Аналитическая традиция в философии восходит своими корнями к Декарту, Локку, Юму и Канту, обративших внимание на исследование логических и языковых оснований знания. Основоположником аналитической философии науки считают Б. Рассела, в творчестве которого можно встретить ключевые идеи, развиваемые различными представителями так называемого неопозитивизма. Под термином «неопозитивизм» подразумевают ряд философских учений первой половины XX века, сделавших предметом своего внимания языковые средства научного познания.
Неопозитивизм сначала выступает в виде логического позитивизма, наиболее крупными представителями которого являются М. Шлик и Р. Карнап. В центре внимания логических позитивистов находятся логико-математические средства научного познания. Они исходят из того, что язык, находящийся между объектом и знанием, существенным образом влияет как на выбор объекта и его свойств, так и на характер и результаты исследования. Человек, вооруженный одним понятийным аппаратом, который формируется при овладении определенным языком науки, всегда получает результат, отличающийся от результата исследования той же реальности, проведенного носителем другой системы понятий.
Кроме того, Карнап считал необходимым очистить науку от бессмысленных суждений, к которым он относил и высказывания, истинность которых невозможно проверить. Требование обязательной эмпирической проверяемости всяких высказываний о мире является традиционным для позитивизма и берет начало в контовском законе подчинения воображения наблюдению: научными следует считать только такие высказывания, которые опираются на факты. В неопозитивизме это положение О. Конта получило название принципа верификации. Если высказывание не верифицируемо, то оно не может считаться научным. Собственно лишь опыт и придает значение высказыванию. Например, значение портативной радиостанции устанавливается при ее практическом применении. «Объяснить значение какого-либо высказывания (т. е. обнаружить у него смысл) — это значит перефразировать его с помощью подходящего контекстуального определения так, чтобы обнаружилась возможность его проверки в терминах чувственного опыта. Если это сделать нельзя, высказывание в буквальном смыслебессмысленно», — поясняет эту идею Т. Хилл [1, c. 373]. Знаменитое выражение Людвига Витгенштейна «Значение есть применение» нашло широкую поддержку и в других философских и психологических учениях — операционализме Бриджмена, генетической психологии Пиаже и др.
Итак, опытная проверяемость позволяет науке избавиться от вненаучных высказываний, часто встречающихся в философии. Но что такое опытная проверка? Все неопозитивисты в этом вопросе единодушны со своими предшественниками: мы можем сказать о предмете только то, как он представлен в нашем сознании. А там он дан в виде совокупности чувственных образов — «состояний сознания или их изменения» (Витгенштейн). Поэтому всякая опытная проверка высказывания есть сопоставление его содержания с чувственными данными, возникающими при такой проверке. Истинность суждения «Вода холодная» проверяется при помощи сопоставления этой мысли с осязательными ощущениями, полученными при соприкосновении руки с водой.
Правда, существуют высказывания, которые нельзя проверить так просто. В таких случаях применяется процедура сведения таких высказываний к «протокольным предложениям», которые давно проверены или могут быть легко проверены. К ним, например, относятся суждения типа «Для роста растений необходима вода». Позднее Карнап согласился о допустимости в науке высказываний, которые в принципе верифицируемы. С этой точки зрения суждение «На Сатурне есть кислород» можно считать научным, т. к. оно когда-либо может быть проверено. Карл Поппер, испытавший сильное влияние неопозитивизма, ослабил в дальнейшем принцип верификации до того, что предложил считать научным всякое высказывание, которое допускает возможность своего опровержения. Например, суждение «Все обезьяны болеют СПИДом» можно опровергнуть, исследовав хотя бы одну здоровую обезьяну. Значит, это суждение научное, правда, ложное. Суждение же «Бог создал Еву из ребра Адама» не является научным, т. к. мы не знаем способа его опровержения. Идея верификации в таком ее варианте получила название «принципа фальсификации».
Идея прояснения сути научных проблем с помощью анализа выражающих их языковых средств дальше развивается в таком направлении неопозитивизма, как лингвистическая философия. Ее основателями являются Дж. Мур и Л. Витгенштейн. Позже к ним присоединились Дж. Остин, Г. Райл, П. Стросон. Ключевые идеи лингвистической философии изложены в «Логико-философском трактате» Витгенштейна. Этот философ, как и все позитивисты, не отрицает объективное существование вещей. Но, пишет он, мир нам дан не как совокупность вещей, а как совокупность фактов. Например, фактом является высказывание «Часы лежат на столе». Конечно, и часы, и стол существуют объективно. Но того, как это нам представлено в нашем сознании, в объективном мире нет. Там нет фактов, но есть вещи и процессы. Факты же организуются логическим пространством нашего сознания. Поэтому мир для нас есть всегда совокупность фактов, а не вещей. В языке мы выражаем факты, т. е. определенным образом обработанную нашим сознанием информацию о вещах. И ничего более. Мир есть для меня то, что я могу о нем сказать. «Границы моего языка обозначают границы моего мира», — писал Витгенштейн. Поэтому ошибки в объяснении и понимании мира нужно искать в языке — главном выразителе и оформителе субъективного мира человека. Это очень важно, т. к. люди, перенимая неверные языковые конструкции друг у друга, тиражируют тем самым и неверные представления о мире. Мы ограничены горизонтом определенного языка, который, по сути, и есть горизонт нашего сознания. Вот на это и должна обратить внимание философия науки. Она должна быть терапевтом языка, заниматься прояснением языковых выражений науки, а не декларировать не поддающиеся опытной проверке высказывания типа «дух первичен, материя вторична» (или наоборот). «Философская работа состоит, по существу, из разъяснений. Результат философии — не некоторое количество «философских предположений», но прояснение предложений. Философия должна прояснять и строго разграничивать мысли, которые без этого являются как бы темными и расплывчатыми... Все то, что может быть сказано, должно быть ясно сказано»,–- утверждал Витгенштейн [2, c. 50–51]. Заблуждение в употреблении слов заключается в том, что люди полагают, будто бы у каждого слова есть одно, единственно истинное значение. Часто суть научных споров сводится к обоснованию каждой из сторон своего понимания значения какого-то термина или высказывания. Иногда на это уходят годы, но спор все равно может оказаться безрезультатным, если спорящие «играют» в разные «языковые игры».
Понятие «языковая игра» ввел в философию Витгенштейн. Языковую игру можно сравнивать с карточной игрой. Известно, что карточных игр много, но все они организованы из одних и тех же карт. Но в одной игре бубновый туз имеет одно значение, в другой — другое: все зависит от правил игры. Если нас спросят, какое значение в карточной игре имеет бубновый туз, нам сложно будет дать однозначный ответ. Мы будем вынуждены уточнить, о какой карточной игре идет речь. Если же этот вопрос зададут человеку, знающему только одну карточную игру и не подозревающему о существовании других, то он без колебания расскажет о возможностях бубнового туза. При этом он будет категорически утверждать, что только такое понимание значения бубнового туза соответствует действительности. Точно так же поступают те, кто спорит и навязывает остальным свое понимание терминов «материя», «объект», «культура» и т. п. как единственно правильное. Единый смысл понятие «материя» имеет только для тех, кто употребляет его в рамках одной «языковой игры». Люди, воспитанные на правилах этой игры (например, марксисты), легко понимают друг друга. Но как только они оказываются в ситуации, где этот термин применяется как элемент другой «языковой игры», возникает непонимание, неприятие, критика такого понимания термина. Что, кстати, совершенно бесполезно, как, к примеру, «критика» сороками карканья вороны.
Представители лингвистической философии считают, что философы и должны выявлять и прояснять подобные ситуации, имеющие языковую основу. А для этого требуется твердо уяснить только одно: значение слова жестко связано с его употреблением. «Каждый отдельно взятый знак кажется мертвым. Что дает ему жизнь? В употреблении живет он», — пишет Э. Альбрехт, объясняя эту идею Витгенштейна [3, c. 27–28]. Поэтому плодотворной может быть лишь дискуссия, которая ведется в рамках одной «языковой игры». Образцом здесь могут послужить логико-математические теории, в которых всегда оговариваются условия употребления терминов. Карнап сначала даже предлагал унифицировать все науки на основе введения какого-либо строгого языка, например, языка физики. Но впоследствии он отказался от этой идеи. Витгенштейн также понял о невозможности поместить всю полноту жизни в жесткие схемы логико-математических знаков. В последние годы творчества он обращается к анализу естественного языка, в котором обнаруживает множество нормально сосуществующих языковых игр. Тогда он приходит к выводу, что образцом развития науки может послужить естественный язык, а философия должна оставаться аналитическим инструментом науки, проясняя в ней ситуации, возникающие на языковой основе.
Таким образом, главный вклад неопозитивистов в философию науки состоит в том, что они внесли в неё идею о трансформирующей роли языка при обработке информации об объекте. Согласно этому мнению, ученый, пользующийся одним понятийным аппаратом при исследовании объекта, получит иной результат, чем ученый, который использовал другую систему понятий при изучении того же объекта. Схематично это можно представить так: ОБЪЕКТ → ЯЗЫК НАУКИ → ЗНАНИЕ ОБ ОБЪЕКТЕ. П этой причине научное знание не может быть абсолютно объективным.
Исследование внутренних механизмов развития науки, характерное для неопозитивизма, начиная с середины ХХ века, все больше смещается на изучение вненаучных факторов, влияющих на процесс научного познания. Все больше и больше осознается невозможность одной научной картины мира для всех, в силу неизбежного влияния на познание тех ценностных установок ученого, которые находятся вне науки. Вненаучной, как правило, оказывается и конечная цель познания, что порождает сомнение в правильности традиционного представления научного познания как процесса движения к истине. Все эти проблемы находят свое отражение в многочисленных философских учениях: критическом рационализме, прагматизме, «новом рационализме» Г. Башляра, философии науки Т. Куна и Ст. Тулмина, П. Фейерабенда и др. Выход за рамки науки для её объективной оценки, на наш взгляд, предполагает учет не только экономических, политических, социальных факторов, но и традиционных ценностей, находящихся нередко в сфере религии [4; 5; 6; 7; 8].
Таким образом, можно сказать, что аналитическая философия рассматривает себя в качестве особой науки, предназначенной для выполнения «терапевтичечской» функции в научном познании. Её предмет — «болезни» науки, вызванные дезориентирующим влиянием языка. Однако по мере эволюции неопозитивизма все более ясной становится идея невозможности «чистой» науки, не подверженной никаким внешним воздействиям. Такое мнение составляет основу постнеклассического рационализма.
Литература:
1. Хилл Т. Современные теории познания. М., 1965.
2. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.
3. Альбрехт Э. Критика современной лингвистической философии. М., 1977.
4. Рахматуллин Р. Ю., Семенова Э. Р. Онтологические основания идеи федерализма в свете философии права // Вестник ВЭГУ. 2010. № 4.
5. Рахматуллин Р. Ю. Генетические источники мусульманского права // Научный вестник Омской академии МВД России. 2011. № 4.
6. Рахматуллин Р. Ю. Семенова Э. Р. Традиционализм и либерализм в правовом и педагогическом пространстве // Профессиональное образование в современном мире. 2014. № 1 (12).
7. Рахматуллин Р. Ю., Семенова Э. Р. Традиционализм и либерализм в свете философии права // Научный вестник Омской академии МВД России. 2014. № 1 (52).
8. Рахматуллин Р. Ю. Кораническая антропология // Молодой ученый. 2014. № 10 (69).
