Экзистенциальная поэтика рассказа «Ночь» В. М. Гаршина

В статье автор анализирует рассказ В. М. Гаршина «Ночь» с точки зрения актуализации экзистенциального сознания.

Ключевые слова: поэтика, экзистенциальное сознание, время, детство.

Рассказ В. М. Гаршина «Ночь» реализует те мотивы, что характерны для военных рассказов писателя и экзистенциальной поэтики в целом. В самом начале рассказа Гаршин акцентирует внимание на карманных часах Алексея Петровича, однообразный такт которых напоминает герою всю прошедшую жизнь: «Три, четыре, десять лет тому назад часы стучали точно также, как и теперь, и через десять лет будут стучать точно так же…» [2, 130]. Но время для экзистенциального сознания теряет свою объективную линейность, становится фактом субъективного опыта героя вместе с пространством, существенно изменяясь. Как и главный герой «Тошноты» («Тщетно я пытаюсь угнаться за своим прошлым, мне не вырваться из самого себя» [4, 63]), Алексей Петрович ощущает скованность временными границами настоящего, что добавляет еще одно измерение в мотив замкнутого городского пространства: «Время, идущее беспощадно ровно, не останавливается там, где хотел бы остановиться подольше несчастный, живущий минутою человек (курсив мой — Н. П. )» [2, 131].

В силу синтетичности и вместе с тем антиномичности экзистенциального сознания понятия «свободы» и «смерти» сближаются. Алексей Петрович, находясь в экзистенциальной ситуации[1], на границе между жизнью и небытием, полагает, что настал момент, когда он может обнаружить в себе истинные, свободные мысли [5, 72]: «Неужели не высказаться хоть один раз совершенно свободно, не стесняясь ничем, а, главное — собою» [4, 139].

Расширение вертикальной перспективы при замкнутости горизонтали вновь, как и в «Четырех днях», символизирует и предвещает попытку героя самоидентификации, поиска своего «я». Увидев звезду через окно, Алексей Петрович обращается к прошлому: «Сколько лет я не видал этого Арктура? Еще в гимназии, когда я учился…» [2, 140], — уже в этом небольшом отрывке можно отметить стремление героя преодолеть временные барьеры, обнаружить точку опоры в прошлом. Следующий за звездой колокольный звон, ворвавшийся в темную комнату через окно, разрушает стены, перекрывающие одинокому Алексею Петровичу связь с внешним миром. Герой все глубже погружается в прошлое, свое детство [2, 141].

В момент наибольшего напряжения герой обнаруживает в своих воспоминаниях ту «правду», которая оказывается спасительна для него: «Нужно думать о том, что было, а не о том, что казалось. А было очень немного: только одно детство. И от него-то в памяти остались бессвязные клочки, которые Алексей Петрович стал с жадностью собирать» [2, 143], — поэтика «крупных планов», характерная для пространственных описаний у Гаршина [7, 96], становится актуальной для построения временных отношений. Прошлое героя не принадлежит к эпическому, линейно развёртывающемуся времени. Прошедшее время для него субъективно, сжато до «бессвязных клочков».

Слова Алексея Петровича, характеризующие отличия восприятия мира в детстве, были бы особенно понятны для Сартра, который в 1933 году изучал феноменологию Гуссерля в Берлине: «Тогда не было для впечатлений готовых форм — идей, в которые человек выливает все ощущаемое, не заботясь о том, годна ли форма, не дала ли она трещины» [2, 143]. Непосредственность детского восприятия, когда «все казалось тем, как оно казалось», и «красное так и было красное, а не отражающее красные лучи» [4, 143], ярко выражена в противопоставлении детской и настоящей комнаты Алексея Петровича: «Герой не ощущает никакой эмоциональной связи с собственной комнатой. Это отсутствие интимности увеличивается лаконичным описанием мебели, ограниченным лишь перечислением нескольких вещей. Автор лишил их индивидуальных черт» [6, 117], — в то время как детская комната несёт в себе предметы, цвета и запахи, наполненные особенным значением для героя. В настоящем Алексея Петровича цвет появляется только один раз, в тот момент, когда он берет в руки Евангелие от Матфея: «Маленькая темно-зеленая книжка, купленная им когда-то на всероссийской выставке <…> лежала в уголку. Он начал читать <…> всё подряд, забыв даже и фразу, из-за которой достал книгу. А фраза эта была давно знакомая и давно забытая. Когда он дошел до нее, она поразила его огромностью содержания: «Если не обратитесь и не будете как дети…» Ему показалось, что он понял всё…» [2, 147], — небольшая книжка становится проводником между прошлым и настоящим героя, выхватывая героя из заброшенности окружающей его действительности. «Прошлое — это роскошь собственника» [3, 118], в руках которого пускай не такая большая по размерам, но важная книга карманного издания Евангелия.

Для экзистенциального сознания В. М. Гаршина тема детства, связанная с восприятием человеком двух фундаментальных понятий времени и истины, является одной из наиболее раскрытых в творчестве писателя: «Истинное понимание себя, жизни, которое утратил взрослый человек, в детстве обусловлено тем, что ребенок воспринимает мир не умозрительно, не логически, а эмоционально, в образах» [5, 98]. Понимание и ясность, доступные ребенку, позволяют ему преодолевать одиночество и отчуждение между людьми. В «Сказке о жабе и розе» границы между цветником и внешним миром проницаемы для ребенка; мальчик выстраивает гармоничные отношения с природой, что невозможно для большинства взрослых: «Тут ему был знаком каждый куст и чуть ли не каждый стебель <…> он немного познакомился с этим ежиком. Он был такой слабый, тихий и кроткий, что даже разная звериная мелкота как будто понимала это и скоро привыкла к нему» [2, 257–258].

В небольшом рассказе Леонида Андреева «В Сабурове» главный герой, мужик Пармен, с изуродованным болезнью лицом, встречает Пасхальную ночь в полном одиночестве. Попытка Пармена преодолеть одиночество в этот светлый праздник оборачивается неудачей. Обвиненной в попытке поджога, он с побоями и угрозами возвращается в свою отдаленную от деревни лесную хижину. Но вдруг происходит чудо: Пармен слышит, как ему в след кричит Сашка, маленькая девочка, хорошо знающая его. В руках у Сашки большой кусок пирога «порядком уже замусоленный» [1, 140], только её детское восприятие было способно понять одиночество Пармена, а поняв — не отвернуться от него: «…Сашка без труда сообразила, что дядя Безносый приходил не поджигать, а разговляться, потому что живет он один и есть ему нечего» [2, 147]. Приведенные примеры позволяют точнее понять, почему на Алексея Петровича призыв «обратиться и сделаться как дитя» [2, c. 147] оказывает такое ошеломляющее влияние: быть подобно ребёнку для него — это иметь возможность построить диалог с другим, вырваться за пределы окружающих его стен непонимания.

Литература:

1. Андреев Л. Н. Собрание сочинений: в 6 т. — Т. 1. Рассказы, 1898–1903 гг. / Л. Н. Андреев. — Москва: Художественная литература, 1990. — 639 с.
2. Гаршин В. М. Красный цветок: Рассказы; Очерки; Статьи о живописи; Незавершенное / В. М. Гаршин; Сост. и примеч. Д. Кобозева; Вступ. ст. Н. Черепнина. — Москва: Книжный клуб Книговек, 2018. — 560 с.
3. Камю А. Сочинения: в 5 т. / А. Камю; Пер. с фр. — Т. 2. — Харьков: Изд-во Фолио, 1997. — 527 с.
4. Сартр Ж.-П. Тошнота: роман / Жан Поль Сартр; [пер. с фр. Ю. А. Яхиной]. — Москва.: Издательство АСТ, 2024. — 317 с.
5. Васильева И. Э. «Поиски слова» в «переходную эпоху»: стратегия повествования В. М. Гаршина и А. П. Чехова: дис.... канд. филол. наук: 10.01.01 / Васильева Ирина Эдуардовна. — Санкт-Петербург, 2007. — 248 с.
6. Жеймо Б. Алексей Петрович как пленник границ. «Ночь» Всеволода Гаршина // Уральский филологический вестник. Серия «Русская классика: динамика художественных систем». 2016. № 4. С. 117–118.
7. Папазова К. А. Персонаж, время, пространство в художественном мире прозы В. М. Гаршина: дис.... канд. филол. наук: 10.01.01 / Папазова Ксения Александровна. — Ростов-на-Дону, 2010. — 229 с.