Влияние политической и культурной ситуации на рубеже 19 – 20 веков на преемственность традиций и ценностей

1890^е годы Г. Флоровский определил как “Перевал сознания” [1, C.452]. Знаменательно, что одновременно с новыми тенденциями продолжали жить и развиваться те направления, которые сложились ещё в предыдущие десятилетия. В искусствоведении замечено, что применительно к 1890^м годам можно говорить «либо об обновлении традиций русской художественной культуры XIX в. … либо о последних работах крупных мастеров, творчество которых принадлежит хронологически достаточно обширной эпохе» [2, C. 35–36]. В интересующей нас области осмысления наследия тоже появляются новые веяния, но надо констатировать не завершение, а продолжающееся развитие тех линий, которые наметились ранее. Прежнего направления исследований придерживались Н.П.Кондаков, И.Е.Забелин и ряд других историков культуры и искусства. На неизменных основаниях строило свою работу Московское Археологическое Общество, во главе которого после смерти А.С.Уварова встала его жена П.С.Уварова. Продолжали свою работу археологические съезды.

К приметам времени следует отнести повысившийся интерес к духовной культуре, к художественной старине. С 1890 г. начинает собирать иконы П.М.Третьяков [3, C. 18], в том же году свою коллекцию основывает И.С.Остроухов [Там же, С. 19]. К 1890^м гг. относятся первые картины-реконструкции древней Москвы А.М.Васнецова, в 1888–1890^х гг. своё начало берёт религиозная живопись М.В.Нестерова.

К 1890^м гг. относится распространение в кругах российской интеллигенции марксизма, который продолжает мыслительную традицию решительного разрыва с прошлым. «История резко разделится на две части, на прошлое, детерминированное экономикой… и на будущее, которое… будет целиком определяться активностью человека, социального человека, когда будет царство свободы» [4, C. 88]. Противопоставление прошлого и будущего предопределяло мироощущение значительной части общества.

Новые идеи в культуре 1890^х гг. получили весьма яркое и разнообразное развитие в начале XX века. На рубеже веков исторический процесс приобретает предельную насыщенность и интенсивность. «Нарастают апокалиптические настроения… За этим чувством конца мира и царства антихриста можно увидеть чувство наступления конца целой исторической эпохи, разрушение старого мира. И это чувство двойственное, печальное и радостное, [Там же, С. 74] – констатирует, оглядываясь на прошлое, Н.А.Бердяев в 1930^е гг. Зримо приближались перемены, которых хотела радикально или либерально настроенная часть общества и которых боялась его консервативная часть. Впрочем, и либералы порой пугались перемён и отчасти жалели привычный уклад. По оценке Бердяева, «русские писатели, наиболее интересные и чуткие, не хотели примириться с тем, что Россия пойдёт банальным западным путём, буржуазным, рационалистическим, либеральным, гуманистическим» [Там же]. Оценка, конечно, во многом субъективная. Для значительной части интеллигенции рубежа веков неприятие сложившихся устоев общества – главное, что определяет восприятие происходящих событий, не только в политическом, но и в культурном плане. Однако реальной представляется и другая традиция. Перед лицом буржуазной цивилизации появляется стремление обновить традиционные ценности и институты. Старая культура получает дополнительный толчок к развитию.

Но наиболее заметным было не “выживание” старого, а развитие культурных новаций. В это время была дана исключительная творческая активность. “Ренессансный” порыв новой эпохи внёс значительный вклад в развитие русской культуры. Тем не менее, результаты не соответствовали “зову времени”. Всестороннего обновления русской жизни, к которому стремились деятели “духовного ренессанса”, не состоялось. В полном соответствии с общим умонастроением общества в искусстве возникает модернистская тема “конца истории”. В декадансе происходит демонстративный разрыв с традицией, с историческим преданием.

Культура русского серебряного века создавалась, творилась людьми, которые оказались в двойственном социальном и идеологическом положении. Традиционные политические и идеологические ценности отвергались со всей решительностью. «Тема о России… первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный», «К возрождению национального самосознания, к новому, иному “славянофильству” без “трёх китов” (или, по крайней мере, без китов православия и самодержавия) … влечёт, я знаю, всех нас» (из письма А.Блока К.С.Станиславскому от 9 декабря 1908 г.) [5, C. 265–266].

Декадентство было формой протеста, формой разрыва с “ближайшим прошедшим”, с наличным искусством и культурой, наличным сознанием – одномерным, позитивистски-утилитарным. Искусству возвращались его язык, его эстетическая ипостась. Материализму и утилитаризму были противопоставлены идеализм и эстетизм.

Выразителен тот факт, что это культурно-духовное движение во многом обращалось к прошлому. Оно возникло как переосмысление наследия XIX в.: творчества Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, архитектуры и изобразительного искусства XVIII – начала XIX в. (так называемый “петербургский ренессанс”), было связано с открытием народного искусства (лубок) и, наконец – русской иконописи. С особой силой эта тенденция проявилась в культуре “мирискусников”. Для них «зов прошлого был сильнее зова будущего» (Н. Бердяев).

Для А. Бенуа, к примеру, ретроспектива русского искусства и русской культуры в целом не простирались далее XVIII в. Мира до и вне XVIII века не существовало. Обитание было возможно только в этой исторической среде, и бытие означало стилизацию на темы этой культуры, культуры рационалистического универсализма, века самого неисторического.

Н.Бердяев главную вину и беду русского рестроспективизма видит в безоглядном культуропоклонстве, в стремлении уединиться в замкнутом “красивом” быту. Но если гибнущему буржуазному искусству не в силах помочь даже самое смелое новаторство таких выдающихся художников, как Пикассо, то ретроспективизм с его стилизаторским культом старины и подавно бессилен. И с этим выводом, который вытекает из его статьи [6], согласился А.Бенуа.

Влияние политических симпатий и антипатий стало особенно сильным накануне и во время первой революции. Происходит быстрое “полевение” общества. С особой силой подобные тенденции обнаруживаются в публицистическом, литературном и философском творчестве деятелей социал-демократии: Скворцова-Степанова, Луначарского, Богданова-Малиновского, Воронского, Стеклова и др. С некоторой резкостью эта негативная установка выражена в “Заметках о мещанстве” М. Горького, которые были опубликованы в октябре 1905 г. в большевистской “Новой жизни”.

В эти революционные месяцы отречение от прошлого переживают многие, в том числе – будущие авторы “Вех”, сборника. В частности, для С.Л.Франка Россия начинается в 1906 г. На страницах журнала “Свобода и культура”, преемника “Полярной звезды”, журнала, интерпретирующего революцию как творчество новой культуры, он пишет: «В нашем прежнем быте нет ничего, что имело бы моральное оправдание, что опиралось бы не на силу кулака и штыка, а на силу идей» [7, C.71]. И далее: «Старый порядок не имел никаких культурных заслуг и потому не может претендовать на какое-либо внутреннее идейное уважение к себе». В отсутствии прочных культурных традиций Франк видит благоприятное условие для развития демократии и новой демократической культуры.

С окончанием революции произошло заметное поправение русского общества, начал устанавливаться более трезвый взгляд на перспективу исторического развития. В прогрессивном лагере укрепилась позиция западников. Уверенность, что Россия окончательно выбрала путь европейского “просвещения”, составила пафос сборника “Куда мы идём…” (М., 1910).

При всей своей инертности сознание русского общества заметно изменилось после революции 1905 г. О реальных сдвигах общественного сознания свидетельствовало появление сборника “Вехи” и исключительная для России острота реакции на него. В “Вехах” подверглись критике «те ценности, которые более полувека, как высшую святыню, блюла наша общественная мысль». В материалах сборника были заложены основы нового направления – национального либерализма. До сих пор национализм соотносился с консервативной политической ориентацией.

В прогрессивном лагере радикалов сразу осознали реальность опасности. В обращении новейших поколений русской интеллигенции к “родным святыням” Милюков не увидел ничего, кроме отрицания «общечеловеческих начал культурности и обращение к “тёмным стихиям нашего прошлого, противообщественным, противогосударственным и противокультурным… Культ прошлого – это тот путь, на который вступило одной ногой большинство авторов “Вех” [8, C.190]. В этом отрицании наследия, высказанном в полемике с “Вехами”, сказалось отсутствие исторической интуиции. Милюков мерил историю и современность общей мерой, мерой, установленной просветительским разумом.

Немногие годы этого второго десятилетия века – время преодоления разделения на славянофильство и западничество в русском самосознании. Обнаруживается подлинный и единственный смысл «вековой распри XIX в. – споров западников и славянофилов: «Всё наше славянофильское сознание было проникнуто враждой не к европейской культуре, а к европейской цивилизации. Тезис, что “Запад гниёт”, означает, что умирает великая европейская культура и торжествует европейская цивилизация, бездушная и безбожная. Хомяков, Ф.Достоевский и К.Леонтьев относились с настоящим энтузиазмом к великому прошлому Европы, к этой “стране святых чудес”, к священным её памятникам, её старым камням. Но старая Европа изменила своему прошлому, отреклась от него. Безрелигиозная мещанская цивилизация победила в ней старую священную культуру. Борьба России и Европы, Востока и Запада представлялась борьбой духа с бездушием, религиозной культуры с безрелигиозной цивилизацией. Хотели верить, что Россия не пойдёт путём цивилизации, что у неё будет свой путь, своя судьба, что в России только и возможна ещё культура на религиозной основе, подлинная духовная культура. В русском сознании очень остро ставилась эта тема» [9, C. 162].

Переход к цивилизации, по Бердяеву, – не единственный путь. Исторический процесс осмыслен как процесс духовный. Путь к подлинному бытию – не результат прогресса, исторического развития, он возможен на пути религиозного преображения жизни [Там же]. Между человеком и его наследием – не временная, а духовная дистанция. В откровениях исторической памяти индивид ищет своё духовное прошлое: «…та действительность, которую мы считаем прошлым, есть действительность подлинная и пребывающая, не исчезнувшая, не умершая, а вошедшая в какую-то вечную действительность» [Там же, С.135]. Человеку возвращается его достоинство духовного существа, возвращается его подлинный статус, он перестаёт мыслиться некоей суммой социальных или психологических отношений. Повышается статус отношения человека к наследию – он оказывается в более свободной связи с преданиями культуры и истории.

Однако отношение Бердяева к наследию, его сохранению и развитию двойственно. В работе 1916 г. “Смысл творчества”, нигилистическая установка формулируется уже таким образом: “жертвенное отрицание культуры во имя высшего бытия” [10, C.239]. Философ констатирует меньшую, по сравнению со старой Европой, связанность русского общества культурной традицией: «В строгом европейском смысле слова в России почти что и нет культуры, нет культурной среды и культурной традиции» [Там же, С.318]. И в этом преимущество русских. «Запад подавлен величием своей старинной культуры. Труден для западного человека свободный полёт. Западный человек вечно обращается к богатствам и ценностям своего великого прошлого, и новые его искания легко принимают форму реставрации и воскрешения прошлого». Русский человек «безмерно свободнее в своих исканиях и сильнее в своих творческих порывах» [Там же, С.319]. В этом противопоставлении культур слышится старый мотив шестидесятников – “строиться в пустыне”. Рождалась уверенность, что старая политическая система оказалась способной ответить на вызов времени. Политическое сознание становилось более лояльным по отношению к правительству и “системе”.

К этому времени происходит усиление классицистической традиции в художественной и духовной жизни. Наступает эпоха “Аполлона”. Наследием становятся предания античной цивилизации и современное искусство Запада. Совершается ощутимый поворот от символизма к классицизму. Наследие в основном рассматривалось как арсенал творческих стимулов, импульсов. Наследуется космополитический порыв “мирискусников”. «Самобытность – в аполлонической правде национально-культурной преемственности» [11, C.28]. Главный пункт программы – вернуть искусству власть над формами жизни. Эта власть иссякла с утратой контакта с прошлым. Через творческий контакт с прошлыми, творческими эпохами искусства обрести эту власть.

В архитектуре неоампир был ответом на разочарование в модерне, неоправданными надеждами на создание новых архитектурных форм. Потрясение, вызванное выставкой русской иконописи (в Москве, в здании Делового двора на Солянке, 1913 г.), резонно рассматривать в контексте этой ретроспективной устремлённости к новым творческим потребностям. В целом же икона рассматривается как явление исключительно эстетическое – наравне с лубком и другими произведениями народного искусства. Однако выставка обострила осознание неподлинности современного искусства: представители “Мира искусства” не пошли дальше “ретроспективных грёз”, “духовное содержание заменено изощрённостью зрительских восприятий” [12, C.56].

Признание и принятие древнерусского, допетровского искусства происходило в условиях широко распространённого идеологического и политического эклектизма. Напомним о таких явлениях, как марксистское богоискательство и т.д. [13, S.73]. Признание прошлого происходило в форме, которая затрудняет реальный контакт с ним: иконопись из бытийного, онтологического плана переводилась в план эстетический, историко-культурный. Икона признавалась в её “секуляризированном” статусе.

Выставка заставила признать права старого искусства. Возникает сознание плюралистичности, многоосновности жизни и исторического развития. С открытием древнерусской иконописи усилилось состояние искания, весьма расширился эстетический и этический горизонт искусства и культуры. Возникают проблемы освоения старого искусства. «Произведения искусства встают из могил в те моменты истории, когда они необходимы. В дни глубочайшего художественного развала, в годы полного разброда устремлений и намерений разоблачается древнерусское искусство, чтобы дать урок гармонического равновесия между традицией и индивидуальностью, методом и замыслом, линией и краской», [14, C.29] – справедливо замечал М.А. Волошин.

С выставкой 1913 г. актуализируется тема “возврата России”. “Интеллигенция” открывает допетровскую Россию, наследники Чернышевского изменяют отношение к “мрачному средневековью”. Выражением этих тенденций был новый журнал “София”, первый номер которого вышел накануне мировой войны. Современники оценивали выход “Софии” (1914) как знак нового времени в искусстве. Журнал “София” издавался в Москве под редакцией искусствоведа П.П.Муратова. Интерес к культуре Древней Руси возник после притока в обе столицы икон новгородского письма с Русского Севера, расчистки икон И.С.Остроухова, которые были представлены на нашумевшей выставке древнерусского искусства в 1913 г. вместе с другими частными собраниями. И “София” пыталась удовлетворить этот интерес, т.к. была близка к среде образованного московского старообрядческого купечества.

Объединив разрозненные исследования и находки в единое целое, руководители журнала П.П.Муратов и П.Сухотин стремились осмыслить в нём плоды многолетней работы русских искусствоведов, музейных работников и собирателей, показать роль античной, византийской, азиатской культур в формировании культурного бытия Древней Руси. Причиной прекращения выхода “Софии” была не столько начавшаяся война, сколько кризис ретроспективизма зашедшего в тупик.

Тем не менее, русская религиозная культура продолжала жить. На протяжении минувших веков она была деформирована западными влияниями. Однако сохранялись фундаментальные линии церковного предания. Для многих и в кругу образованного общества не было нужды возвращаться к православию, поскольку они его не покидали. Людям этого круга неоспоримо виделась тысячелетняя преемственность основ церковной жизни и необходимость её дальнейшего сохранения. Но преодолеть секуляризацию культуры, которая произошла в послепетровское время, почти не появлялось. Возвращение к византийским и древнерусским формам храмовой архитектуры и храмового благоустройства было редкой и по своей сути формальной попыткой связать культуру с церковным преданием. Впрочем, этими внешними чертами синкретизма очень дорожили.

Знаки допетровской культуры были, тем не менее, не только принадлежностью церковного предания, но и традиций старого русского государства. В “древнерусском” стиле не только строили храмы, но и жилые палаты, делали посуду и утварь как домашнего (В.Васнецова), так и официозного назначения. Возобновление “древнерусского” стиля в равной мере питало все три ветви знаменитой триады, которую было немодно декларировать, но которая, тем не менее, продолжала жить в умах. Правда, часто она теряла цельность: для одних главными были православие и народность, для других народность и самодержавие и т.д.

Интерес к наследию как к зримому воплощению преемственности в жизни церкви и государства был одной из причин продолжавшегося и развивавшегося внимания к археологии (в тогдашнем понимании – как науки о древностях). Развивались узкие специализации археологических штудий – Общество любителей церковного пения, Императорское Русское военно-историческое общество (с 1907 г.). Иногда преследовалась цель внедрения в жизнь старых традиций (церковное пение), чаще смысл виделся в напоминаниях о прошлом, в воодушевляющем собирательстве раритетов.

По-своему характерной фигурой был активный участник реставрационных работ в Ростове, член МАО, староста ростовских кремлёвских церквей А.А.Титов. Унаследовав от прадеда и деда небольшую коллекцию старопечатных книг и рукописных сборников, с 1878 г. он сам занялся собирательством, в 1900 г. пожертвовал своё собрание – около 4500 номеров – в Императорскую Публичную библиотеку [15]. Люди жили всеми проблемами современности, на многое в прошлом смотрели глазами своего времени, многое в настоящем были готовы разрешать без оглядки на старину. Крупный археолог и деятель по охране памятников (с 1892 г.) А.А.Спицын в 1875–1877 гг. в Вятке вместе с А.М.Васнецовым и Степаном Халтуриным был в кружке народников [16, C.15]. Известный византолог Д.В. Айналов дружил с Вяч. Ивановым. Искатель новых форм православного искусства Нестеров во многих аспектах своего мироощущения был стопроцентным либеральным интеллигентом.

При всей противоречивости ситуации и непоследовательности взглядов многих деятелей культуры продолжал существовать и численно возрастать отряд собирателей, исследователей, приверженцев старины, которые без шума, броских заявлений и дискуссий занимались своим делом. Из их числа появлялись реставраторы памятников, они формировали археологические общества и комиссии, бравшие под охрану памятники древности. После описывавшегося выше обращения к наследию творческой элиты общества в области охраны и реставрации появились новые фигуры, близкие к кругу “Мира искусства”, со своим видением существа возникших в этой сфере проблем.

Литература:

1. Флоровский Г. Пути русского богословия. – Париж, 1937.
2. Кесунько В.Г. Художественная культура в жизни России второй половины XIX века // Русская художественная культура второй половины XIX века. – М., 1988;
3. Антонова В.И. Древнерусская живопись в Государственной Третьяковской Галерее // Антонова В.И., Мнева Н.Е. Каталог древнерусской живописи. – М., 1963. – Т. 1;
4. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. – М., 1990;
5. Блок А. Собрание сочинений. – М., 1963. – Т. 8;
6. Бердяев Н. Пикассо // София. – 1914 г. – №3;
7. Франк С.Л. Молодая демократия // Свобода и культура. – 1906. – № 2;
8. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Интеллигенция в России. – СПб., 1910;
9. Бердяев Н.А. Смысл истории. – М., 1990;
10. Бердяев Н.А. Смысл творчества. – М., 1990;
11. Маковский С.К. Художественные итоги // Аполлон. – 1910. – № 10;
12. Пунин Н.Н. Пути русского искусства // Аполлон. – 1913. – № 9;
13. Schlogel, Karl. Jenseits des großen October. Das Laboratorium der moderne Peterburg. 1909–1921. – Berlin, 1988;
14. Волошин М.А. Чему учат иконы? // Аполлон. – 1914. – №5;
15. Титов А.А. Некролог // Новое время. – 1911. – 27 окт.;
16. Беспалова Л. А.М. Васнецов. – М., 1956