Фольклорная интерпретация образа бога риса Инари в японских легендах и преданиях



Значительная часть богов в традиционной японской религии синто, подразумевающей существование огромного числа богов, связана с продуцирующей магией, с урожаем риса. Главное место в этом «рисоводческом» пантеоне, несомненно, принадлежит богу Инари. Его иконография, как и у всех других синтоистских богов, никак не представлена, и понять, как он выглядит, невозможно.

Чтобы возместить отсутствие наглядного восприятия божества, в синтоизме широко используется такое понятие, как синтай (букв. «тело бога»). Речь идет о предметах природного происхождения, например, это может быть камень, пучок соломы или редька, которые выступают в роли «заместителя» божества. Этим предметам во время ритуалов и синтоистских праздников поклоняются как настоящему божеству. Но известны случаи, когда то ли в качестве «заместителя», то ли в качестве «посланника» значимого бога выступает определенное животное. Такая ситуация наблюдается в культе бога Инари, посланником и «заместителем» которого выступает лиса.

Но сначала несколько слов о месте бога Инари в синтоистском пантеоне. Считается, что имя этого божества берет свое начало от выражения «инэ нари», что буквально означает «ведать рисом». Таким образом, Инари изначально почитался как один из основных богов пищи и злаков. Он ведал пятью основными так называемыми «священными злаками» — рисом, пшеницей, чумизой, просом и бобами. А поскольку это исторически были основные сельскохозяйственные культуры Японии, бог Инари воспринимался не только как основной земледельческий бог, но и нередко сливался в представлении японцев с двумя другими божествами — Богом горы и Богом рисового поля. И трудно сказать, какое из трех божеств было основным, а какие два были его ипостасями.

Правда, в отличие от Бога горы и Бога рисового поля, Инари имел некую устойчивую «материализацию» в виде лисы. Вопрос о том, почему именно лиса стала восприниматься как посланник или ипостась бога Инари среди японских ученых до сих пор является дискуссионным.

Так, известный этнограф Хигути Киёюки считает, что, как и в случае с именем бога Инари, произошло фонетическое переосмысление слова «лисица», которое по-японски звучит «кицунэ». Его рассуждения выглядят следующим образом. Бог Инари относится к богам питания, а эти боги называются «микэцу-но ками» и могут записываться иероглифами со значением «Бог трех лисиц». При этом общее название алкоголя может звучать как «мики», а еды — «кэцу». «Нэ» — в данном случае показатель женского рода, что-то типа «сестричка». То есть все эти слова — «микки», «микэцу», «кэцу», «кэцунэ» фонетически близки, и это породило связь между богом питания и лисой [4, с. 67]. В этой связи от себя можно добавить, что в некоторых районах Японии до сих пор лису называют «кэцунэ», что также напоминает слова «еда».

Другой японский исследователь — Норитакэ Кандзаки так описывает появление связи между богом Инари и лисой: «Существует поверье, что лиса — это божество злаковых культур. Образ лисы, которая считается божеством злаков, можно встретить в мифологии по всему миру. Люди верят, что хвост лисы похож на пучок рисовых колосьев» [2, с. 104].

Так или иначе, но в сознании японцев уже много столетий бог риса Инари ассоциируется с лисой. Сегодня синтоистских святилищ этого бога в Японии насчитывается более тридцати тысяч, и уже только этот факт позволяет говорить об особом отношении японцев к богу Инари и близости его храмов к дому каждого японца.

Эти святилища легко узнать — перед ними стоят красные ворота-тории. И зачастую не одни, а несколько подряд. Красный цвет издавна почитался в Японии как цвет-оберег. Считалось, что он отгоняет болезни и несчастья. Для покраски ворот использовалась киноварь, которая в древности в Японии даже наносилась на лицо с той же целью — уберечься от злых духов. Позднее на лицо ее наносить перестали, но традиционно красили ею ворота и здания на территории храма бога Инари. Эта традиция сохраняется и сегодня.

При входе в храмовый комплекс обязательно сидят лисы. Здесь следует пояснить, что при входе в любой синтоистский храм слева и справа сидят так называемые комаину — фантастические «собакольвы», стражи храма. Некоторые из них больше напоминают волков, другие — собак с лохматой гривой, третьи — не то собаку, не то дракона. Но при всем разнообразии, они все равно однотипны. Однако есть в Японии храмы, на страже которых сидят и другие животные: зайцы, обезьяны, олени, кабаны и прочие. Таких храмов по всей стране немного, а некоторые из животных сидят на страже только одного-единственного храма в Японии. К таким необычных стражам относится, конечно, и лиса, только с той разницей, что храмов, где вместо привычных «собакольвов»-комаину можно увидеть лису, очень много.

Обычно стражи-комаину располагаются на постаменте слева и справа от входа и имеют устрашающий вид. При этом у одного из них пасть открыта, а у другого закрыта. Это не случайность, а глубокая философская мысль. Тот, который сидит с открытой пастью, будто читает первый знак японской азбуки — «а», а тот, который сидит с закрытой пастью, будто читает последний знак азбуки — «ун», произносимый просто как короткое «н». То есть между ними как бы расположилась вся японская азбука, от начала и до конца, своего рода «от А до Я». А значит, весь мир, все мироздание, единение двух противоположных начал.

Лисы в храмах бога Инари также сидят с двух сторон от входа на храмовую территорию. Иногда они также имеют открытую и закрытую пасть, что означает то же, что и в случае с комаину. Однако есть и свои особенности. Нередко лисы держат в зубах колоски риса, ключ от амбара с зерном, свиток или шарик, воспринимаемый как чудесный камень — символ исполнения желаний. Представления о камне, исполняющем желания, который находится у лисы в храм бога Инари, получили особое распространение в эпоху Эдо (1603–1868). В это время стала бурно развиваться торговля и торговцы в основном потянулись в большие города из деревень. Как полагает исследователь Норитакэ Кандзаки, деревня в представлении японцев — это, прежде всего, горы и лес, то есть место обитания лис. Так постепенно лиса и бог Инари получили функцию покровителей торговли [2, с. 105]. За лисой прочно закрепилось умение даровать денежный доход, успех в делах и процветание в торговле. Некоторые даже усматривали схожесть лисьего хвоста и драгоценного камня, исполняющего желания и охраняющего от скверны [2, с. 105].

Думается, что такие представления основывались больше на магии цвета. Известно, что оранжевый или рыжий цвет почитался в странах Дальнего Востока как цвет золота и солнца, а значит, богатства, процветания, урожая. Не исключено, что благодаря именно рыжему цвету лисы, сформировался ее культ, как соратницы или ипостаси бога урожая, торговли, достатка. Но как бы то ни было, этот образ оказался чрезвычайно стойким. И сегодня японцы с удовольствием покупают и хранят дома маски лисы из папье-маше, ставят керамических лис на домашний алтарь, отправляются всей семьей в храм, когда отмечается праздник бога Инари, чтобы попросить у него процветания в делах.

Однако было бы неверно говорить об образе лисы в традиционной японской культуре только со знаком «плюс». Дело в том, что отношение к лисе было все-таки не столь однозначным. В свое время из Китая в средневековую японскую литературу, а еще больше в фольклор, проникли истории о лисах-оборотнях. В самом Китае культ лисы существовал издавна, и нашел свое художественное воплощение в многочисленных сказках, легендах и даже произведениях художественной литературы. Первоначально лиса-оборотень считалась исключительно демонической силой. Она могла принимать человеческий облик, приближаться к людям и даже жить среди них, насылая порчу и болезнь. Распознать в человеке лису мог часто только ученый-даос, хотя оборотень нередко стремился принять и его облик. Однако позднее лиса стала восприниматься как существо, получающее удовольствие от обмана, жадное до мороки и не приносящее необоснованного вреда. Именно в таком виде образ лисы-кицунэ проник в японский фольклор, где был значительно переработан, приобретя при этом особый национальный колорит.

В японском фольклоре, как и в китайском, главной особенностью лисы считалось ее умение принимать человеческий облик и превращаться в молоденькую девушку. Она могла выдать себя за члена семьи людей, и потому помогать своим человеческим «родственникам» и не причинявшим ей зла людям. При этом она могла наслать напасти на противящегося ей человека. А еще лиса могла вступить в любовную связь с человеком. От этой связи рождались человеческие дети, которых лиса любила и старалась воспитывать, а также оберегала и наставляла своего возлюбленного.

Последний из упомянутых мотивов можно считать типичным для японской народной традиции. Так, например, широко известен сюжет о преданной жене и любящей матери по имени Кудзоноха — «Листок плюща», бытовавший во множестве вариантов. Это история о лисице, принявшей облик юной жены знатного придворного (или воина), чтобы тот не так тосковал в разлуке с настоящей Кудзоноха. От их союза родился мальчик. В зависимости от версии — бесстрашный воин или известный ученый, но в любом случае, человек необыкновенных талантов и мудрости, которому уготована исключительная судьба. Согласно одной из них, лисица Кудзоноха была матерью реальной исторической личности — ученого-астронома Абэ Сэймэй (ум. 1005 г.). Однако спустя время появляется настоящая жена придворного, и жене-лисице ничего не остается, как покинуть своего возлюбленного и оставить сына на воспитание отцу и приемной матери. Мать-лиса, правда, не оставляет своего сына совсем, а, встречаясь с ним, учит того разным искусствам и одаривает волшебными предметами.

Главной же особенностью японских народных повествований о лисах можно считать огромное количество комичных ситуаций, в которых оказываются как люди, так и сами лисы, а также создание лисами невероятных по масштабу галлюцинаций, способных сбить с толку кого угодно.

Как и в китайской традиции, японские лисы любят превращаться в молоденьких девушек, однако, зачастую, их цель — не вступить в связь с человеком, а исключительно сиюминутная выгода: чтоб подвезли на лошади, чтоб удалось стащить рыбки и полакомиться вдоволь, а то и просто, чтобы подурачить запоздалого путника. Особенно достается от лис тем, кто словом или поступком позволил себе усомниться в лисьей силе или заявил во всеуслышание, что может справиться с лисой. В таких случаях лисы сами идут на контакт с человеком, неизменно доказывая свое мастерство. К примеру, в сказке «Лисий лес» (в русском переводе — «Смельчак Гон и старая лиса») лисы даже собрались на совет, чтобы решить, как избавиться от возвестившего о своем намерении расправиться с ними Смельчака Гона. Правда, сделать это оказалось несложно. Увидев на дороге красивую девушку, Гон сразу же признал в ней дочь богатого торговца и повез в город, где получил богатые подарки. Только потом увидел он, что во всех свертках и коробочках был насыпан лошадиный навоз, а рыба из его корзины пропала — так лисы позабавились и без труда обманули его [3, с. 193–195].

Японские лисы — большие мастера превращаться и в родственников своих «жертв». Однако, как правило, домочадцы быстро обнаруживают подлог, и лиса оказывается пленницей людей. Правда, финал подобного рода историй в большинстве случаев благополучный — лису отпускают, взяв с нее слово больше не появляться в этих местах. Так, в сказке «Сам знаю» лисица, обидевшись на старика, который был подслеповат на левый глаз, за то, что он прогнал ее, пригревшуюся на солнышке, с дороги, приняла облик самого старика и отправилась к нему домой морочить старуху. Комичность ситуации заключалась в том, что лисица смотрела на дороге старику глаза в глаза и не поняла, что тот был подслеповат на левый глаз, и превратилась в старика, подслеповатого на правый. Благодаря этому старуха догадалась, что перед ней оборотень и сама наказала незадачливую лису [3, с. 53–55].

Не менее удивительны были превращения лисы и в буддийского монаха. Притом апогеем мороки такого рода было пострижение жертвы в монахи за совершенное якобы преступление — во имя искупления греха, и следовавшее из этого обривание головы. Финал таких историй всегда одинаков: герой, внезапно очнувшись, обнаруживает, что сидит один посередине леса, а вокруг нет никого из тех, с кем он только что беседовал — в зависимости от сюжета — ни многолюдной толпы, ни старика со старухой, ни буддийского монаха, ни даже деревни, где все это происходило. Решив, что ему просто приснился странный сон, он хватается за голову, а она-то и в самом деле оказывается бритой [3, с. 75–78].

Талант лисы в деле мороки людей поистине неисчерпаем. Создаваемые ею галлюцинации носят не только театрализованный характер, но и весьма романтичны и эстетичны. Так, например, разыгрывая жадного старика, лиса заставляет его увидеть целое поле роскошных хризантем, расцветших весной. Жадность безгранична, и старик бросается рвать их охапками, чтобы поскорее продать — ведь весенних хризантем никто никогда еще не видел, а осенними никого не удивишь. Другая лиса, зная страсть одной доброй старушки посещать всевозможные праздники, разыграла перед ней темным вечером на горном перевале настоящий спектакль. И старушка поверила, что была в театре и видела печальную пьесу о любви воина-самурая и белой лисы [3, с. 217–219; 132–134].

Однако, несмотря на то, что японский фольклор всегда относился к лисе-оборотню скорее снисходительно, чем настороженно, в быту прочно укрепилось представление о том, что с лисой лучше на дороге не встречаться, а если уж это случилось — не давать ей повода рассердиться. Существовало также и несколько способов избавления от лисьей мороки. Самыми действенными считались прочтение буддийской молитвы или посыпание солью. Соль следовало сыпать вокруг обмороченного, приговаривая: «Уходи, оборотень, прочь!». Удостовериться, оборотень это или нет, можно было с помощью огня. Если огонь подносили слишком близко, лиса тут же принимала свой истинный облик. То же самое случалось с ней и в глубоком сне.

И все же демонологический аспект больше характерен для народных повествований, в которых действуют лисицы, а не непосредственно бог Инари. Те же народные легенды и предания, в которых появляется бог Инари, больше связаны с чудом и всякими удивительными событиями. При этом нельзя не отметить, что большинство этих легенд имеет узколокальный регион бытования, они привязаны к конкретному храму и его повседневной истории. Но именно в этих легендах образ общеяпонского бога риса Инари получил особую фольклорную интерпретацию, став при этом чрезвычайно близким жителям этой местности. Храмы, которые сохранили эти локальные легенды, не относятся к числу самых посещаемых или известных храмов Японии. Иногда это просто небольшие кумирни в отдаленном районе небольшого городка. Они посвящены богу Инари, хотя и не всегда понятно, почему эта локальная история оказалась привязанной именно к образу бога Инари.

Так, например, в окрестностях г. Кавагоэ до сих пор известно несколько легенд такого рода. Одна из них связана с небольшим синтоистским святилищем, которое находится около самого большого буддийского храма этого города — храма Китаин. Это история о чуде, которое произошло с настоятелем храма, который однажды взмыл в небо, превратившись в летающего демона-тэнгу. Маленький служка, которого звали Самми, в это время готовил настоятелю суп-мисо, взбивая бобовую пасту деревянным пестом в ступке. Увидев полет настоятеля, он, подивившись, тоже решил взмыть в небо. Отбросив в сторону пест и ступку, он взял длинную метлу, забрался на огромное дерево-криптомерию и, сев на метлу, спрыгнул вниз. И погиб. Опечаленный настоятель построил в память служки по имени Самми небольшой храм, который получил название «Самми-инари» [1, с. 10]. Как видно, эта история, повествующая о возникновении конкретного храма, который существует и поныне, не дает никакого ответа на вопрос, почему служка приобрел статус божества Инари. Этот факт приходится принимать без пояснений. При этом любой вариант этой легенды обязательно заканчивается объяснением, почему в этом храме, а также в буддийском храме Китаин, на территории которого находится маленький синтоистский храм в честь служки, существует ряд неукоснительно выполняемых запретов. Так в этих местах строго запрещается ставить рядом метлу, ступку и деревянный пест. А еще нельзя ставить метлу на деревянную палку. Такую метлу называют «сакаса хооки», т. е. «метла вверх тормашками». Считается, то если нарушить запрет, несчастья не миновать [1, с. 10]. Очевидно, что основным в этой легенде становится объяснение появление запрета, а связь служки и божества Инари второстепенна. Она лишь еще раз указывает на значение бога Инари как самого близкого людям божества, по принципу — раз уж называть храм, так в честь бога Инари.

В другом небольшом храме в окрестностях г. Кавагоэ присутствие бога Инари более очевидно, хотя и тоже весьма опосредовано. Главное — это объяснение, почему в этом храме стали почитать борцов сумо и покровительствовать им. Сама легенда сводится к тому, что когда-то настоятель храма бога Хатимана познакомился со знатным самураем по имени Мимбу, который однажды пришел в гости к настоятелю со своим слугой. Этот слуга выразил желание помериться силой в борьбе сумо с монахом этого храма. Они боролись долго, но слуга каждый раз выходил победителем. Утром настоятель вышел во двор и нашел там несколько клочков лисьей шерсти — белой и рыжей. Тогда он понял, что это сам бог Инари явился к нему в виде самурая Мимбу и его слуги.

В честь Инари настоятель построил небольшой храм прямо по соседству с храмом, где сам служил. Вскоре местные жители стали называть новый храм «Сумо-Инари» или «Мимбу-Инари». Считалось также, что бог Инари этого храма залечивает синяки и ссадины, а также помогает победить в спорте и в борьбе с жизненными невзгодами [1, с. 50].

Не менее интересна и история о том, как бог Инари явился к доброму торговцу рыбой во сне, чтобы предупредить того о несчастье в случае поездки на базар. Как и бывает в легендах такого рода, торговец стал еще больше прославлять бога Инари и ходить в маленький местный храм, посвященный ему. Благодаря этому торговец разбогател — бог Инари не оставил незамеченным его старание. Но и храм Инари, известный сегодня как Кубо-Инари-дзиндзя, тоже стал процветать, потому что люди со всей округи стали приходить туда, убедившись в большой силе и значимости божества [1, с. 48].

Как видно, фольклорные интерпретации образа бога риса Инари отличаются сложностью и многогранностью. Инари — это и бог урожая и процветания, и локальный божок, от которого ждут решения самых простых бытовых проблем. Очевидно также, что фольклорные интерпретации образа этого божества дают огромный материал для фольклорной ономастики, объясняя через старинные легенды появление названий доныне существующих синтоистских святилищ. Иногда эти легенды не очень логичны и запутаны, но они показывают всю многогранность и неординарность образа этого божества в японской народной культуре.

При этом бог Инари тесно связан с лисами, так как имеет воплощение в виде лисы и всячески пользуется своим умением перевоплощаться. Однако лиса в японской культуре, вслед за китайской культурой, издавна воспринималась как демонологический персонаж. Но перевоплощение Инари не понималось японцами как проявление демонического начала. В представлении японцев наблюдалось, с одной стороны, абсолютное единение образов Инари и лисы, а, с другой стороны, их четкое разделение. Можно сказать, что именно такое смешение фольклорно-религиозных представлений и есть основа народной культуры Японии, которая сохраняется и сегодня практически в неизменном виде.

Литература:

1. Кавагоэ-но дэнсэцу (Легенды Кавагоэ). Кавагоэ, 2000. — 152 с.
2. Кандзаки Норитакэ. Кайун. Энги ёмихон (Поворот судьбы к лучшему. Книга о [благопожелательных символах] энги). Токио, 2000. — 223 с.
3. Поле заколдованных хризантем. Японские народные сказки. Пер. с япон. А. Садоковой, Н. Фельдман, обраб. Н. Ходза. М.: «Искона», 1994. — 240 с.
4. Хигути Киёюки. Нихондзин то мацури (Японцы и праздники). Токио, 1978. — 202 с.