Без истории жизни людей невозможно воссоздать картину развития общества и, особенно, его духовной культуры, поэтому так ценны источники личного происхождения, которые дают важнейшую информацию о взаимодействии субъективного и объективного в истории, о социально-психологических и идеологических процессах прошлого.
Несомненный интерес для исследователя представляется попытка показать конкретного человека, служившего очень непопулярному в людской молве делу – цензуре, выяснить, как этот чиновник в конкретно-исторических условиях понимал свое дело и выполнял его, каким он был человеком. История цензуры – история конфликтов творческой личности с властью, человека с человеком, со своими убеждениями и взглядами, с собой. Она богата человеческим материалом, чувствами и эмоциями. И, как показывает практика, попав в сложнейшие условия, индивид может своими усилиями значительно повлиять на ход истории, даже будучи на столь непопулярном посту, как пост цензора.
Целью данной статьи является попытка воссоздать образ российского цензора второй половины XIX – начала XX вв. по запискам современников.
Законодательство о цензуре достаточно детально регулировало жизнь печати, однако на практике личные качества того или иного цензора имели очень большое значение. От этих чиновников зависела подчас не только судьба литературного произведения, но и судьбы авторов, самого органа печати, издателей, работников редакции и типографии. Одно и то же произведение разные цензоры могли оценить по-разному, потому что зачастую они руководствовали не только и не столько законом, сколько личным усмотрением, указаниями начальства, секретными циркулярами и другими обстоятельствами. Не удивительно поэтому, что авторы воспоминаний – литераторы и издатели - уделяют в своих записках особое внимание цензорам, подробно описывают их характеры, чудачества, их роль в деятельности своих изданий. В свою очередь в записках цензоров подробно описывается круг их служебных обязанностей, проблемы и сложности цензурной работы, предложен взгляд на профессию цензора «изнутри». Использование полного комплекса мемуарных и законодательных источников позволяет достаточно полно воссоздать деятельность российских цензоров.
Юридический статус цензора в России во второй половине ХIХ в. был довольно высок, особенно в центральных органах в Санкт-Петербурге и в Москве. Цензоры занимали должности VII-IV классов по Табели о рангах, имели большие чины и высокий денежный доход, однако в провинции часто дело обстояло иначе. Официальный доход цензора состоял из жалованья и столовых, общая сумма которых изменялась в соответствии с повышением его в должности, а также денежных вознаграждений за усердную службу. Так, цензор Н.Г. Мардарьев, прослужив 22 года на государственной службе, не только не получал пособий «за неимением свободных сумм», но и часто не мог дождаться выплаты жалованья [7, с. 211].
По первому цензурному уставу 1804 г. обязанности цензора исполняли профессора университетов. В последующие годы цензорами становились в основном чиновники Министерства народного просвещения, достигшие необходимого класса должности. Так, одним из самых квалифицированных и знающих свое дело чиновником в записках цензора А.Е.Егорова, назван председатель Петербургского цензурного комитета действительный статский советник А.Г.Петров, который «был всесторонне образованным человеком и попал в цензурное ведомство из ректоров одесского Ришельевского лицея, где занимал в то же время кафедру русской словесности или истории» [5, с. 136]. В 1863 г. цензура была передана из ведения Министерства народного просвещения в Министерство внутренних дел со всем штатом чиновников, и в дальнейшем новые цензоры набирались преимущественно из этого министерства [8, с. 38-39].
Некоторые цензоры одновременно состояли на другой государственной службе, занимались литературным трудом, и цензорская служба приносила им лишь дополнительный заработок. В провинции найти квалифицированные кандидатуры для заполнения цензорских должностей было непросто, поэтому на это поприще попадали зачастую и случайные люди. Редактор провинциальной газеты И.А.Волков отмечает, что «в цензоры ставились – то начальник губернской тюрьмы, то помощник прокурора, то выживший из ума советник губернского присутствия» [2, с. 274]. Редактор одесской газеты А.Е.Кауфман упоминает цензора Воронича «из отставных фельдшеров» [6, с. 162]. В записках А.Е.Егорова описан помощник отдельного цензора по внутренней цензуре в Одессе В.В.Масалов, который «был по профессии педагог и попал в цензуру неведомо как и почему… Он, не оставляя своей профессии, возымел желание увеличить свой скромный бюджет и поступил в помощники цензора» [5, с. 136-137]. Общественный деятель А.А. Чумиков вспоминает о случае, который «доставил мне удовольствие познакомиться с новым председателем цензурного комитета бароном Медемом. Генерал Медем, бывший профессор в Николаевской академии генерального штаба» [12, c.50]. Литератор И.И. Ясинский описывает встречу с председателем цензурного комитета Кожуховым «перед тем бывший где-то вице-губернатором» [14, с. 135].
В России цензорами становились и многие известные литераторы: среди них С.Т. Аксаков – цензор Московского цензурного комитета в 1827-1832 гг.: работал с журналами «Атеней», «Московский вестник», «Московский телеграф», «Листок» князя Львова; уволен за пропуск к печати шуточной поэмы «Двенадцать спящих будочников»; Я.А. Вяземский— член Главного управления цензуры в 1857-1858 гг.; И. А. Гончаров —член Петербургского цензурного комитета в 1856-1860 гг., цензор «Отечественных записок» и «Русского слова» в 1856-1857 гг., член Совета по делам книгопечатания в 1863-1865 гг., член Совета Главного управления по делам печати в 1865-1867 гг.; И.И. Лажечников — цензор Петербургского цензурного комитета в 1856-1858 гг., цензуровал с декабря 1856 по апрель 1857 г- журнал «Современник»; Я.П. Полонский, служивший с 1860 по 1898 г. в Комитете цензуры иностранной, председателем которого долгие годы был Ф.И. Тютчев, и др.[10. с. 13].
Побудительные мотивы, приводившие чиновников на службу в цензурные органы, были различны. Цензор А.Е.Егоров приводит ответ «супруги одного из цензоров, человека со средствами на вопрос – что заставило ее мужа избрать себе службу в почтовой цензуре? «Мой муж, – ответила мне эта дамочка пренаивно, – очень любознателен и любит читать и узнавать свежие новости» [5, с. 142].
Труд цензора в большинстве случаев был достаточно сложным, изнурительным, часто неудобным в бытовом отношении. Чиновникам Варшавского цензурного комитета, в котором трудилось 9 цензоров, «с утра было необходимо просматривать корректурные листы местных польских периодических изданий, ежедневных и еженедельных, читать предназначенные для печати рукописи и заграничные книги, а по вечерам – запрещенные журналы и газеты, которые разносились по квартирам цензоров от 5-7 часов вечера, а отбирались ранним утром на следующий день. И так круглый год, не исключая первого дня Пасхи» [13, с. 70].
Судя по запискам литераторов и цензоров, были и иные причины, которые сокращали число желающих занять должность цензора. Чиновник Варшавского цензурного комитета Х.В. Эммаусский называет некоторые из них – «небольшие сравнительно оклады жалованья цензоров без прав на пенсию, какими пользуются цензоры столичных комитетов, низкие классы должностей и необъятное количество работы, весьма хлопотливой и ответственной, отбивали охоту поступать к нам на службу» [13, с. 79].
По словам начальника Главного управления Е.М. Феоктистова «каторжные» обязанности приходилось исполнять ежедневно с двух до семи часов ночи [11, с. 135].
Цензор А.Е. Егоров вспоминал, что в 1880-е годы в Одессе были случаи, когда газеты выходили помимо цензуры и корректурные гранки представлялись для подписи цензора не накануне выхода газеты, а на другой день [5, с. 143].
Используя служебное положение, некоторые цензоры при публикации своих статей получали преимущества перед другими сотрудниками периодических изданий. Так, по воспоминаниями журналиста А.Е. Кауфмана, один из одесских цензоров в 1890-е годы публиковал свои статьи в «Одесском листке» «на условиях гонорара, о котором другие местные журналисты и думать не могли» [6, с. 163].
В воспоминаниях встречаются различные оценки деятельности цензоров – от резко отрицательных до положительных. Цензор А.Е. Егоров дает положительную характеристику председателю Петербургского цензурного комитета А.Г. Петрову, «человеку несомненного ума, огромной начитанности и изумительной памяти. Как председатель он был положительно незаменим, и за все многолетнее служение мое в цензурном ведомстве я не встречал более подходящего человека в этой роли» [5, с. 136].
Однако в воспоминаниях чаще всего встречаются негативные оценки работы цензоров. Так, А.А. Чумиков дает отрицательные характеристики цензорам А.И. Фрейгангу, П. Дубровскому, К.С. Оберту. Фрейганга называет «трусливым и пресловутым цензором», П. Дубровский принадлежал «к числу тех цензоров, с которыми крайне неприятно было иметь дело», а Оберт «позволял себе неуместными исправлениями искажать мысли автора» [12, с. 49-50].
Объем работы у цензоров был различный. В отчетах Главного управления по делам печати неоднократно отмечалось, что «обязанности московских цензоров в несколько раз легче и спокойнее обязанностей, лежащих на цензорах петербургских», так как количество не только книг, но и периодических изданий у каждого петербургского цензора было вдвое больше, чем у московского [10, с. 29].
Помимо этого работу цензоров затрудняли частые изменения в законодательстве, бесконечные циркуляры и распоряжения, приходившие из Министерства внутренних дел. По закону от 16 июня 1873 г. министр внутренних дел имел право запрещать на неопределенный срок обсуждение в печати вопросов, признанных правительством неудобными, впоследствии этот пункт вошел в цензурный устав [9, Т. 48. 1876. № 52395]. Редактор одесской газеты отмечает: «Часто звали в цензуру, но еще чаще присылали циркуляры, изымавшие из обсуждения самые невинные темы и вопросы… Помню циркуляры, запрещавшие писать о пожертвованиях в пользу голодающих, о голодовках, о холере и других эпидемических заболеваниях, даже о санитарных неурядицах в частных домах, об академии художеств, о распоряжении дирекции императорских театров, о столкновениях с военными и т.д.» [6, с. 162]. Цензор, как и издатель, был обязан помнить и учитывать в работе все новые распоряжения центральной и местной власти: «Мы не могли в своих служебных занятиях руководиться только законом, а должны были постоянно иметь в виду огромное количество циркуляров Главного управления по делам печати, которыми нас засыпали из Петербурга, помнить разные указания генерал-губернатора и сообразовываться с так называемыми местными обстоятельствами. Иногда потому приходилось совершенно игнорировать закон и поступать по собственному усмотрению» [13, с. 75].
Историк и публицист Б.Б. Глинский из личных бесед с цензорами был убежден в том, что «для подцензурных журналов законов о печати, как таковых, в сущности не имеется, а все зависит от усмотрения цензора и тех бесчисленных секретных циркуляров, распоряжений и частных указаний разных министров, в силу которых цензорам предлагалось не пропускать в подцензурной печати никаких не только неодобрительных, но и просто критических отзывов» [3, с. 214].
По словам журналиста А.Е. Кауфмана, работавшего редактором в ряде провинциальных изданий, в редакции «чаще присылали циркуляры, изымавшие из обсуждения самые невинные темы и вопросы. Из этих циркуляров составлялись целые книги, которые в старых редакциях шутливо назывались «книгами живота» [6, с. 162].
Заметно осложняло работу цензоров, особенно в провинции, вмешательство местных властей. В воспоминаниях цензоров встречается множество жалоб на то, что местные чиновники занимались «выискиванием всяких самых мелких погрешностей цензоров, которые заносились в особую тетрадь и докладывались по начальству. В таких случаях обыкновенно присылалась грозная бумага с приказанием виновному цензору представить объяснение, чем руководствовался он, пропуская инкриминируемую статью или книжку. Какие бы соображения цензор ни представлял в свое оправдание, весь труд его обыкновенно был ни к чему: цензорские объяснения признавались не заслуживающими уважения, и виновному объявлялся выговор или ставился на вид сделанный им пропуск» [13, с. 70].
В воспоминаниях публициста И.П. Белоконского описан курьезная ситуация с провинциальной газетой «Орловский вестник», когда в 1880-х гг. «у газеты имелось четыре цензора: два советника правления, вице-губернатор, губернатор, требовавшие от «Орловского вестника» удовлетворения своих личных взглядов и вкусов, совершенно игнорируя какие бы то ни было законы и задачи печатного слова. При таких условиях немыслимо было бы существование газеты, если бы, к ее счастью, все эти четыре распорядителя не были в ссоре: советники не ладили друг с другом, а вице-губернатор был на ножах с губернатором» [1, с. 192].
Цензоры выполняли роль посредников между издателями и литераторами и властью, при этом зачастую они испытывали недовольство с обеих сторон. Жалобы на подобную участь часто встречаются в записках цензоров: «Запретишь – хвала тебе свыше, но зато анафема от заинтересованной стороны. Дозволишь некстати – хвала тебе от заинтересованной стороны и беда сверху! И так все время приходится ерзать между двух стульев, и еще хорошо, если бы ограничивалось только этим, но не тут-то было! Вереницей как грозные видения, встают перед тобой с своими претензиями разные местные власти, требуя чего не следует и жалуясь на невнимание к их, большей частью, незаконным притязаниям. И выходит таким образом, что врагов вокруг себя не оберешься, а довольных нет никого!» [5, с. 140].
Общественный статус профессии цензора во многом зависел от личных качеств того или иного чиновника, его понимания своего долга, уровня своего профессионализма. Так, начальник Главного управления по делам печати Е.М. Феоктистов писал: «В течение всего времени, когда я заведовал Главным управлением печати ни разу не обнаруживалось попытки наложить руку на действительно серьезную книгу, если даже шла она вразрез с господствовавшим направлением. В этом отношении свобода печатного слова не только не подвергалась при мне стеснениям, но – смею думать – даже несколько выиграла…» [11, с. 185].
В воспоминаниях публициста Г.К. Градовского также встречаются положительные отзывы о цензорах, которые помогали издателям в провинциях: «Вообще отношения были довольно благодушные, и не раз случалось, что цензор, редактор и автор совокупно ломали голову, как бы так выразить и закутать в такие неуловимые формы верную мысль или полезный совет, чтобы не пропала статья, чтоб известное явление не было обойдено молчанием, но чтобы не вышло и какого-нибудь «недоразумения» или «нахлобучки» со стороны местной администрации или из Петербурга» [4, с. 104].
От цензора подчас зависела не только судьба литературного произведения, но и судьба автора, издателя, работников редакции и типографии. За допущенные ошибки в работе цензор мог лишиться места и заработка. В воспоминаниях журналиста И.А. Волкова рассказывается, как сотрудники газеты «Северный край» напоили своего строго цензора и подсунули ему для подписи заведомо нецензурный материал. Цензор был уволен [2, с. 275].
Судя по воспоминаниям, в провинции цензоры часто не задумывались над нравственными проблемами своей службы. Хорошим цензором считался тот, на кого поступало много жалоб. Историк и публицист Б.Б. Глинский в своих воспоминаниях приводит разговор в цензором С.М. Коссовичем, который откровенно говорил, что «жалобы на цензоров – не неприятность, а величайшая нам услуга и удовольствие. Начальство узнает о моей старательности, отличит, отметит меня… Как осень и дело идет к рождественской награде, становлюсь беспощадно строг и мараю статью за статьею» [3, с. 217].
Таким образом, общественный статус профессии цензора не был высок, и профессия эта, несмотря на чины и доходы, не была популярной в обществе. Отношение к цензору, судя по запискам, во многом зависело отличных качеств того или иного чиновника, его понимания своего долга, уровня его профессионализма. Ели цензор был широко образован, прост в общении, придерживался либеральных взглядов, то его уважали. Если же цензор был невежествен, консервативен и имел плохой характер, то он не пользовался уважением ни в литературных кругах, ни в глазах своих коллег. Редакторы и издатели зачастую старались поддерживать добрые отношения с цензорами, используя для этого различные средства.
Воспоминания цензоров, литераторов и издателей дают возможность воссоздать реальный и многомерный образ чиновника цензурной службы, от которого во многом зависело литературное и общественное лицо эпохи.
Литература:
1. Белоконский И.П. Цензурная нецензурность// Цензура в России в конце XIX – начале XX века. Сборник воспоминаний. – СПб., 2003. – С. 191-194.
2. Волков И.А. 20 лет по губернскому морю// Там же. – С. 273-280.
3. Глинский Б.Б. М.П. Соловьев и С.И. Коссович. Из цензурного прошлого//Там же. – С. 213-220.
4. Градовский Г.К. Из истории русской печати // Там же. – С. 244-256.
5. Егоров А.Е. Записки из прожитого//Там же. – С. 135-160.
6. Кауфман А.Е. Журнальное страстотерпство//Там же. – С. 160-173.
7. Мардарьев Н.Г. Нечто из прошлого//Там же. – С. 202-213
8. Патрушева Н.Г. История цензурных учреждений в России во второй половине XIX – начале XX вв. // Книжное дело в России во второй половине XIX – начале XX вв. – СПб., 2000. Вып.10. – С. 7 – 48.
9. ПСЗ (II). Т. 48. 1876. № 52395.
10. У мысли стоя на часах. Цензоры России и цензура. – СПб., 2000.
11. Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы, 1848 – 1896. – М., 1991.
12. Чумиков А.А. Мои цензурные мытарства // Цензура в России в конце XIX – начале XX века. – С. 43-51.
13. Эммаусский Х.В. Из воспоминаний варшавского цензора//Там же. – С. 69-80.
14. Ясинский И.И. Мои цензора//Там же. – С. 124-135.
