В статье рассмотрены христианские мотивы в творчестве поэта-мыслителя Е. А. Боратынского (1800–1844), обращение к которым свидетельствует о высоких потребностях его поэтической души. Мотивы поданы в русле биполярных концептов (Тело и Душа, Вера и Неверие, Жизнь и Смерть), которые наиболее существенно отражают необычность и противоречивость отношения Поэта к религии. Для создания своеобразного диалога эпох, повествование о «вере-неверии» поэта представлено в обрамлении стихотворения «декадентской Мадонны» XX в. З. Н. Гиппиус «Бессилье», в творчестве и мироощущении которой много схожего с поэтическими мнениями Е. А. Боратынского.
Традиционно считается, что Боратынскому присущ христианский скептицизм, который существенно повлиял на всё его творчество. С этим можно согласиться, сделав некоторое замечание. Несмотря на скептицизм, мотив стремления к истинной вере ощущается в его лирике постоянно. Мотивы собственно веры и своеобразного неверия так тесно сцеплены друг с другом, что становятся религиозно-эстетическим принципом творческого сознания поэта. Двойственное отношение Боратынского к религии обусловило непонимание его творчества современниками, которые в 20-е годы XIX в. отмечали, что он творит вне принципов романтизма. Конечно, Поэту не были чужды эпикурейские и сентименталистские мотивы, столь значительные для поэзии романтиков начала века, но в своих знаменитых элегиях, философских медитациях и посланиях 1820–1825-х годов он удачно наполняет столь чувственные жанры рассудочными измышлениями, которые свойственны мировосприятию автора. Боратынский отвлеченно-морализаторским путем подходит к осмыслению вечных элегических тем «сладкого усыпления» и чувственного охлаждения. Такой анализ чувства в элегии был поистине новым поэтическим явлением:
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
(«Признание»).
Руководствуясь принципом «что мыслю, то пишу», Боратынский делает диалектический анализ чувств неотъемлемой составляющей истинного романтизма. З. Н. Гиппиус, говоря о романтизме века XX, отмечала узость, «безрелигиозность и безбожественность» Нового романтизма, который «слишком растворился в эстетике и мистике». «Старый, чистый романтизм был сильнее, потому что был цельнее, ярче, действеннее, реальнее», — замечает Гиппиус [2, с. 229]. Романтизм века XIX был поистине религиозным. Романтизм Е. А. Боратынского в этом смысле наиболее интересен, так как его религиозность обнаруживает одновременно мотивы бессилья веры и стремление к ней.
Смотрю на море жадными очами,
К земле прикованный, на берегу...
Стою над пропастью — над небесами, —
И улететь к лазури не могу.
(З. Н. Гиппиус, «Бессилье»)
В 20-е годы Боратынскому важно выразить господство мысли и «хладной мудрости». Боратынский пишет И. Киреевскому о своем страхе перед «пламенной деятельностью»: «я охотнее вижу счастие в покое», — отмечает он [1, с. 251]. В этом своеобразном покое, который находится «меж бурною жизнью и хладною смертью» и начинает в лирике поэта все отчетливее проступать религиозный скептицизм.
В конце 20-х — начале 30-х годов «неверие» выходит на первый план. Провозгласив эгоизм «законным божеством», Боратынский не поддается ему до конца, а терзается поистине религиозными вопросами эсхатологической направленности. В 1827 г. он пишет стихотворение «Последняя смерть»:
Есть бытие; но именем каким
Его назвать≤ Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
С этих пор понятие Смерти, абсолютное для всех культур и религий, неотвратимо господствует в лирике Боратынского в различных поэтических ипостасях. Для Боратынского характерно проявление внимания к таким вечным религиозным концептам как Смерть и Жизнь, Душа и Тело. Смерть наполняется нравственным, религиозным, философским содержанием. В стихотворении 1828 г. в отличие от фатального воплощения этого концепта в «Последней смерти», Смерть мыслится высшим гармоничным проявлением. Истинно по-христиански, Боратынский пишет:
Недоуменье, принужденье –
Условье смутных наших дней,
Ты всех загадок разрешенье,
Ты разрешенье всех цепей.
(«Смерть»)
Осмысление столь значимого религиозного концепта Боратынским неоднозначно. В трактовке мотива смерти Боратынским выявляются две противоположные точки зрения: смерть как негативное и смерть как положительное явление бытия.
В незаконченной поэме «Вера и неверие» (1830 г.) проблема смерти перерастает в проблему бытийного миропорядка. Отрывок построен в форме диалога, в котором два героя: Она и Он. Они счастливы. Вокруг них и внутри них —природная Гармония, «прекрасный мир», созданный Зиждителем. С «умиленною душой» они созерцают «красу творенья». Но их земное благополучие и блаженство нарушается Его мыслью о Незнании того, что готовит Завтра; о возможном приходе Смерти, утверждении о том, что «всё ж умрём мы наконец, Все ляжем в землю». Она пытается убедить его в том, что «Бог милосерд», что за могилой тоже ожидает какое-то бытие, нужно лишь верить. Но он неумолим. Он не верит. Все окружающее социальное бытие есть «хаос нравственный»:
Презренный властвует; достойный
Поник гонимою главой;
Несчастлив добрый, счастлив злой.
И лишь замогильное бытие способно оправдать мудрость божества:
Там, за могильным рубежом,
Сияет день незаходимый,
И оправдается Незримый
Пред нашим сердцем и умом.
Заканчивается поэма-отрывок тем, что Она говорит ему:
Премудрость Вышнего Творца
Не нам исследовать и мерить:
В смиреньи сердца надо верить
И терпеливо ждать конца.
Но в ней тоже поселяется сомнение и грусть. Он и Она в поэме являют два состояния Души, заключающей в себе мятежные споры о вере и неверии.
Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить...
Мне близок Бог — но не могу молиться,
Хочу любви — и не могу любить.
(З. Н. Гиппиус, «Бессилье»)
В поздних стихах Боратынского возникает символизация образов, даже приближение к аллегории, что и «воскресило» в начале XX в. интерес к его поэзии. Символично название сборника Баратынского — «Сумерки» (1842 г.), в которое он вкладывал двойное содержание, диалектическое единство противоположностей: пограничного времени суток и сумерек жизненных и поэтических путей. Религиозные мотивы пронизывают содержание всего сборника. Центральный мотив сборника — Вдохновение. Центральный образ — человек в возвышенном своем воплощении — Поэт, возносящий «молящий глас». Для Поэта Вдохновение не может не содержать в себе мотива веры даже в стихах, проникнутых отрицательными эмоциями. Поэт находится во враждебных отношениях с обществом, современной эпохой. Тема «веры» и «неверия» воплощена здесь в новом аспекте: мотив веры неразрывно связан с мотивом поэтического вдохновения, даруемого Богом. Богаче всего тема вдохновения и веры раскрыта в стихотворении «Осень». В нем показывается слияние поэтического и божественного вдохновения. Стихотворение «Благословен святое возвестивший!» (1839 г.) ясно указывает на то, что в задачу поэта входит не только “возвещать святое». Здесь снова появляется некая религиозная бинарность, новая сторона «веры и неверия»: порок и праведность:
Две области — сияния и тьмы -
Исследовать равно стремимся мы.
Одна из ведущих современных исследовательниц творчества Боратынского С. В. Рудакова указывает, что «Сумерки» строятся на соотнесении двух временных пластов: прошлого (эпохи далекой античности) и настоящего христианского (названного поэтом «железным веком»). В «Сумерках» лирический герой, Поэт, находится в ситуации своеобразного жизненного выбора [5]. В стихотворении «Последний поэт» (1835 г.) герою открывается истинная метафизическая безысходность. Золотой век оказывается позади, кануло в Лету время благодати и гармонии, а Поэту с «тоскующей душой» остается терзаться ужасающей и пустой действительностью Века Железного. Современное Поэту Настоящее бездуховно. Ситуация раскола мироздания, ускользающая природная одухотворенность, поданная Боратынским в «Последнем поэте» схожа с ситуацией, которая занимала умы поэтов-мыслителей рубежа веков XIX и XX. Н. С. Гумилёв в 1905 г. напишет об «утомлении и бессилии» «людей Настоящего», которым остается «быть тяжелыми камнями Для грядущих поколений» [3, с. 47].
Одна из причин трагедии современного мира Боратынским описывается в стихотворении «На что вы дни…» (1840 г.), в котором размышляет о характере существования еще одной бинарной категории религиозного содержания: Души и Тела. Их разъединенность приводит к тому, что бездуховная действительность стремится стать пространственным бесплодным Абсолютом. Мотив веры и неверия проявляется по-новому: в извечном соотношении Тела и Души, которые у Боратынского наделены «безумием» и «бесплодностью». Отсутствие духовной связи, бессмысленность Тела и Души возможна лишь в безысходном безверии, которое ведет к катастрофической пустоте. Безумная и безмерная Душа ничего не оставляет Телу, которое
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
Для осмысления противоречивых религиозных представлений поэта важно поистине гениальное стихотворение онтологического характера «Недоносок» (1835г.), где Герой будто бы действительно находится «над пропастью — над небесами», но не может улететь:
И, едва до облаков
Возлетев, паду, слабея.
Как мне быть≤ Я мал и плох;
Знаю: рай за их волнами,
И ношусь, крылатый вздох,
Меж землей и небесами.
Вера «бедного духа» бессильна. Он «изнывает тоской», мечется, нигде не может найти успокоение и упование, так как ни на земле, ни в «небесных полях» не может обрести Благость, хоть и отчаянно стремится к ней:
Обращусь ли к небесам,
Оглянуся ли на землю -
Грозно, черно тут и там;
Вопль унылый я подъемлю.
Ощущение давящей тьмы и мглы безверия в расколотом миропорядке, невозможность услышать «арф небесных отголосок», являют только один исход: бессилье жизни без веры и «бессмысленную вечность».
В контексте рассмотрения христианских мотивов в «Сумерках» С. В. Рудакова называет наиболее интересным и значимымстихотворение«Еще, как патриарх, не древен я…», в котором помимо религиозной лексики представлен ветхозаветный образ богоизбранного псалмопевца Давида (1 Цар, 16: 1–13), с которым сравнивается Поэт и его Путь. Поэт чувствует свою приобщенность к Духу Святому. Рудакова отмечает, что хоть «впереди его ждет миропомазание, пережитое когда-то библейскими пророками, после которого им открывалось то, что было недоступно сознанию обычных людей…», но двойным отрицанием подчеркивается непохожесть Последнего Поэта на Царя Давида [6]:
Еще как патриарх не древен я; моей
Главы не умастил таинственный елей
Здесь снова заметны религиозные метания поэта, его бессилье и одновременное желание приобщения к святости. Важно отметить, что Боратынский часто совмещает в поэзии истинно христианские мотивы с языческими как в стихотворении 1825 г. «К…»:
В тоске душевной пустоты,
Чего ещё душою хочешь≤
Как Магдалина плачешь ты,
И как русалка ты хохочешь!
В сборнике «Сумерки» встречаем замечательное натурфилософское стихотворение «Приметы» (1839 г.), в котором поэт говорит о великой значимости знамений Природы, понимание и, самое главное, веры в ее божественные прорицания. Здесь поэт снова возвращается к мысли о несовершенстве современного человека, который
…чувство презрев, он доверил уму;
Вдался в суету изысканий...
И сердце природы закрылось ему,
И нет на земле прорицаний.
Здесь мы видим значимую мысль о том, что для Поэта, который в начале своего творчества стремился к аналитизму всего, теперь говорит о значимости чувства ощущения истинной веры, пусть даже часто бессознательном, естественном и едва уловимом явлении. Здесь мы замечаем, что «Неверие» начинает постепенно озаряется лучами подлинной «Веры».
Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков...
Мне кажется, что истину я знаю —
И только для нее не знаю слов.
(З. Н. Гиппиус, «Бессилье»)
Размышляя о наличие в поэзии Боратынского христианских образов и мотивов, было бы небезынтересно упомянуть о двух литературных тенденциях в лирике: религиозном экфрасисе и молитве.
В поэзии Боратынского наличествует религиозный экфрасис. Описание описания привносит сакрализацию художественности, целостность восприятия. В русской литературе особенно распространен живописный Богородичный экфрасис, часто возникающий в произведениях В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского, Н. С. Лескова, А. А. Фета, Ап. Майкова, Вяч. Иванова, А. А. Блока, Н. С. Гумилёва и др. Автор «Иконостаса» П. А. Флоренский отмечал, что «иконопись для глаза есть то же, что слово для слуха». Чем ближе икона к слову, тем сильнее в нем сакральное начало, семиотические процессы, происходящие на границе слова и изображения совершаются в надчувственной сфере, сфере воображения, потому необыкновенно сильны [4]. Особенность сакрального сюжета, вошедшая в экфрасис, связанный с Пречистой, и свидетельствующая о проницаемости границы между земным и небесным, — чудо, совершающееся по воле Божьей Матери, живописному изображению которой, как иконе, поклоняется герой. Именно такое чудо описано в стихотворении Боратынского «Мадонна». Боратынский убеждает, что созерцание лика Святой укрепляет веру:
Да лик ее веру в тебе укрепит,
Смотри, как приветно с холста он глядит!
Путник видит в хижине бедной старухи Божественный образ и, восхищаясь им, просит пожилую женщину продать ему икону. Но она непреклонна:
Синьор, я бедна, но душой не торгую;
Продать не могу я икону святую.
Показательно для богородичного экфрасиса завершение:
Так, веру и гений в едино сливая,
Равно оправдала их Дева святая.
В этом стихотворении Боратынский показывает превосходство веры, ее образа перед неверием посредством экфрасиса; дает ощутить силу веры.
Любопытен также и жанр молитвы в лирике Боратынского. Молитва предстает и как составляющая религиозного опыта, и как лирическое высказывание нуждающейся в Боге души. З. Н. Гиппиус писала: «Я считаю естественной и необходимейшей потребностью человеческой природы — молитву. И каждый человек непременно молится или стремится к молитве, — все равно, сознает он это или нет, все равно в какую форму выливается у него молитва и к какому Богу обращена. Поэзия вообще, стихосложение, словесная музыка в частности — одна из форм, которую принимает в человеческой душе молитва. Поэзия, как определил ее Баратынский, — «есть полное ощущение данной минуты». Быть может, это определение слишком обще для молитвы, — но как оно близко к ней!» [2, с. 150]. В «Молитве», написанной почти перед самой смертью Боратынского в 1844 г., душа и все сознание его словно озаряется тоской по вере, желанием духовного развития и восхищения перед божественной Благодатью:
Царь Небес! успокой
Дух болезненный мой!
Заблуждений земли
Мне забвенье пошли
И на строгий твой рай
Силы сердцу подай
В одном из последних стихотворений Боратынский напишет, словно пророчески угадывая возрождение своей поэзии в грядущем:
Простяся с лирою моей,
Я верую: ее заменят эти
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети.
(«На посев леса»)
Таким образом, для Е. А. Боратынского, Смерть и Жизнь, Вера и Неверие, Душа, Тело и другие религиозные понятия-концепты многогранны и многолики. Отношение Боратынского к религии — это отношение скорбного мыслителя, которому был свойственен религиозный скептицизм, и которому перед смертью приоткрылось божественное Откровение. Множество строк его стихотворений говорят о глубочайшем проникновении веры в человеческую душу. Проблема «веры» и «неверия» — одна из центральных в творчестве поэта и неразрешенная проблема всей его жизни. Проблема, из-за которой он остался непонятым большинством своих современников и проблема, которая так привлекает к его творчеству искушенных до сего времени.
Литература:
1. Баратынский, Е. А. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. / Е. А. Баратынский. — М.: Правда, 1987. — 480 с.
2. Гиппиус, З. Н. Собрание сочинений. Т. 7. — М.: Русская книга, 2003. — 528 с.
3. Гумилёв, Н. С. Избранное. — М.: Аделант, 2011. — 288 c.
4. Меднис, Н. Е. Религиозный экфрасис в русской литературе // Критика и семиотика. — Вып. 10. — Новосибирск, 2006. — С. 58–67.
5. Рудакова, С. В. Пространственно-временная организация книги “Сумерки” Е. А. Боратынского // Проблемы истории, филологии, культуры.- Вып. 22. — М., 2008. — С. 300–310.
6. Рудакова, С. В. Стихотворение «Еще, как патриарх, не древен я…» в контексте книги «Сумерки» Е. А. Боратынского // «Вестник МГГУ им. М. А. Шолохова». Филологические науки. Москва, 2011. — С. 47–54.
