Цыгане в Российской империи в первой половине XIX века: история одной общины (опыт историко-антропологического исследования)



Изучение истории цыганского населения Российской империи, путей его миграций и расселения началось сравнительно недавно. К вопросам появления и истории цыган в Российской империи обращались: Деметр Н., Бессонов Н., 2000; Смирнова-Сеславинская М., 2016; Шайдуров В., 2017 и другие [1].

Историография цыган в XIX веке на Урале и Западной Сибири представлена немногочисленными работами [Sanarov V. I., 1970, p. 126–137; Смирнова-Сеславинская М. В., 2013, с. 23–43; 2016, р. 23–55; 2017, с. 1–21; 2021, р. 51–92; Черных А. В., 2003, с.60; 2018, с. 138–148; Черных А. В., Вайман Д. И., 2018. 64 с.] [2]. Но и сегодня остается много вопросов, связанных с историей цыган Урала и Западной Сибири. В частности, не известно, как заселялся цыганским населением Урал в XVIII — XIX веках. Мало исследована история и проблемы формирования региональных цыганских групп. До настоящего времени отсутствуют исследования в области микро-истории русских (сибирских) цыган.

В данной работе предпринята попытка на основе опубликованных и неопубликованных ранее архивных источников, впервые рассмотреть историю жизни реальных цыганских семей Маштаковых, Пунтовых (позднее «Пунктовых»), Горбуновых, Типушкиных, Шалаевых, Снетковых, Ершовых, Завьяловых, Дедовых, Богомоловых, Пастуховых, Естафьевых (Астафьевых), Семеновых, Николаевых и Поповых, увидеть их судьбы и переплетения на протяжении сорока двух лет (1816–1858 г.г.), как отражение части сложной, многомерной и неоднозначной исторической действительности Российской империи первой половины XIX века[1].

В исследовании прослеживается жизнь цыган, относящихся к слою, из которого сформировались русские и сибирские цыгане — одни из самых ранних (старожильческих) групп цыганского населения России, на протяжении нескольких поколений, и на их примере увидеть особенности региональной истории цыган Урала и Восточной Сибири, кочевавших на территориях Томской и Пермской губерний в начале и в середине ХIХ века.

Эту общину, в которую входили вышеуказанные цыганские семьи, можно условно называть «Каинской», так как впервые по официальным документам она была зафиксирована в ревизской сказке города Каинска 1816 года (7 ревизия) [3].

Автор попытался установить вероятный маршрут движения табора при его первоначальном следовании в Сибирь, а оттуда на Урал, особенности кочевания в зимний период, личные истории и описание внешности отдельных цыган табора. Доводы, приведенные в работе, проиллюстрированы примерами из истории многочисленных цыганских семей Бушуевых и Четвериковых, близких по времени, территории передвижения и обстоятельствам жизни к исследуемой общине.

При этом, сведения и обстоятельства, касающиеся исследуемых цыган, могут не совпадать с данными по иным общинам (таборам), кочевавшим по территории Российской империи в XIX веке, как в силу их личной свободы, так и особенностей предыдущей территории их кочевания (климата, ландшафта, в пределах которого ранее пребывали цыгане, их взаимоотношений с окружающими этносами и пр.) и сформировавшимися стереотипами поведения (исторических традиций) цыган, их сословной принадлежности, так и по причинам индивидуальных обстоятельств жизни разных групп, определившим вектор и характер их поведения (деятельности).

Сведения, о рассматриваемой цыганской общине и контактировавших с нею цыганских семействах, подчерпнуты в архивных собраниях Российского государственного Исторического архива (РГИА), Государственных архивов Пермского края (ГАПК), Томской области (ГАТО), Тюменской области (ГБУ ТО) и Свердловской области (ГАСО).

Источниками исследования стали материалы переписки Пермского Гражданского губернатора, Министерства государственных имуществ, документы МВД, ревизские сказки Томской и Пермской губерний, метрические записи, городовые обывательские книги, документы делопроизводственного содержания магистратов и др.

В фокусе этой статьи — особенности интеграции цыган в окружающее население в местах проживания. На примерах сведений из метрических книг рассмотрен круг взаимодействия между цыганскими общинами при вступлении в брак, при исполнении обрядов крещения и пр. Сведения из метрических книг позволили определить территории миграции и сезонность кочевания цыган. Для этого использован антропологический подход к анализу исторического материала.

Сами члены рассматриваемой семейно-родовой общины (табора), а вместе с ними и Гражданский губернатор в переписке с МВД, составители ревизских сказок и документов магистрата, метрических записей, идентифицировали ее как цыганскую.

Цыгане — народ без собственного государства. Это воображаемая совокупность различных этнических групп, разбросанных по разным странам, что обусловило их культурные традиции и самоорганизацию, взаимодействие с другими общинами цыган, с местным окружением и органами власти, той территории, на которой, в силу обстоятельств они оказывались [4]. По имеющимся данным, первые цыганские группы появились на территорию Российской империи в конце XVII — начале XVIII веков [5]. С расширением границ Российской империи в нее включались новые земли с местными цыганскими группами, проживавшими на территориях современных Белоруссии, Украины, Молдовы, стран Балтии, Польши, и на Кавказе. Версии о появлении цыган в XVIII веке в Сибири, пришедших с территории современной Беларуси (Великое княжество Литовское/Речь Посполитая) обосновывал в своих работах В. И. Санаров, эту же точку зрения, подтвержденную архивными документами, поддерживает В. Н. Шайдуров [6], [7]. Именно выходцы с этой территории, как считают они, положили начало формированию группы «сибирска рома». На рубеже XVIII-XIX веков численность цыган в Сибири постепенно увеличивалась как за счет самовольных переселенцев, так и в результате их ссылки в Сибирь из других регионов Российской империи [7].

Как отметил Н. В. Бессонов, «за прошедшие столетия цыгане заслужили репутацию прирождённых бродяг, которые, повинуясь голосу крови, не могут долго усидеть на одном месте, но пресловутые «врождённые склонности» цыган на самом деле лишь порождение исторических обстоятельств».

Ключ к разгадке цыганского характера — в прошлом кочевого народа. В силу чего, психология разных групп кочевых племен легко истолковывается, исходя из материальных и социальных причин» [8]. Подобной точки зрения во взглядах на «торговые меньшинства», к которым относятся и цыгане, придерживается В. Дятлов, считая, что «на их формирование активно влияет не только ситуация в принимающем обществе и некоторые исходные качества рассматриваемых групп, но также и качества, и свойства, приобретаемые ими в процессе адаптации» [9]. Это подтверждается представленной в настоящей работе историей цыганской общины, первоначально получившей приписку к мещанскому сословию города Каинска Томской губернии.

Рассматриваемая семейно-родовая община цыган появилась в границах расселения русскоязычного населения, по всей вероятности, примерно в середине XVIII века. На протяжении исследованного периода её существования, а именно сорока двух лет, ее состав менялся. Подрастающие поколения образовывали новые семьи, покидали табор, но в это же время к нему примыкали другие цыгане.

Именные указы Александра I от 23 августа 1807 года и от 20 апреля 1809 года «О приведении в лучшее устройство цыган; о пресечении перехода их с места на место; о принуждении их к оседлости и законной промышленности и о приписке их к городам в состояние ремесленников или рабочих людей» требовали принятия мер для перехода цыган к оседлости, так как каждый подданный государства должен был быть приписан к определенному населенному пункту [10], [11]. В то время с цыган, ведущих кочевой или полуоседлый образ жизни, власти не могли собирать подати (для подобного случая отсутствовала соответствующая система учета), по этой причине власти не имели возможности привлекать их к исполнению натуральных повинностей (в том числе рекрутской), в связи с чем, рассматривали цыган как уклоняющихся. После принятия вышеприведенных Указов последовал запрет, согласно которому, «приписанные к городам и селениям цыгане, никуда целыми семействами отпускаемы не были». В результате цыганские кочевья на территории Российской империи были запрещены. Тем не менее, вплоть до воцарения Николая I (1825–1855 г.г.) все меры по контролю за кочеванием цыган были малоэффективны. С его вхождением на престол, с целью исправления сложившейся ситуации, был осуществлен самый значительный за все время существования Российской империи проект, направленный на перевод цыган на постоянную оседлость и приписку к сословиям (крестьянскому, мещанскому, купеческому) для их интеграции в сословную систему и установления контроля за исполнением ими повинностей и уплаты податей. С 1839 г., нарушивших законодательство об оседлости, мужчин насильно отправляли на военную службу (рекруты), женщин — в работные дома или в крепостные, мальчиков от семи лет отдавали в военные школы, остальных детей — в приюты и богадельни. Цыган, пойманных за бродяжничество после приписки к селениям, следовало предавать суду вместе с теми, кто давал им пристанище [12]. Городской и земской полиции предписывалось строже чем прежде следить, чтобы цыгане «толпами праздно не шатались» и «шатров и других подвижных пристанищ не ставили [11]. При этом, необходимость кочевания среди оседлого населения была у цыган вынужденным условием их хозяйственной устойчивости и, следовательно, их физического выживания. Ограничение свободы передвижения лишало цыган привычной экономической деятельности, и в силу их неприспособленности к аграрному хозяйствованию, тем более в районах сибирского «рискованного земледелия», неизбежно приводило к нищете ^[2] .

Со времен реформ Петра I государство имело своей целью обеспечить армию рекрутами, для чего требовалось организовать подушевое обложение, и утвердить в обществе такой порядок, который давал возможность учитывать и удерживать на месте лиц, подлежащих призыву и обязанных платить сословные подати. В связи с необходимостью вести подушевой учет народонаселения, в котором за единицу учета принималась «мужская душа», была введена подушевая перепись населения (ревизские сказки), составлявшиеся на семьи (дворы) и содержащие указания на принадлежность к сословию, на то «кто», «когда», «откуда прибыл» и «куда и по какой причине выбыл». Именно ревизские сказки, позволяют нам сегодня увидеть структуру цыганского населения по полу, возрасту, сословной принадлежности, величине и составу семьи, и особенности социально-экономической интеграции цыган на территории Западной Сибири и Среднего Урала. Именно по этой территории в первой половине XIX века (города приписки Каинск, Оса, Камышлов) кочевала цыганская община, о которой идет речь. Как было сказано выше, самое раннее упоминание о ней приводится в Ревизской сказке города Каинска Томской губернии по состоянию на 9 августа 1816 года[3]. В 1834 году в документах Осинского городского муниципалитета эта община была поименована как «Дмитрий Маштаков с товарищами» [13]. Входящие в эту общину семьи цыган Пастуховых и Николаевых, первоначально поменявшие приписку вместе с общиной с Каинска на Осу, в июне 1832 года вернулись обратно в Каинск. А в 1833 году сообщество каинских цыган, приписанных в это время к Осе, пополнил восемнадцатилетний цыган из крестьян Иткульской волости Гаврило Попов [14].

Нужно отметить, что внутреннее деление на семьи, нашедшее отражение в архивных документах, было весьма условным. Дробление больших семейств на несколько являлось обязательным требованием административного учета и не всегда соответствовало принятому внутриобщинному (фактическому) делению.

Цыганские семьи до и после вступления в одно из сословий Российской империи, разительно отличались по составу. Первоначальная величина цыганской семьи представляется уникальной. Примером может служить семейство цыган Бушуевых, кочевавших по Вятской губернии, и задержанное городничим в 1814 году в городе Котельниче [15]. Состав семьи восьмидесятилетнего кочующего цыгана Петра Михайловича Бушуева (ок. 1734 г. рождения) — это яркий пример цыганской семьи до ее вхождения в какое-либо сословие и еще не подвергнутой административному дроблению по требованию властей. При этом, не все члены такой большой семьи являлись кровными родственниками. В состав семьи входили и не имеющие с нею родства престарелые и «малоумные». Шестьдесят четыре человека обоего пола приходилось на семью, состоящую из четырех поколений Бушуевых и к ним примкнувших трех лиц, не связанных с ними родством. Нужно отметить, что семья Бушуевых кочевала не одна. Вместе с ней в 1814 году через Котельнич шла семья восьмидесятилетнего цыгана Василия Петровича Четверикова, состоящая из 46 человек [15].

Неразделенные (большие) семьи способствовали сохранению рабочей силы, что в большей степени соответствовало условиям цыганского образа жизни и труда, значительно повышая их шансы на выживание. По наблюдению за большими семьями, такие семьи чаще получали и дольше удерживали статус купцов (Маштаковы, Пунтовы, Бушуевы[4]) [16], [17].

Насколько можно судить по ревизским сказкам, в каинской общине цыгане, приведенные в статус мещан, жили «отцовскими» семьями, т. е. продолжались по мужской линии, причем женатые сыновья оставались в родительском доме, а замужние дочери уходили в семью мужа. Семьи были сложными по составу и количеству членов. Одни состояли из одной супружеской пары и других, не являющихся супругами родственников разной степени близости: родителей, дедушек и бабушек (редко), семейных, а также неженатых детей, внуков, братьев, незамужних сестер, племянников и т. д. Имели место и «братские» семьи — сложные, состоящие их двух поколений. Например, семья 42-летнего мещанина из цыган Алексея Ивановича Пунтова, состоящая из его жены, сыновей (3), дочери (1), невестки (1), внучки (1), его братьев (2) и их жен (2), сыновей (4), и дочерей (4) братьев. Всего 20 человек [3]. Другие семьи, имели в своем составе несколько супружеских пар и их родственников. Подобные семьи включали и более отдаленных родственников (двоюродных братьев и сестер, внучатых племянников и т. п.), а также лиц, связанных свойством, — снох, золовок и пр. За весь период наблюдения зафиксирован только единственный случай принятия в семью приемного (со стороны) ребенка.

Согласно административному делению, зафиксированному в ревизской сказке 1816 года, община каинских цыган состояла помимо прочих, из трех семейств Маштаковых. Очевидно, что это была единая семья, состоящая из четырех поколений, в количестве 39 человек, из которых 24 — мужского пола и 15 женского [3]. Старший сын главы семьи — Дмитрий Васильевич Маштаков от имени всех семейств общины вел переговоры с местными властями. Его внешность была описана Осинским городским старостой Тарутиным. «Сорока семи лет, ростом 2 аршина и пять с половиной вершков. Волосы и брови черные, с проседью. Глаза карие. Нос и рот посредственные, подбородок круглый бритый, лицо чистое. Особые приметы: левая рука не поднимается, со лба редковолос» [13]. Дмитрий Васильевич был вдов по первому браку, имел двоих взрослых сыновей, двадцати шести и двадцати одного года. К 1834 году в семье наряду с его малолетними детьми, подрастали и его внуки.

С учетом того, что согласно документам Осинского муниципалитета 1834 года переговоры за все семейства вел Дмитрий Маштаков, он же возглавлял и список цыган, дававших официальную подписку муниципалитету о приобретении в течение года домов в Осе, и ревизская сказка этого периода в разделе «из цыган мещане», начинается с описания его семьи. Исходя из того, что ревизские сказки — это «письменные показания по определенному вопросу» [18], очередность перечисления цыганских семейств в ревизской сказке 1834 годов вряд ли можно назвать случайной[5]. Позднее, с получением частью членов общины в 1837 году статуса купцов, в результате чего община перестала быть социально однородной, такой порядок был нарушен.

Община цыган, рассматриваемая в настоящей работе, в Каинске не была единственной. Сибирский генерал-губернатор М. М. Сперанский в своем дневнике (1819–1821 г.г.) писал: «Каинск, маленькой городок, ныне только в план приведённый. Множество жидов и цыган» [19]. К городу были приписаны и другие цыганские семьи, такие как Галченко, Бушуевы, Четвериковы, Кардашенко, Муховские[6].

К 1831 году Маштаков с товарищами оставили Каинск. Они сменили приписку на город Осу Пермской губернии, в котором цыган до них не было, это могло быть сопряжено с политикой властей по разделению цыганских общин, а могло являться и их собственным решением, связанным с необходимостью смены территории из-за роста численности цыганских семей в Каинске, порождающего межобщинную конкуренцию. При этом, как писал об Осе директор Пермской гимназии Н. С. Попов: «Купцы же и мещане [в Осе] никаких здесь промыслов не имеют, находясь в других местах по паспортам для снискания своего пропитания» [20]. То есть город Оса, сожженный в 1774 году войсками Емельяна Пугачёва, и еще отстраиваемый в начале XIX века — не был благополучным, и не только в сельскохозяйственном отношении.

Основанием для смены цыганами города приписки являлся Указ Пермской казённой палаты. Он подтверждал факт согласования казённой палатой перемену цыганами населенного пункта, что также свидетельствует об отсутствии у членов общины задолженности по сословным платежам. Причиной смены города приписки мог быть и конфликт с муниципалитетом Каинска на почве истечения срока выполнения ими обязательства, и «необзаведения домами», так как цыгане, получив статус мещан, продолжали жить в шатрах.

Серьезным поводом к отъезду цыган из Каинска могло стать изменение в начале XIX века движения по Сибирскому тракту. Торговцы стали пользоваться южным путем тракта, дорога же от Тюмени через Тобольск и Тару на Каинск стала в основном почтовой, а значит невыгодной для торговцев и мастеровых. Следует отметить, что миграционные пути, места концентрации, временные и постоянные жилища цыган традиционно тяготели к торговым центрам и ведущим к ним дорогам, это правило до настоящего времени определяет принципы расселения семейно — родовых групп [5]. Следовательно, если принять во внимание местоположение Осы на Сибирском тракте, то перемену города приписки можно считать вполне удачной для цыган. Оса располагалась непосредственно на ветке Московско-Сибирского тракта и находилась между крупными торговыми центрами — Пермью и Казанью. Здесь шёл весь поток торговых перевозок из России в Сибирь, Китай и обратно. Хотя, и в Осе местные мещане промышляли и работами за пределами городов «в отлучке» [21].

Следует отметить, что цыганские таборы состояли в сложных отношениях между собой: с одной стороны, экономической конкуренции, с другой — взаимопомощи [5]. Насколько можно отследить по метрическим книгам сферу семейно-брачных отношений каинских цыган, то с 1816 по 1834 годы у них имели место преимущественно внутриобщинные браки, и только в более поздний период семьи общины стали родниться с представителями многочисленных семейств Бушуевых и Четвериковых. В связи с этим, при анализе множественных контактов с цыганами других таборов особо обращает на себя внимание семья цыган Бушуевых, родоначальник которой, Иван Андреевич Бушуев обосновался в Тюмени ранее 1798-го года, где еще в те времена жил с семьей «своим домом», купленным у мещанина Решетникова, и «ремесло имел кузнечное» [22]. Не исключено, что семейства цыган Бушуевых и Четвериковых, изначально являлись переселенцами одной волны с общиной Маштакова.

Самые ранние сведения о семьях Бушуевых и Четвериковых, как было указано выше, относятся к июню 1814 года, когда семьи бургомистра Осипа Бушуева и Василия Четверикова (все вместе 110 человек), приехали на ярмарку в город Котельнич Вятской губернии «для торгу и мены лошадей». Где и были местным «городничим остановлены», так как не смогли предъявить «какие-либо письменные виды, … билеты или подложные письма».

Появление цыганских таборов «доселе [было делом] новым для Вятской губернии». В феврале этого же года здесь была остановлена «первая толпа цыган». Рассмотрение дела по которой, было окончено Вятской палатой уголовного суда вердиктом от 9 июня 1814 года «сослать на поселение в Сибирь».

В июне этого же года в Котельническом уездном суде Бушуевы и Четвериковы, давая объяснения своей неосведомленности об обязанности в силу закона быть причисленными к какому-либо податному сословию, «при священическом увещании показали», что им «случалось иногда бывать у помещиков в деревнях, где семейство упражнялось в пении и пляске». Во время допроса показали, что в 1813 году они бывали в Уренской волости, в Костромской губернии в селениях, лежащих от Костромы в 60-ти верстах, на пасеке были в Уральских станицах и у казаков, а прежде — в селениях при реке Волге и на Дону. Из-за того, что эти семьи «в положенный Указом от 28 сентября 1811 года срок (1 января 1812 года) не избрали себе состояния и никуда не записывались», не имели «письменных видов [паспортов]», а «исполнение законов о бродягах (7 ноября 1765 г., 15 ноября 1797 г., 24 сентября 1806 г., 5 августа 1807 г., 10 февраля 1808 г.) по настоящему делу было затруднительно», так как в двух семействах было цыган мужского 52 и женского пола 58 человек, среди них немалая часть престарелых и малолетних, и двое «несовершенного рассудка», по этой причине было решено, — семьи не разлучать. Годных к службе мужчин в солдаты не отдавать, а прочих [не отдавать] в крепостные работы и на поселение, малолетних мальчиков не отдавать в военные школы, «а девок от 5 до 1 года» не отдавать «в распоряжение помещикам и чиновникам» или Дома Приказа общественного презрения для работы, или в больницы. В результате решением Вятской палаты уголовного суда было постановлено, — так как разделение семейства «было бы несовместно и несогласно с целию законов», «сослать всех без изъятия в Сибирь на поселение», что являлось средством заселения отдаленных территорий страны [15]. Но на этом дело о котельнических цыганах не окончилось. В октябре-декабре 1814 года их дело стало предметом слушаний в Правительствующем Сенате, применившим статью 18 Всемилостивейшего Манифеста LXXXV от 30 августа 1814 года, согласно которой было принято решение: «Избавить от определенного законами за бродяжничество наказаний, а в пресечение того, что бы они впредь праздно не шатались, предписать Вятскому губернскому правлению, дабы он принудил их избрать немедленно род жизни и [цыгане] были приписаны «надлежащим порядком» [15]. Указанный Манифест, давший цыганам избавление от ссылки в Сибирь, был издан после их задержания «в связи с известием о торжественном вступлении Императора с победоносными войсками в Париж и приближения вожделенного мира», в связи с чем и было распространено «прощение на всех вообще сделавших по сей день преступления, не подвергающиеся их по законам лишения жизни, хотя бы безгласностию и следствий об оных начато еще не было» [23]. Поэтому, ссылка цыган «всех без изъятия в Сибирь на поселение» была заменена на принудительное немедленное избрание рода жизни и приписку «надлежащим порядком»… Для семейства цыган Четвериковых это обернулось отправкой в ту же Сибирь. Таким образом семейство уже в 1817 году было причислено в разряд мещан города Каинска во исполнение «Положения для поселений в Сибири», которое было издано 29 июня 1806 года в развитие Указа от 17 октября 1799 года, заключавшего в себе попытку распределения поселенцев в Сибири на группы в зависимости от их занятий и губернскими властями предписывалось поселенцев — цыган, «как по опыту известно, нигде прочно не водворяющихся, причислять в городах в мещанство [в положение ремесленников]», с получением на усмотрение Губернатора от казны хлеба или кормовых денег «до того времени пока они ремеслом или работаю на месте поселения их, могут иметь способ пропитания» [10].

Неизвестно, как выживали в течение полугодовых разбирательств, задержанные в Котельниче цыгане семейства Бушуевых, и какой город им был первоначально определен для поселения, но в 1825 году Бушуевы, наряду с семейством Четвериковых[7], являлись мещанами города Каинска, в котором с 1816 года уже пребывали в статусе мещан Маштаков с товарищами. Возможно, выбор Каинска в качестве города приписки для последних был вынужденным, так как был связан с выполнением решения суда, основанного на законодательстве о пресечении бродяжничества.

Для каинской общины ревизия 1816 года была первой, т. е. до этого времени они не были приписаны ни к какому городу или сословию. Это подтверждается отсутствием указания на возраст цыган по предыдущей ревизии, и указанием возраста на время её проведения. В отметках «о выбытии» к началу ревизии указаны сразу 11 членов общины мужского пола и у всех одна дата выбытия — 1815 год. Среди них — мужчины самых разных возрастов. Сведения о смерти данных членов общины в метрических книгах Каинска за соответствующий период отсутствуют. Потери женского населения в ревизской сказке не отражены. Не исключено, что потери общины Маштакова могли быть связаны с трудностями ожидания судебного, а затем и сенатского вердиктов, прежде чем для них было определено место поселения, либо сложностями Сибирского перехода до города приписки.

Как писал М. М. Сперанский 14 июня 1819 года из Сибири к дочери: «…[Сибирь] прекрасное место для ссылочных, выгодное для некоторых частей торговли…»... «Впрочем, жизнь в самом Тобольске весьма дешева;...но что значит сие местное изобилие, когда за двести верст по недостатку и даже по невозможности сообщений вдруг все изменяется и в виду избытка можно умереть с голоду. Южная часть губернии вообще довольно изобильна; но один градус к северу; один шаг с большой дороги и ты — в пустыне, среди болот непроходимых, где дикий Остяк гоняется только зимою за серною или соболем; а летом, то есть два месяца, живет рыбою» [24]. Возможно, что с подобными невзгодами пути столкнулись и цыгане.

Ревизская сказка «О причисленных в местные мещане типа выходцы из цыган Томской губернии» 1816 года, дает основание считать, что в осинское мещанское сообщество 20 семей каинских цыган были окончательно приписаны к осени 1831 года. Поскольку они на протяжении 15 лет состояли в сословии мещан Каинска, логично сделать вывод, что Каинск не был для цыган городом, как сказали бы сегодня «транзитным». Но при этом до отъезда в Осу они домами в Каинске так и не обзавелись и продолжали привычный кочевой образ жизни. По состоянию на апрель 1834 года к городу Осе фактически были приписаны 167 (89+78) цыган каинской общины обоего пола [14]. К этому времени распределение доходов внутри общины уже не носило уравнительного характера, что привело к их социальному расслоению, которое стало возможным из-за выбора членами общины разных занятий. Одни занимались торговлей, другие — «ремеслами свойственными промышленности».

Примером разделения в таборе обязанностей по половому признаку могут служить семьи цыган Бушуевых и Четвериковых. Как показал в ходе допроса, учиненного летом 1814 г. в Вятской палате уголовного суда Осип Бушуев, основным видом деятельности для мужчин семейства являлись продажа и мена лошадей, для женщин — пение и пляска [15]. Позднее, в 1830-е годы, когда многочисленное семейство Бушуевых обосновалось в Тюмени и Ялуторовске, для вышедших в купцы основным занятием стала торговля, а для мещан из цыган — кузнечное (колесное) дело [25].

Оценивая избираемые цыганами способы существования на территории Западной Сибири, а затем и Среднего Урала, следует принимать во внимание, что в 1816–1834 годах в Томской и Пермской губерниях преобладал сельскохозяйственный уклад жизни. Цыгане, исторически не являясь земледельцами и для выживания в условиях среды, где и для местных жителей, в силу климатических условий, аграрная деятельность не являлась сверхдоходной, могли занять лишь ниши посреднических услуг, торговли или ремесла, которые наиболее соответствовали их устоявшемуся образу жизни. Цыгане предоставляли сельскому населению некоторые необходимые ему услуги, периодически объезжая окрестные деревни и городки. Еще в конце XIX век века в издании «Народы России» была сделана попытка раскрыть глубинные причины мотивов уклада жизни цыган. Там говорилось, что «бродячая жизнь цыган в особенности способствовала им занятием торговлей. От постоянных переходов от одного народа к другому, им можно было захватить с собой произведения одной страны и обменивать их на произведения другой. Быт цыгана ближе всего подходит к быту странствующего торговца или купца, закупающего товары в одном месте, а сбывающего в другом. Притом, цыгане вечно толкались между разными государствами, а потому не могли не присмотреться к тем торговым сношениям, которые всегда существуют между соседними народами» [26].

Законодательство Российской империи ограничивало передвижение цыган и устанавливало право отлучки с места приписки одного единственного члена семьи [11]. Эти правила равно должны были исполняться как на Европейской части России, так и за Уралом. При этом нельзя не принимать во внимание географические и климатические особенности Урала и Сибири, в которых одиночка, передвигающийся на дальние расстояния, помимо сложных природных условий, препятствующих выживанию неподготовленного человека, всегда подвергался опасности встречи если не с хищными животными, то с «лихими людьми» или беглыми каторжниками. В этом случае норма закона вступала в противоречие с реалиями жизни, а слепое следование закону порой могло повлечь реальную угрозу жизни. Поэтому цыгане вынуждены были балансировать между требованиями закона и реальностью жизни.

Использованные в настоящей работе архивные документы содержат сведения об интеграции каинских цыган не только в сословную систему Российской империи, но и свидетельствуют о том, что к 1816 году они уже были православными. Наряду с этим, они имели традиционные по форме и встречающиеся среди местных русские имена и фамилии. Каинские цыгане были адаптированы к русской культуре, языку и письменности. Свидетельством этому является то, что под подпиской от 28 июля 1834 года, данной и. о. городского судьи об обязанности приобретения в городе Осе собственных домов, от «мещан из цыган Дмитрия Маштакова с товарищами» «по неумению их грамоте и личной просьбе равно и за себя таково же Алексей Пунтов руку приложил» [13]. Из указанной подписки следует, что у цыган не только не было проблем с языковым барьером, но в их среде находились члены общины, свободно владевшие навыками чтения и письма, без чего были бы невозможны контакты с местной властью.

Уверенные строчки, написанные рукой сорокадвухлетнего Алексея Пунтова, свидетельствуют о достаточно высоком уровне владения письменной речью. И это, на фоне чрезвычайно низкой грамотности большинства населения в дореволюционной России. Так, спустя почти 30 лет, в середине 60-х годов ХIХ века о грамотности сельского населения Симбирской губернии напишет М. Ф. Суперанский: «В общем грамотных среди крестьян было очень мало. Иногда в целом селении не оказывалось ни одного грамотного. Даже у удельных крестьян должности старшин и старост часто исполняли люди неграмотные» [27]. Мы же говорим о 30-х годах ХIХ столетия в России, где даже в пореформенный период немногие были способны разобрать написанное, а еще реже самостоятельно написать письмо.

Архивные документы свидетельствуют об отсутствии в цыганской общине традиции ранних браков. Об этом говорит возраст замужних молодых женщин — 20 лет и старше. Соотношение возраста родителей и детей, а, так же указание на возраст незамужних дочерей от 18 и старше, проживающих в семьях отцов [3], [14], [28]. Об этом же говорит и выборка из метрических книг в части сведений о бракосочетании (венчании) членов общины каинских цыган и цыган Бушуевых за 1850, 1853, 1855, 1859 годы [29], [30], [31], [32]. В документах 1816–1834 годов сведения о «незаконно прижитых» детях не встречаются. Первое упоминание о незаконнорожденном ребенке в общине каинских цыган появилось только в 1840-м году. К 1848-у году — четыре таких случая и только в 2-х семьях, и все эти случаи касаются исключительно двух вдов [28].

За межревизский период с 1816 по 1834 годы, составивший 18 лет, в семьях каинских цыган отмечен численный рост (89 мужчин и 78 женщин, против предыдущего периода 67 мужчин и 73 женщины). Эта численность взята с учетом троих молодых людей «поступивших по доброму своему согласию в рекруты за семейства из цыган мещан» (1820, 1828, 1831 г.г.).

Нужно особо отметить, что за весь межревизский период только один человек из общины был «сослан на поселение в Сибирь за преступление» [3], [14]. Сам факт «ссылки [цыгана] на поселение», как мера ответственности, говорит о том, что преступление не являлось тяжким. Последующие ревизские сказки 1850–1858 годов не содержат сведений о привлечении членов общины к ответственности за преступления. То есть, этот случай был в общине единственным за 42 года.

Сменив к 1831 году Каинск на Осу, цыгане, сохраняя привычный образ жизни, поддерживающий мобильность, продолжали жить в шатрах, которые ставили на выгонах и выпасах. Вследствие чего, 28 июля 1834 года с намерением привязать цыган к земле их препроводили в городской суд. Там, в соответствии с Указом от 20 апреля 1809 года «О приведении в лучшее устройство цыган, о пресечении перехода их с места на место, о принуждении их к оседлости…», исполняющий обязанности городского судьи, отобрал у «мещан из цыган Дмитрия Маштакова с товарищами» подписку по которой «…они обязуются «по разным городам и уездам с семейством не разъезжать и под разным предлогом пропитание не отыскивать, кроме как домашними работами, хлебопашеством, скотоводством или каким-либо рукоделием, как нам мещанам, так и детям нашим. Так же на поле и выгонах шатрами с семействами не ставить, и стараться приобретать в городе Осе собственные дома в течение сдачи сей подписки. В том и подписываемся…» [13]. Далее следовало перечисление двадцати имен и фамилий глав семейств.

Шатры, в которых располагались семейства цыган — жилища не зимние. А в Сибири оставаться без теплого жилья зимой опасно. В это же время устойчивый снежный покров делает невозможным выпас лошадей. В связи с этим, существует распространенная версия, что зимой крестьяне брали цыган на постой за расчет навозом от лошадей цыган, как необходимым в сельском хозяйстве удобрением [8].

И все же вопрос: «было ли кочевание сибирских цыган внесезонным», остается дискуссионным. Пытаясь дать на него ответ, следует исходить из обстоятельств времени и места, в которых могли находится конкретные сибирские цыгане.

Для объективного подхода к рассмотрению поставленного вопроса важно и то, что в первой четверти XIX века промыслы, которыми занималось малочисленное сибирское население не позволяли им скучиваться. Нужно учитывать и разнородность местного населения по виду их деятельности от казаков и охотников до кочевников (преимущественно животноводов), селящихся в юртах. Поселения имели характер «оазисов», находящихся на огромных расстояниях друг от друга, среди непроходимых болот, бескрайних сибирских степей и дремучих лесов, с редкими полосками плодородной, пригодной для пашни земли. В это же время многие населенные пункты в Сибири представляли из себя остроги, а, следовательно, доступ цыганам в них был ограничен и возможность пребывания там была исключена. Это то, что касается территориальных особенностей, но касаясь вопроса внесезонности кочевания сибирских цыган, невозможно оставить без внимания климатическое своеобразие Западной Сибири.

Продолжительность зимы в Каинском уезде, как и в Камышловском, где преимущественно кочевала община, — пять месяцев, с ноября до конца марта. По логике некоторых авторов, период зимних низких температур равен периоду зимовки (простоя) цыган. А значит их мобильный (активный) период в Сибири мог составлять только порядка 7 месяцев в году. После осенней распутицы уже в конце ноября температура воздуха в этих местах могла опускаться до минус 20 градусов, а в отдельные годы — до минус 30 градусов и ниже. В то же время, по отзывам многих путешественников, в том числе, П. С. Палласа, «дороги в Сибири зимой, были более лёгкими, надёжными и менее утомительным. И даже по болотистым местам зимний санный путь не вызывал затруднений», что могло давать цыганам преимущества в передвижении против осеннего периода.

И третий фактор, говорящий в пользу внесезонного кочевания сибирских цыган, — рассматриваемая в настоящей работе община цыган имела в своем составе в разное время от 164 до 192 человек, сообразно этому, лошадей. Соответственно возникает вопрос: каким должен был быть запас достаточного провианта для прокорма табора на период зимнего простоя?

Вопрос объема потребностей общины не праздный, так как редкие деревни на пути табора могли состоять всего лишь из несколько изб. Иными словами, это могли быть населенные пункты с ограниченным количеством потенциальных потребителей услуг и, сообразно этому, с ограниченным запасом продуктов питания и фуража для случайных постояльцев. В то же время, короткое сибирское лето не позволило бы мобильным группам цыган самостоятельно произвести необходимый запас на время зимнего простоя. А наличие у цыган такого запаса снизило бы общую мобильность табора.

В ситуации встречи на сибирских дорогах с ушкуйниками, беглыми каторжниками цыгане могли противостоять им прежде всего численным превосходством. Добровольно разделить табор на группы для зимовки части его членов, игнорируя личную безопасность в условиях сибирских расстояний, дорог, возможно было только в ситуации исключительной необходимости, так как вероятность возвращения цыган в место бывшей стоянки табора была ничтожно мала, потому даже в зимнее время на ярмарки ехали, взяв с собой и жен на сносях.

Ну, а теперь обратимся к фактам. Подтверждением внесезонного кочевания сибирских цыган служит донесение Пермского гражданского губернатора от 9 декабря 1839 года, в котором содержатся сведения о задержании в декабре в Ирбитском уезде «скитающихся табором цыган Василия и Петра Александровичей Бушуевых с их семействами», «состоящих в купеческом звании города Ялуторовска Тобольской губернии» [33]. В феврале в разные годы в ярмарочный период отмечены случаи рождения в Ирбите детей у каинских цыган и у цыган Бушуевых, приписанных к Камышлову и Тюмени [31], [34], [35], [36]. Вышеприведенные факты подтверждают нахождение Тюменских, Ялуторовских и Каинских цыган на Ирбитской ярмарке в разные годы в феврале месяце. Перечисленные города находились от ярморочного города — второго по значимости после Новгорода, на расстоянии от 100 до 125 километров (если брать по прямой) от городов приписки.

Тезис о внесезонном кочевом образе жизни цыганских таборов, подтверждается и причислением ряда цыганских семей к купеческому сословию, предполагающему необходимость разъездного характера деятельности, связанной с торговлей и обменом лошадей (барышничеством).

С учетом вышеприведенного, можно сделать вывод, что ни морозы, ни ограниченная возможность пользования шатрами в суровых климатических условиях, ни жесткие административные запреты «по недопущению цыган до бродяжничества», не являлись для отдельных таборов, нуждающихся в средствах к существованию, препятствием к кочеванию в условиях сибирской зимы в пределах соседних от места приписки губерний.

Будучи приписанными к определенному населенному пункту, цыгане уходили с места приписки семьями. Эти постоянные их переходы с места на место, проживание в шатрах и других «подвижных пристанищах» (кибитках), противоречили существовавшим в России паспортным правилам. Паспорт являлся инструментом контроля за налогоплательщиками. В нем указывали приметы лица, на которого был выдан паспорт (возраст, рост, цвет волос, бровей, глаз, форма носа, рта, подбородка, особенности лица), и его особые приметы: родимые пятна, бородавки, наружные болезни, увечья и прочее.

Следующим Указом 1839 года «О мерах к пресечению бродяжничества цыган» был ужесточён контроль за их передвижением [12]. В очередной раз было объявлено о запрещении отпускать с места приписки по паспортам цыган целыми семействами [37].

Запрет передвижения, обусловленного экономическими причинами, означал риск разорения семей. Поэтому неудивительно, что многие семьи решались бежать, несмотря на возможность наступления сурового наказания. Вообще, приобретение постоянного жилища, формальная приписка к местному городскому или сельскому сообществу, уплата податей и соблюдение паспортного режима само по себе не означало, что русские цыгане отказались от традиционного образа жизни [5]. Так, на протяжении длительного времени община Дмитрия Маштакова сохраняла приписку к конкретным городам (Каинску, Осе, Камышлову), хотя до Указа 1839 года, цыгане в этих городах не обзаводилась своими домами и в теплое время года продолжали жить в шатрах и большую часть времени находилась в отлучке «для снискания пропитания» [13], [33].

Находившаяся в ста верстах от Камышлова, стоящего на большом Сибирском тракте, Ирбитская ярмарка, древнейшая в Зауралье, в XIX веке начиналась с 10 февраля, а закрывалась 10 марта, не могла не привлекать цыган. Это объясняет то обстоятельство, что цыгане в Камышлове селились в районе Ирбитской улицы, по которой шел Ирбитский тракт, ведший к ярмарке. По метрическим книгам Богоявленского собора г. Ирбита можно проследить нахождение в феврале 1851 и 1852 г. в этом городе цыган Маштаковых, Пунтовых, Горбуновых, Богомоловых, Шалаевых, прибывших из Камышлова, а семейств Бушуевых и Четвериковых — из Тюмени.

Возвращаясь к теме приписки каинской общины к городу Осе, которая длилась около пяти лет, вопреки подписке, данной 28 июля 1834 г. осинскому городскому судье, ни семья Дмитрия Маштакова, ни семьи его товарищей к августу 1835 года, следуя обычаю селиться в шатрах и сохраняя мобильный образ жизни, домами так и не обзавелись. Возможности, которые давала мобильность и непосредственная близость к Московско-Сибирскому тракту, на котором находилась Оса, для общины, часть членов которой, занимались преимущественно торговлей, имели положительный результат. С точки зрения прироста капитала, торговля в этих условиях была перспективна, в результате, к декабрю 1836 года 40 человек общины (6 семей) перешли в купцы 3-й гильдии города, а 48 цыган (14 семей) сохранили принадлежность к мещанскому сословию [14], [28].

Не исключено, что по причине «не обзаведения домами» в Осе и истечения срока, указанного в подписке, во избежание административного наказания за неисполнение ее условий, цыгане к 1836 году, не имея недоимки по сословным платежам, ходатайствовали о перемене города на уральский город Камышлов. Исход из Осы общины каинских цыган был определён разновременными указами Пермской казённой палаты. Указом от 15 декабря 1836 г. — для купцов и от 18 июня 1837 г. — для семей мещан [28]. Из всей общины только один цыган — Яков Снетков, возможно, по личным обстоятельствам, остался жить в Осе и последовал за соплеменниками в Камышлов только к осени 1847 года.

Примечательны мотивы выбора цыганами для следующей приписки города Камышлова — наличие здесь традиционных для них сфер деятельности: коневодства, связанного с развитием извоза по Сибирскому, Ирбитскому, Шадринскому трактам, а также кустарных промыслов: гончарного, кожевенного, кузнечного и других.

Выбор Камышлова, в отличие от выбора Каинска, был добровольным и, вероятно, связан с более удобным расположением города на Сибирском тракте. Отметим, что в Камышлове не было других цыганских общин. На их выбор могла повлиять и ограниченность доступных для цыган городов, так как помимо законов, издававшихся правительством, запретительные меры вводила и местная администрация. По этой причине выбор мест приписки табора мог быть ограничен тем, что в 1831 году Томский губернский совет постановил не допускать евреев и цыган в города губерний (за исключением ремесленников), а в 1832 году и Тобольским губернским правлением было принято подобное решение [38].

Как уже говорилось, государство рассматривало кочующих цыган как податное население, уклоняющееся от повинностей и податей. При этом, как подтверждают архивные документы, принуждение цыган к оседлости, ограничение свойственной им мобильности в первой половине XIX в. не привели к оседанию кочевых таборов. Причиной неисполнения прежних постановлений о цыганах, по мнению Министерства государственных имуществ, «было то, что их причисляли к городам и селениям целыми таборами, которые не могли в подобном составе приобретать в данной местности достаточно средств для пропитания всех своих членов. Поэтому цыгане вновь обращались к привычной кочевой жизни» [39]. Это заявление Министерства государственных имуществ является доводом в пользу выводов о внесезонности кочевания цыганских таборов в Сибири и на Урале.

Мобильный уклад цыган, не одно десятилетие живущих среди оседлого окружения, вовсе не означал отсутствия адаптации к нему. Еще одним бесспорным показателем высокого уровня адаптации и взаимодействия каинских цыган с местным населением является избрание горожанами на должность «добросовестного свидетеля» в словесных судах с 1838 по 1843 г.г. осевшего в Осе члена цыганской общины Якова Снеткова, явно имевшего способности к адаптации и к свободной непосредственной коммуникации с окружающими людьми [40].

Добросовестные свидетели ежегодно избирались жителями города из своей среды. В этой должности в обязанности Якова входило наблюдение за ходом судебного процесса и при необходимости он должен был «добросовестно свидетельствовать» о ходе судебного разбирательства, проводимого без письменной фиксации процесса. Сам же факт избрания цыгана на эту должность подтверждает доверие горожан к «добросовестному свидетелю», а также и то, что он свободно говорил на языке местного населения, знал обычаи, имел хорошую репутацию, устойчивые социальные связи, а потому не рассматривался горожанами как «чужак». Это можно отнести как к уровню индивидуальной интеграции Якова, поскольку он женился на русской и остался жить в Осе, так и к интеграции всей общины. Подобный выбор горожан свидетельствует и об отсутствии у них предубеждения (негативного отношения) как в отношении цыганской общины в целом, так и к её отдельным представителям.

Автор материалов для изучения цыган в антропологическом отношении (1879 г.) Богданов А. П., передавая внешность московских цыган, писал: «Они смуглы, большей частью красивы, имеют блестящие глаза, исполненные дикой понятливости; волосы их черны, как смоль и несколько жестки» [41]. Баранников А. П. в своей работе 1926 года высказывал мнение, что светлокожие и белокурые типы среди цыган появились только в последние десятилетия в результате браков между цыганами и представителями других национальностей. Он иллюстрирует общераспространенное представление о цыганах выражением «черный как цыган» [42]. При этом, найденные архивные документы дают возможность, рассматривая фенотип каинских цыган конца XVIII и I-й четверти XIX века, отойти от сложившегося стереотипа и говорить о наличии в цыганской среде лиц, не отличающихся особой смуглостью.

В описании 1832 года осинским городским старостой каинских цыган редко присутствуют сведения о темном цвете их кожи. Из перечисления примет мужчин, относящихся к разным семьям, например, у Маштаковых на одиннадцать взрослых мужчин — один смуглый, в описании остальных десяти — сведения о смуглом цвете кожи отсутствуют. В связи с этим, приведу описание внешности родного брата Дмитрия Маштакова — Фёдора Васильевича: сорока двух лет, ростом 2 аршина 5 и 1\2 вершка, волосы и брови тёмно-русые, глаза серые; нос, рот посредственные, подбородок круглый, лицо чистое. В семье Пунтовых — из двенадцати человек, только четверо отличались смуглостью кожи, двое — «присмугловатые» [13]. Это может указывать на миграцию каинской общины из северо-западных губерний Российской империи.

Если в качестве показателя уровня адаптированности и взаимодействия каинских цыган с местным населением в городах их приписки, были приведены такие аргументы, как общение на одном языке, наличие у цыган русских имен, их крещение в православной вере, не исключено, что фенотип каинских цыган близкий к европейскому, в отношениях с местным населением, мог сыграть не последнюю роль.

Во время рекрутских наборов Рекрутский устав допускал (ст.179 раздела «О подставных») «покупку» «подставных людей» с целью сдачи их в рекруты «за себя». Указ от 14 марта 1786 года указывал саму цену рекрута 360 рублей [43]. Имея контакты с местным населением, цыганские семейства, находили среди местных «подставных», готовых по доброй воле заменить на военной службе, назначенных из цыган рекрутов.

23 июня 1831 года осинским городским старостой был рассмотрен вопрос засвидетельствования намерения мещанина города Осы Сивухина идти в военную службу «за семейство из цыган мещанских Василия Маштакова». Этот факт говорит, в том числе, о платежеспособности цыган, доход которым приносила их мобильность [13].

В исполнение Указа 1839 года «О мерах к пресечению бродяжничества цыган», ужесточившим контроль за передвижением цыган, Пермским Гражданским губернатором было дано указание Губернскому Правлению издать распоряжение «о невыдаче цыганам, приписанным в мещанское и купеческое сословие на будущее время увольнительных видов, пока они не будут иметь постоянной в городе Камышлове оседлости, и о принятии со стороны Градских и Земских полиций надлежащих мер к недопущению цыган до бродяжничества в деревнях и селениях Пермской губернии» [12], [33].

По Уставу о паспортах никто не имел права отлучаться с места своего жительства далее 30 верст [и только в своем уезде] без письменного вида или плакатного паспорта [44]. Поскольку паспорт действовал определенный срок, то человек, который просрочил паспорт и не успел продлить срок его действия, подвергался наказанию. Беспаспортные бродяги и беглые подвергались преследованию [45]. Уголовный кодекс 1845 года предусматривал, что в случае задержания таких лиц, взрослые трудоспособные мужчины должны быть призваны в армию; мальчиков младше восьми лет отправляли в детские дома; тех, кто постарше, отправляли в военные кантонистские школы; а остальных могли сослать в Сибирь [46]. Перечисленное являлось мерами непосредственного принуждения к исполнению законов, ограничивающих свободу передвижения, в том числе, цыган.

Будучи уже приписанными к Камышлову, «... [семейства каинских цыган] ни постоянного пребывания, ни занятий в Камышлове» к июню 1839 года так и не имели «и с выданными им тамошним уездным казначейством годовыми плакатными паспортами [были] уволены для снискания пропитания в разные места» [33]. По многочисленным свидетельствам, в городе приписки (Камышлове) у цыган объективно отсутствовала возможность исключительно ремеслом без кочевания, при наличии конкурентов из местного населения, обеспечивать пропитание многочисленной группы, к 1858 году состоящей уже из 192 человек обоего пола, и это, не считая вновь прибывших в Камышлов цыган, не связанных близким родством с каинскими.

Здесь было бы уместно охарактеризовать положения дел в экономике Камышлова. Торговля, за исключением хлеба, была «весьма незначительна и ограничивалась удовлетворением лишь местных потребностей» [47]. Камышловские мещане довольствовались хлебопашеством и мелочной торговлей, что позволяло жить «просто и роскоши не иметь» [48]. Иными словами, как в Осе, так и в Камышлове, сложившаяся экономическая ситуация ограничивала возможности и цыган-торговцев, и цыган-ремесленников… Лишенные возможности находить источники пропитания вне своего уезда, они занимались попрошайничеством, в связи с чем, район их проживания в Камышлове горожанами был назван Пауты [49], хотя прямого указания на то, что попрошайничеством промышляли именно члены каинской общины, у нас нет.

В связи с этим, сведения из Донесения 1839 года Пермского гражданского губернатора о «прибывших 88 душах сибирских цыган, приписанных к Камышлову», … «которые ни постоянного пребывания, ни занятий в Камышлове не имеют, и с выданными им с тамошнего уездного Казначейства годовыми плакатными паспортами, уволены для снискания пропитания в разные места…» [33], представляются адекватными реальной ситуации, сложившейся как ранее в Осе, так и в Камышлове из-за трудности поиска источников дохода. В дальнейшем, продолжение кочевого образа жизни для цыган являлось способом выживания («снискания пропитания») и балансирования между жёсткими требованиями закона, особенностями традиционного уклада жизни, и сложившейся спецификой местного рынка товаров и услуг.

Выше говорилось, что из всего сообщества каинских неоседлых цыган было одно исключение. Как указано в ведомости 1839 года о приписанных к городам Пермской губернии цыганах: «... из 89 цыган Пермской губернии, только один имеет постоянную оседлость и занимается промыслами, остальные 88 находятся в отлучке». Об этом же цыгане в своем донесении от 17 июня 1839 года писал Пермский гражданский губернатор: «Среди цыган губернии один только человек, приписанный в Осинское мещанское общество, имеет постоянное жительство в городе Осе в собственном доме и занимается разною там работою из вольной платы…» [33]. Этим человеком, имеющим «постоянное жительство в городе Осе в собственном доме…» был мещанин из цыган Яков Иванович Снетков, до 1837 года — член цыганской общины Маштакова.

Семья, в которой рос Яков, в 1814 году состояла из его родителей, его старшего брата, родной и двоюродной сестер, вдового дяди (старшего брата отца), который и являлся главой семейства. Отец и дядя скончались к 1815 году в один год с девятью другими цыганами общины, возможно, по пути следования до места первой приписки — Каинска [3]. Мать Якова овдовев, вышла замуж за вдового мещанина из цыган Федора Маштакова. Осиротевший брат Якова Егор в 1820 году «поступил по вольному своему желанию в рекруты за семейство из цыган мещанина Федора Алексеевича Горбунова» и в табор не вернулся. Судьба сестер Якова не известна.

К двадцати годам Яков учитывался в ревизии 1834 года как семья из одного человека [14]. В обывательской книге города Осы за 1833 год о Якове приведены следующие сведения: холост, дома не имеет, занимается в городе деятельностью «свойственной промышленности» [50]. Спустя три года, 10 февраля 1837 года двадцатисемилетний Яков женился на местной осинской крестьянке из солдатских детей. По семейной легенде табор располагался возле дома будущей невесты. Молодые бежали вместе, а потом вернулись в дом матери невесты повинились и повенчались.

Следует отметить, что в рассматриваемой группе цыган бытовал приоритет внутриэтнических браков. Обычно у каинских цыган женихами, невестами, свидетелями на свадьбе и восприемниками при крещении младенцев до 1840-х годов были исключительно члены общины Дмитрия Маштакова. Поэтому, женитьба Якова на местной не соответствовала установленному в общине порядку. Не исключено, что по этой причине он единственный из цыган остался в Осе после отъезда табора в 1837 году. Здесь же, в Осе, к 1839 году Яков обзавёлся собственным домом (№ 90 на улице Набережной) и занимался хлебопашеством [51].

Последствием женитьбы Якова на девушке «чужой крови» стало то, что его свадьба (1837 г.), крещение сына-первенца (1838 г.) и женитьба его сына Федора на Камышловской мещанке (1855 г.), прошли без участия свидетелей и восприемников из родовой общины [52], [53], [54]. Только через 10 лет после отъезда цыган из Осы, осенью 1847 г. Яков с семьей последним из общины был переведён в мещанское сословие города Камышлова [28].

К 40-м годам XIX столетия меры административного воздействия, применяемые к кочующим цыганам, и существующая для них угроза быть сосланными или переведенными в состояние государственных крестьян, возымели силу. К этому времени каинские цыгане обосновались в Камышлове и уже в начале осени 1840 года Пермский гражданский губернатор доносил в Министерство государственных имуществ о том, что «приписанные к г. Камышлову в купечество 3-й гильдии 40 и мещанство 48 душ цыган явились и проживают в оном безотлучно, но обзавелись собственными домами из купцов только трое, а мещан только четверо, прочие оседлости не имеют», а потому могут быть размещены по сельским обществам казённых крестьян. Он же в донесении от 2 ноября 1840 года сообщал, что каинские цыгане «обзавелись собственными домами, проживают безвыездно в городе [Камышлове], отлучаясь по одному человеку из семейства и Камышловское градское общество в доставленном ко мне приговоре объясняет, что на увольнение приписавшихся в их обществе цыган оно со своей стороны не находит никаких причин…» [33].

Время шло, и к 1843–1846 годам, в результате мер, ограничивающих передвижение, часть цыган, приписанных к Камышлову, и получившая в 1836 году статус купцов третьей гильдии, утратила его «по причине невозможности подтверждения капиталом» [28]. По этой же причине камышловского купца Александра Ивановича Типушкина 1845 году исключили из купцов третьей гильдии. В следствии ли этого, не известно, но он в этом же году «добровольно наложил на себя руки» [28]. Это был первый зафиксированный в общине случай за весь отслеживаемый период. Эта трагедия могла быть связана с политикой насильственного оседания и, как результат, обнищания цыган.

Согласно ведомости о камышловских купцах о состоянии податей на 1846 г.: Алексей Максимович и Гаврила Алексеевич Пунктовы, Сидор Петрович Ершов, Фёдор Васильевич Маштаков — все из цыган, торговали разными товарами [17]. И это четверо из шести семей, ранее получивших статус купцов. К 1858 году торговыми свидетельствами купцов 3-й гильдии обладали только семьи: Ивана Алексеевича и Алексея Максимовича Пунктовых, Леонтия Петровича Ершова [17]. При этом, перечисленным купцам 3-й гильдии за прошедшее время не удалось перейти в разряд гильдией выше.

После ослабления запретов на передвижение в Российской империи начиная с 1861 года и к дате проведения Первой переписи населения Российской империи 1897 года, немногочисленные потомки цыган данной семейно-родовой группы в Камышлове идентифицировали себя как цыгане. Их в городе осталось всего 5 человек. В том числе, двое — потомки давно осевшего Якова Снеткова…

В завершении, следует обратить внимание на следующее. В отличие от стран Западной Европы, в Российской Империи вхождение цыган в сословия крестьян, мещан или купечество было предусмотрено и регламентировано действующим законодательством первой половины ХIХ века. В это время политика государства была направлена на принуждение цыган к оседлому образу жизни и их адаптацию к местным условиям, в результате чего, к 1837 году часть семей каинской общины перешли в купцы 3-й гильдии, а часть, сохранила принадлежность к мещанскому сословию [28].

Как следует из Положения 1806 года «Для поселений в Сибири», государство в ходе колонизации новых территорий предприняло попытку распределения поселенцев в Сибири на группы в зависимости от их занятий, согласно которому в ряде губерний предписывалось поселенцев — цыган причислять к городам в мещанское сословие. В результате чего, «праздношатающимся» цыганам властями предлагались для добровольного «избрания рода жизни и приписки надлежащим порядком» сибирские города такие как Каинск.

В то же время, нужно отметить, что до 1839 года не всегда исполнялись законы, принимаемые в отношении цыган. Имели место случаи, когда к кочующим цыганам не применялись наказания, предусмотренные законом. Примером тому служит результат слушаний в Правительствующем Сенате дела «о двух партиях [кочующих без паспортов] цыган». Решение Сената о применении статьи 18 Манифеста от 30 августа 1814 года, избавившее цыган «от определенного законами за бродяжничество наказания». В данной ситуации к цыганам не был применен закон, изданный специально для пресечения бродяжничества (и более суровый), исполнение которого, в отношении этой группы цыган, не соответствовало бы цели закона и противоречило бы Всемилостивейшему Манифесту [23].

На основании изложенного можно сделать вывод, что в XIX веке традиционная мобильность цыган вступила в противоречие с интересами государства. Этот период дал много примеров, доказывающих, что, попытки насильственного привития кочующим цыганам непривычного для них образа жизни не дали желаемого эффекта и имели для них негативные последствия. Иными словами, многолетние усилия государства по реализации политики оседлости в отношении цыган, оказались тщетными и когда появилась возможность выбора, цыгане вернулись к традиционному образу жизни.

Не претендуя на всестороннюю оценку состояния преступности среди цыган в Российской империи ХIХ века, необходимо отметить, что в каинской общине цыган, сведений о преступном поведении ее членов на протяжении сорока двух лет (1816–1858 г.г.), за исключением одного случая административного правонарушения, не имеется. Это дает основание, в контексте рассматриваемого материала, говорить, что мнение некоторых исследователей о присущей цыганам преступности может быть исключительно предметом дискуссий.

Архивные материалы, приведенные в статье, свидетельствуют и о том, что кочевание каинских цыган, в пределах соседних губерний от места приписки, было внесезонным.

Так же вызывают сомнение в достаточной обоснованности выводы, изложенные в труде А. П. Богданова [41], который характеризует цыган как неспособных к обучению, как людей, стоящих в отличие от европейских народов, на иной ступени развития… Архивные сведения, выявленные в ходе настоящего исследования, неоспоримо свидетельствуют о способностях цыган к их быстрой адаптации к новым условиям жизни, способности к социализации и поиску экономических сфер, обеспечивающих жизнедеятельность указанной семейно-родовой общины.

Литература:

1. Деметр Н., Бессонов Н. История цыган: Новый взгляд. Воронеж, 2000; Смирнова-Сеславинская М. В. Формирование «старожильческого» цыганского населения и его интеграция в сословную систему России в XVII–XVIII вв.// Roma: past, present, future / ed. H. Kyuchukov, E. Marushiakova, V. Popov. Munich, 2016; р. 23–55; Shaidurov V. N. On the history of the roma in the Russian empire (second half of the 18th — first quarter of the 19th century//Былые годы. 2017 № 4 (46). С. 1207–1218.
2. Sanarov V. I. The Siberian Gypsies // Journal of the Gypsy Lore Society. 1970. 3, 49 (3–4). P. 126–137; Смирнова-Сеславинская М. В. Цыгане Западной Сибири и Урала в историко-этнографических источниках и исследованиях XVIII — начала XXI вв. // Цыгане в оренбургском социуме: Матер. круглого стола, посв. Междунар. Дню цыган. Оренбург: Б. и., 2013. с. 23–43; Смирнова-Сеславинская М. В. Законодательство и государственная политика Российской империи в отношении цыганского населения // Genesis: исторические исследования. 2017. № 8. С. 1–21; Smirnova-Seslavinskaya M. V. Service Nomadism of the Roma/Gypsies in the Russian Empire: A Social Norm and the Letter of the Law. Ab Imperio, № 1, 2021. P. 51–92; Черных А. В. Пермские цыгане: Очерки этнографии цыганского табора. Пермь: Б. и., 2003. 60 с.; Черных А. В., Вайман Д. И. Цыгане г. Перми: история и культура. СПб.: Маматов, 2018. 64 с.; Черных А. В. Цыгане-кэлдэрары в России во второй половине ХIХ — начале ХХ в. // Вестник Пермского университета. История. 2018. Вып. 1 (40). С. 138–148.
3. ГАПК. Ф.111. Оп.3. Д.177. Л.12–19.
4. Смирнова-Сеславинская М. В. Формирование «старожильческого» цыганского населения и его интеграция в сословную систему России в XVII–XVIII вв. // Roma: past, present, future / ed. H. Kyuchukov, E. Marushiakova, V. Popov. Munich, 2016; р. 23–55.
5. Smirnovа-Seslavinskaya М. 2021: Service Nomadism of the Roma/ Gypsies in the Russian Empire: A Social Norm and the Letter of the Law. Ab Imperio 2021, № 1 (2021): 51–92. doi: 10.1353/imp.2021.0003.
6. Sanarov V. I. The Siberian Gypsies//Journal of the Gypsy Lore Society. Ser. 3. — 1970. — № 49. — P. 128–136.
7. Шайдуров В. Н., Сапронова Н. А., Гончаров Ю. М., Новогродский Т. А. Цыгане в Сибири (конец XVIII в. — XX в.). Журнал Белорусского государственного университета. История = Journal of the Belarusian State University. Historical sciences. — 2022. — № 2. — С. 60–72.
8. Язык цыганский весь в загадках: Народные афоризмы русских цыган из архива И. М. Андрониковой / Сост., подгот. текстов, вступ. ст. и справочный аппарат С. В. Кучепатовой. — Санкт-Петербург: «Дмитрий Буланин», 2006.
9. Дятлов В. «Торговые меньшинства» зарубежного Востока: некоторые подходы к изучению этнических конфликтов в современной России//Этничность и экономика. Вып. 8. СПб., 2000. — C. 6–12.
10. ПСЗ-1. Т. XXIX, № 22594. 189 1.62. СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. С. 460.
11. ПСЗ-1. Т. XXX, № 23597. 1.63. СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.
12. ПСЗРИ. Т. XIV (1839), ч.1, № 12104. СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.
13. ГАПК. Ф.293. Оп.1. Д. 63.
14. ГАПК. Ф.111. Оп.3. Д.188.
15. Сборник старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина / Изд. П. И. Щукина. Ч.1–10 Ч.5. Копия дела о цыганах, кочевавших в Вятской губернии, 1814 года. Москва: т-во тип. А. И. Мамонтова, 1896–1902 ч. 5. С. 326–331.
16. ГАПК. Ф.111. оп.1. Д.2761.
17. Общественно-политическая газета «Камышловские известия». «Купеческая летопись». Сайт: kam-news.ru.
18. Качалкин А. Н. Жанры русского документа допетровской эпохи. Часть II. М., 1988 г. С.82
19. В память графа М. М. Сперанского. — Издание дневника, некоторых сочинений и всей переписки М. М. Сперанского (1772–1839), хранящейся в Императорской публичной библиотеке. — 1872. — С. 60–61.
20. Попов Н. С. Хозяйственное описание Пермской губернии по гражданскому и естественному состоянию сообразно начертанию Санкт-Петербургского Вольного экономического общества сочиненное в 1802 и 1803 годах в г. Перми. Часть 2. Ч. З. СПб., 1813 г.
21. Лебеденко Е. Ю. Мещанство Пермской губернии в конце XVIII — начале 60-х годов XIX века: Ин-т истории и археологии УрО РАН. — Екатеринбург, 2011.
22. ГАТО. Ф.И-З. Оп.1. Д.288. Л.215.
23. Собрание высочайших манифестов, грамот, указов, рескриптов, приказов войскам и разных извещений, последовавших в течение 1812, 1813, 1814, 1815 и 1816 годов. СПб., Морская тип., 1816 г. С.176.
24. Письма Сперанского из Сибири к его дочери Елизавете Михайловне (в замужестве Фроловой-Багреевой). — Москва: тип. Грачева и К°, 1869. С. 17.
25. Тюменские фамилии в письменных источниках. Опыт энциклопедического словаря: в 5 книгах / сост. Юрий Зотин. — Тюмень: Мандр и Ка, 2009. — Кн. 1: Амалия Карповна — Дворянский. — Тюмень полосатая.
26. Народы России: живописный альбом. — Санкт-Петербург: Тип. т-ва «Обществ. польза», 1878–1880. Молдаване. Цыгане. Татары волжские и сибирские. Татары крымские. — 1878. С. 230.
27. Суперанский М., Начальная народная школа в Симбирской губернии, Симбирск, 1906. С. 72.
28. ГАПК. Ф.111. Оп.1. Д.2734.
29. ГАСО. Ф. 6. Оп.3. Д.81.
30. ГАСО. Ф.6. Оп.1. Д.141.
31. ГАСО. Ф.6. Оп.3. Д.1009.
32. ГАСО. Ф.6. Оп.1. Д.168.
33. РГИА. Ф.383. Оп. 2. Д.1413–7.
34. ГАСО. Ф.6. Оп.3. Д.405.
35. ГАСО. Ф.6. Оп.3. Д.407.
36. ГАСО. Ф.612. ОП. 1. Д.21.
37. Указатель Алфавитный к своду законов Российской Империи. Статья 419. — СПб., 1834.
38. Клюева В. П. Евреи в Западной Сибири. Политика государства и проблемы адаптации в сибирском обществе (XVII-нач. ХХ в. в.) // «Проезд и водворение в Сибирь евреям воспрещается …». Из истории еврейской общины в Тюмени. Тюмень, 2004. С.9.
39. Историческое обозрение пятидесятилетней деятельности министерства государственных имуществ 1837–1887 г.г. Ч.II. СПб.: Паровая скоропечатня Яблонский и Перотт, 1888 г. Отделение I. С. 31.
40. ГАПК. Ф.293. Оп.1. Д.133.
41. Краткий обзор Антропологической выставки 1879 г., Соч. А. Богданова, пред. Ком.; Ком. Антропол. выст. Имп. О-ва любителей естествознания. Москва, издательство «Тип. М. Н. Лаврова и К°", 1879 г.
42. Баранников А. П. Цыганы СССР: краткий историко-этнографический очерк/А. П. Баранников. — Москва: Центриздат, 1931.
43. ПСЗРИ. Собр. Ч.1. Т. 29. СПб., 1830. № 22189.
44. Уставы благочиния. Ч. 3. Свод уставов о паспортах и беглых. Ст. 892. СЗ. 1832. — 1832 г., СПб.
45. Гессен В. М. Исключительное положение. СПб., 1908. С. 38–53.
46. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. Санкт-Петербург, 1845. С. 486–487, 489–490.
47. Экономическое состояние городских поселений Европейской России… Часть1. С.13.
48. ГАПК. Ф.36. ОП.1. Д.8.
49. Сайт: narovol.narod.ru›Person/pribylev.htm. Александр Васильевич Прибылев.
50. ГАПК. Ф.293. Оп.1. Д.43.
51. ГАПК. Ф.293. Оп.1. Д.156.
52. ГАПК. Ф.442. Оп.1. Д.56.
53. ГАПК. Ф.442. Оп.1. Д.55б.
54. ГАСО. Ф.285. Оп.1. Д.32.

---

[1] Численность общины (табора) на протяжении рассматриваемого периода менялось: 139 человек обоего пола (64 мужчин и 75 женщин) в 1816 году, 167 человек в 1834 году, и 192 человека – к 1858 году. Учитывать состав общины (табора) в количестве 18 семей необходимо с оговоркой, так как это количество семей, было зафиксировано для цели приписки к г. Каинску.

^[2] Подробнее о сервисном номадизме (служебном кочествничестве) у цыган в Российской империи см.: М. Smirnova-Seslavinskaya, 2021. Сам термин сервисный номадизм введен Робертом М. Хайденом в 1979 г. и активно используется с цыгановедческих исследованиях для анализа особенностей кочевания цыган с точки зрения их традиционной экономики. Так, высокомобильный образ жизни цыган, с одной стороны, давал им возможность расширить зону контакта с потенциальными клиентами. С другой стороны, следствием этого являлось их уклонение их значительной части от социального контроля со стороны государства.

[3] Ревизской сказкой документ «О причисленных в местные мещане типа выходцы из цыган Томской губернии» 1816 года можно назвать весьма условно. Он содержит пометку «Прислана из Пермской казённой палаты 7 октября 1831 года» и по существу является выпиской из материалов ревизии мещан г. Каинска. Оригинальная сказка содержала сведения не менее чем о тридцати цыганских семьях. Выписка же из нее, составлена на мещан из цыган, для цели учета выбывших в межревизский период из г. Каинска и приписанных к г. Осе цыган.

[4] Позднее члены семьи Бушуевых пополнили ряды купцов Тюмени, Ялуторовска, Омска, Камышлова и других сибирских городов.

[5] При включении семейств в ревизскую сказку составителями строго соблюдалось старшинство в семье.

[6] Исходя из нумерации семейств в выписке из ревизской сказки 1816 года, к Каинску были приписаны не менее 30 цыганских семейств.

[7] Семейство цыган Четвериковых состояло в мещанах города Каинска уже к 1817 году.