В. А. Жуковский как создатель биографического мифа об А. С. Пушкине

Ключевые слова: В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, Николай I, биографический миф, поэтическое мифотворчество, образ.

В труде «Вчерашнее солнце. О Пушкине и пушкинистах» И. З. Сурат обозначила биографию как область исследования и творчества, предметом которой является «личная жизнь человека» во всей ее событийной полноте [11, с. 16]. Предметом биографии служит живая личность. Согласно философии Алексея Федоровича Лосева, «живая личность есть так или иначе миф». В данном случае под мифом понимается самосознающая себя история становления всякой личности. Таким образом, А. Ф. Лосев отождествляет понятия мифа и биографии. Рождается категория биографии-как-мифа при условии её осмысления под углом высшей, «мифологической» (или «личностной») целесообразности [9, с. 52–53]

По справедливому утверждению М. Н. Виролайнен, А. С. Пушкин во многих биографических мифах о нем предстает «культурным героем нового времени» [3, с. 340]. Биография же культурного героя — миф постигается через интуицию, моментально превращающую обычную идею вещи в новую и небывалую. А. Ф. Лосев утверждал, что каждому человеку свойственна такая специфическая интуиция, рисующая ему мир только в каком-то особенном свете [9, с. 92].

После гибели Пушкина его друзья почли своим долгом изложить в подробностях предысторию его ухода для современников и потомков. Для этой цели В. А. Жуковский написал письмо отцу Пушкина, Сергею Львовичу, которое дает возможность реконструировать созданный биографический миф. Это письмо уже неоднократно было предметом анализа многочисленных биографов Пушкина, без его упоминания и цитат из него не обходится сегодня ни одно описание последних дней жизни поэта. Наша задача — выявить способы мифологизации образа Пушкина и Царской власти, проследить схожие процессы в поэтическом мире Жуковского и выяснить последствия введения данного мифа в литературный процесс.

Письмо было написано 15 февраля 1837 года и создавалось как публицистический документ, адресованный не только осиротевшим родным поэта, но всей читающей, грамотной России. Жуковский подробно описывает последние дни умирающего Пушкина, делая явный акцент на обозначении тонкой душевной привязанности Поэта к Николаю I, о явной глубине горя императора и всей России.

Анализ вступительной части письма приводит к следующим выводам: союз Поэта и Царской власти Жуковским интерпретируется как разновидность союза Поэта с властью Божественной. Император Николай по отношению к Пушкину выполняет миссию его земного Ангела-Хранителя, буквально «хранителем», «примирителем с небом и землею» автор письма и называет Государя. С начала своего царствования он Пушкина себе «отечески присвоил», взяв на себя функцию оберегать душу Поэта от несчастий, им самим же на себя навлекаемым. Даже неудовольствие царя проходит сквозь призму «чего-то нежного, отеческого», а негодование приводит к желанию «испытать наслаждение прощения». Это отношение мудрого наставника, который больше действует добрым словом, поучением и любовью, а не запретом или устрашением.

Таким образом, роль Государя-Посредника аналогична таким важнейшим медиаторам в поэтическом мире Жуковского, как Лалла Рук, «Гений чистой красоты», «Вдохновение с небес», которые являются «мимопролетающими благовестителями лучшего» (так характеризует их сам Жуковский), посланными «с небесной высоты» для «откровенья сердцам». Они не просто увлекают душу поэта из мира земного, смертного, мира «Здесь» в мир иной, бессмертный, лучший — мир «Там». «Желанный возврат» Лалла Рук случается периодически, то есть уже на земле, в мире «Здесь» есть возможность при помощи вестника-медиатора прикоснуться к блаженству и бессмертию мира «Там» (…Гость прекрасный с вышины … // Добрым вестником явился // Здесь небесного мне ты …//… Видел я: торжествовали // Праздник розы и весны…) [6: II, с. 222–223]. То есть путь к вечному, прекрасному «Там» начинается в мире смертном и грешном «Здесь». Это возможно благодаря способности души проникать сквозь оболочку земного мира и слышать «глас Божий», обращенный к ней через Посредника-Вестника.

Роль Николая I функционально схожа с ролью медиаторов, являющихся из мира «Там» в мир «Здесь» и связующих эти антагонистические в представлении романтиков понятия. Государь помогает душе поэта очиститься (покаяться), готовит душу к христианской кончине и переходу в божественный мир Вечности. Единственное отличие в том, что Лалла Рук и другие медиаторы — это Вестники, прилетающие к душе Поэта из мира «Там» — мира блаженного бессмертия, а Государь — это представитель мира «Здесь», земного и грешного.

Представление царской власти как Провидения, «гласа Божьего», а Государя как Медиатора, Вестника мира «Там», дает право считать Жуковского создателем мифа религиозного, утверждающего личность в Вечности. Царь является для души Поэта инструментом, при помощи которого она через «грех и смерть» готовится вкусить Бессмертия.

Исследователь творчества Жуковского И. Ю. Винницкий обращает внимание на то, что религиозный миф Царя — исполнителя воли Небес проявляется и в других произведениях поэта. К примеру, в «Русской славе» 1831 года:

Царя и Русь отвсюду осадили;

Народ в беде ударил к бунту сбор;

Мятежники знамена посрамили;

Явился Царь: их облил страх;

Губители оцепенели.

[6: II, с. 285–286].

Интересно, что Жуковский стал невольным свидетелем того, как Николай I в 1825 году поначалу отказался от царской власти и присягнул Константину. Через этот жертвенный поступок он, согласно Жуковскому, и стал царем по воле самого Господа. Если Александр I был Благословенным, то Николай I — Богоизбранный, он послан Богом для спасения мира в годину бед [2, с. 209–210].

Создание мифа о Богоизбранном царе проявляется и в переводе рыцарской баллады Людвига Уланда «König Karls Meerfahrt» (1812; публ. 1813), озаглавленном «Плавание Карла Великого» — размышления Жуковского о современной истории и характере истинного властителя. Карл Великий и двенадцать его товарищей по пути в Палестину попадают в страшную бурю, все готовятся к страшной кончине, однако:

<…> Карл молчал: он у руля

Сидел и правил. Вдруг явилась

Блеснуло солнце, буря скрылась.

[6: III, с. 210]

Винницкий дает следующий комментарий: эстетическим эффектом баллады оказывается узнавание читателем в средневековом идеальном короле своего императора: в 1832 году еще памятна буря, в которую попал Николай I на корабле «Императрица Мария» 3 (15) — 8 (20) октября 1828 года [2, с. 212]. По свидетельству графа А. Х. Бенкендорфа, на мечущемся судне государь оставался неизменно твердым и снисходительным. Кроме того, исследователь Ричард Уортман отмечает принадлежность николаевского двора к западной рыцарской культуре, у истоков которой и стоял цикл легенд о короле Карле и его верных рыцарях. За образом средневекового короля, сопровождаемого двенадцатью пэрами, стоит не только образ русского царя, но и образ Христа, способного управлять бушующим морем, а также тема спасительной веры, ведущей человечество в обетованную землю [12, с. 169].

Благодаря своим «мифологическим интуициям» баллада оказалась способной «моделировать» государя как фигуру Провидения, Помазанника и передатчика Божьей воли. В 1840-х годах Жуковский писал, что самодержавие уподобляется «путеводной власти, которая действует спасительно, без произвола, руководствуясь верным законом» [5: X, с. 37].

По Лосеву, с точки зрения мифа вообще ничего не существует без вмешательства тех или других высших сил [9, с. 173]. В интерпретации Жуковского высшие силы напрямую действуют через Государя. И описание восприятия Пушкиным слов Николая I как бы присоединяет поэта к Божьей воле.

Следует соотнести эту трактовку Жуковского союза Поэта с «Божественным Императором» с тем, как сам Пушкин понимал свою роль в этом союзе. Можно вспомнить хотя бы стихотворения Пушкина 1827–1828 годов «Стансы» и «В Сибирь». Написанные во дни тяжелых внутренних противоречий, эти стихотворения основной своей целью имели дать надежду «славы и добра» для России, в подтексте же — надежду на милость к осужденным декабристам. Обращаясь к Николаю I на равных, на «ты», поэт выдвигает перед Императором пример Петра и назидательно дает ему наставления по управлению страной, делая упор на науки и просвещение.

Отличия разительные: если сам Пушкин принимает на себя роль советчика, наставника Государя, то в биографическом мифе Жуковского он поставлен в положение не ведущего, а ведомого: в ссорах с царем, согласно Жуковскому, поэт проявляет поведение «буйного, еще не остепенившегося ребенка». Однако при описании предсмертных часов жизни Пушкина Жуковский отмечает: «он как будто подслушивал идущую к нему смерть», «сделался иной; буря, которая за несколько часов волновала его душу яростною страстию, исчезла, не оставив на нем никакого следа» (в этой цитате присутствуют явные аллюзии с балладой «Плавание Карла Великого» — «блеснуло солнце, буря скрылась»), также «однажды только, когда Данзас упомянул о Геккерне, он сказал: «Не мстить за меня! Я все простил!», «он сделался послушным, как ребенок… сделался гораздо спокойнее» [4, с. 432].

Исследователь творчества Жуковского А. С. Немзер указывает, что земные страдания человека понимаются поэтом как сопричастность Провидению, Божественной воле. Потому смерть в ряде случаев сопоставляется с таинством Причастия, когда в метущейся душе происходит переворот, очищение [10, с. 234]. Жуковский в своей статье «О смертной казни» пишет о «чудесном зрелище смерти», которое «никакими глазами не увидишь». То есть происходящее в момент умирания действие нельзя понять простым человеческим умом, поскольку происходит почти религиозный обряд перехода, причастие Высшей Тайне. Примечательно и то, что в описании Жуковским смерти обыкновенно отсутствует тема страха: «Все умиленно-благостно. Торжественно-спокойно» [5: X, с. 141–142].

Бесстрашие, торжественно-спокойное приятие Пушкиным смерти и описывает Жуковский. Умерший изменился божественным образом, обрел новое знание с приятием тайны смерти: «какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание», «никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли… в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти» [4, с. 430].

Точно таким преображенного Пушкина изображает Жуковский в известном своем стихотворении:

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем, — в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;

Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

В этот миг предстояло как будто какое виденье,

[6: II, С.304]

Происходящее с душой умершего Пушкина и есть состояние перехода в мир «Там», преображение и освящение Смертью.

Такая трактовка смерти находит свое отражение и в концепции «чуда» философии Лосева: «это такое положение души, когда шум и гам бытия, порочность и гнусность самого принципа существования «слетает пушинкой». Когда личность, ведущая «полутемное бессильное и болезненное существование», вдруг приходит к событию, в котором выявляется исконная и первичная, светлая её предназначенность [9, с. 196].

Созданный Жуковским образ умирающего просветленного Поэта и благосклонного его «Хранителя- Императора» был создан по ряду причин: во-первых, к 15 января 1837 года Жуковский еще не ознакомился со всеми бумагами Пушкина и не имел целостного представления о его отношениях с Николаем I. Во-вторых, романтическая школа, к которой принадлежал Жуковский, к началу XIX века тяготела к созданию и пропаганде мифа. В-третьих, указание на тонкую душевную связь императора и поэта давало защиту семье Пушкина от светского злословия, поддержку со стороны самого царя.

Однако после отправки письма С. Л. Пушкину Жуковский вместе с жандармами проводит «посмертный обыск» кабинета А. С. Пушкина. К нему в руки попадает переписка поэта с Бенкендорфом, которая открывает все унижение, которое испытывал со стороны Власти поднадзорный поэт. Для Жуковского наступает новый этап осмысления гибели Пушкина, и это понимание находит свое отражение в статье для журнала «Современник» «Последние дни Пушкина» и в письме Жуковского шефу жандармов гр. Бенкендорфу.

Созданный в анализируемом выше письме миф об Императоре нивелируется, это доказала в своем исследовании пушкинист Я. Л. Левкович: упоминания императора и все, что могло бы свидетельствовать о духовной близости поэта и царя, убраны вовсе. Оставлены только слова благодарности, которые просит передать царю Пушкин. Даже фраза о «царских милостях» заменена на этикетный оборот «отеческие заботы» [8, с. 155]. Исследование Р. В. Иезуитовой доказывает, что не только мнение Жуковского об императоре изменило первоначальный образ царя, но и что сам Николай I не желал предстать перед читателями в роли покровителя Пушкина [7, с. 166].

Образ самого Пушкина тоже подвергается изменению: в публикации не упоминается само слово «дуэль», и смерть поэта воспринимается как следствие влияния некой таинственной силы — роковой Судьбы. Пушкин впервые провозглашается Гением. Таким образом, его образ приобретает некоторое сходство с судьбой романтического героя, созданного самим Пушкиным — «Андреем Шенье», или «Умирающим Тассом» Батюшкова:

Кому триумф? — Тебе, божественный певец!..

<…> Друзья над ним в безмолвии рыдали,

День тихо догорал... и колокола глас

«Погиб Торквато наш! — воскликнул с плачем Рим, —

Погиб певец, достойный лучшей доли!...

[1, с. 216]

В «Современнике» читаем: «…В одну минуту погибла сильная, крепкая жизнь, полная гения, светлая надеждами», «судьба так внезапно … сорвала его со славной, едва начатой им дороги» [6: XI, с. 338].

Кроме того, именно здесь имеют место первые обличения светского общества, равнодушного к гибели великого поэта: «Там, где он бывал ежедневно, ничто не переменилось, нет и признаков бедственной утраты, все в обыкновенном порядке, все на своем месте, а он пропал, и навсегда — непостижимо», — заключает Жуковский [6: XI, с. 339]. Этот образ непонятого обществом, «оклеветанного молвой» Поэта, который трагически гибнет по «воле рока» среди «злобно гнавших» его «стоящих у трона», отразится и в знаменитых строках М. Ю. Лермонтова «Смерть поэта».

Таким образом, в лице Жуковского — автора письма отцу поэта о его предсмертных днях, мы можем наблюдать нескольких мифообразующих процессов: создание мифа о Богоизбранном Императоре-Медиаторе мира «Там» и его демифологизацию; миф об изменившемся, просветленном Смертью Пушкине, затем о трагическом противостоянии Гения враждебной Судьбе, предвосхищающий биографический миф Лермонтова о гибели Поэта в его знаменитом стихотворении. Мифологемы, связанные с личностью Поэта остались и — более того — усилены. Но свободен ли вообще любой биограф, особенно находящийся в плену прижизненных оценок и восприятий современников своего биографического героя, от мифологизации его жизненного пути?

Литература:

1. Батюшков К. Н. Полное собрание стихотворений. — М.; Л.: Сов. писатель, 1964. 240 с.
2. Виницкий И. Ю. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В. А. Жуковского, Изд-во: Новое литературное обозрение, М., 2006. 328 с.
3. Виролайнен М. Н. Культурный герой нового времени // Легенды и мифы о Пушкине: Сборник статей / Под ред. к.ф.н. M. Н. Виролайнен (Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН). — СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1995. С. 329–349.
4. Жуковский В. А. Письмо к С. Л. Пушкину // Пушкин в воспоминаниях современников. — 3-е изд., доп. — СПб.: Академический проект, 1998. — Т. 2. — 1998. — С. 423–436.
5. Жуковский В. А. Полное собрание сочинений / Под ред., с биографич. очерком и примеч. А. С. Архангельского. — СПб.: А. Ф. Маркс, 1902.
6. Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. / гл. ред. А. С. Янушкевич — М.: Яз. рус. культуры, 1999—...
7. Иезуитова Р. В. Письмо В. А. Жуковского к С. Л. Пушкину о смерти поэта: (К истории текста) // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1989. — Т. 13. С. 157–168.
8. Левкович Я. Л. В. А. Жуковский и последняя дуэль Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1989. — Т. 13. — С. 146–156.
9. Лосев А. Ф. Диалектика мифа. Дополнение к «Диалектике мифа» — М.: Мысль, 2001. 558 с.
10. Немзер А. С. При свете Жуковского: очерки истории русской литературы. — М: Время, 2013. 896 с.
11. Сурат И. З. Вчерашнее солнце. О Пушкине и пушкинистах — М.: РГГУ, 2009. 652 с.
12. Шильдер Н. Император Николай I. Его жизнь и царствование. М.: Захаров, 1997. — Т. II. 704 с.