9–11 классов. Санкт-Петербург. 1996.
- Неркаги А. Белый ягель//Под сенью нохар-юха: Альманах салехардских литераторов. Тюмень, 1995. — 529 с.
- Распутин В. Г. Повести и рассказы. М.: Дрофа: Вече, 2002. — 400 с.
- http://libgub.test.yanao.ru/cbs/pub/pis/Nerkagi/Nerk.htm
