Новокрестьянские поэты: письма во власть



В первой половине XX века «[к]рестьянская Россия рождает самобытное направление русской литературы» [2, с. 18]. Поэты, принадлежащие этому направлению, получили название новокрестьянских поэтов. Они восприняли революцию как «весть о возрождении родины, как надежду на особую нравственно-эстетическую роль крестьянства — хранителя самобытных национальных начал…» [2, с. 19]. Однако эти надежды оказались ложными — в стране шла ломка всего крестьянского мира, и почти все новокрестьянские поэты были физически уничтожены, некоторые из них обращались с письмами во власть из застенок. В данной статье мы, продолжая наше исследование «писем властителю», ставим своей целью рассмотреть образцы данного эпистолярного жанра, принадлежащие репрессированным поэтам (биографические данные приводятся по [2; 4]).

Поэт Иван Приблудный [настоящее имя Яков Петрович Овчаренко; 1905–1937] был любимым учеником и лучшим другом Сергея Есенина. Первое свое стихотворение он напечатал в «Красной Ниве» в 1921, в 1926 издал книгу «Тополь на камне», а в 1931 вышла его вторая и последняя прижизненная книга «С добрым утром». «Не имея ни своего жилья, ни имущества, он скитался по квартирам друзей и знакомых, появлялся в различных компаниях и в то же время был своим человеком в домах знаменитых артистов, запросто заходил в кабинеты членов правительства» [4, с. 229] (так, во время официальной реабилитации Е. Пермяк для реабилитационной комиссии написал о Приблудном воспоминания, в которых, в частности, говорилось о благожелательном отношении Бухарина к поэту, об их встречах, о встречах поэта и Радека [4, с. 261]). Он был завербован в ОГПУ, однако «работу» свою выполнял из рук вон плохо, рассказывал о ней достаточно откровенно. Как он сам признался на допросе, он «формально принял на себя обязательство быть сотрудником ОГПУ … но фактически не работал и не хотел работать» [4, с. 231]. Конечно, подобное никому не могло сойти с рук. И вот — была изобретена версия о Приблудном как о «члене ликвидированной антисоветской литературной группировки»(«не хотелось, очевидно, работникам ОГПУ на первом этапе следствия оставлять в документах следы своего провала» [4, с. 233]). Однако на третьей неделе следствия версия о «контрреволюционной литературной группировке» испарилась, и поэт должен был теперь отвечать за «разглашение сведений, не подлежащих оглашению», то есть за рассказы в дружеских кругах о своей «работе» в ОГПУ. Получив протокол «доброжелателя» В. Щепотева, давшего для органов отрицательную характеристику поэту, следователи вновь приступили к допросу провинившегося и вновь получили его непреклонный ответ. В результате Приблудный был отправлен в ссылку в Астрахань сроком на три года. «На второй месяц пребывания в Астрахани Иван Приблудный обратился с «прошениями» в адрес трех крупнейших чекистов — Агранова, Фельдмана и секретаря ЦИКа Акулова. Письмо, адресованное Акулову, в архиве разыскать не удалось. Причина этого может быть следующая: Агранов, бывший практически первым лицом в ОГПУ — НКВД, очевидно, хранил свою переписку отдельно от других документов, как наиболее важную документацию. После его ареста она могла быть уничтожена.

Письма Акулову и Фельдману сохранились и также подшиты в дело» [4, с. 237].

Заявление Акулову датировано 3 октября 1931 г. [4, с. 237–238]. Поэт «просит пощады», ведь «за неясный <для него> проступок» он и так уже наказан, просит поговорить о нем с В. Я. Гроссманом, Аграновым и Фельдманом, обещает быть честным гражданином и, главное, просит вернуть его в Москву к семье, которой без него очень трудно.

В письме Фельдману, написанном также в октябре 1931 г. [4, с. 238–239] звучит та же просьба — вернуть его в Москву к семье и обещание быть честным гражданином (здесь также проскакивает ирония: «… даю слово доказать, что я верный сын своей страны, всеми возможными для меня средствами: перестану пить, дурачиться и водиться с кем не следует»).

Оба письма написаны об одном и том же, совершенно аналогичны по тональности и стилистике.

Однако в Москву его не вернули, мотивируя это тем, что поэт не поддерживал никакой связи с семьей даже во время своего пребывания в Москве; в столице он опять окунется в свою среду («анархо-хулиганствующее дно литературной богемы»); а в своем затруднительном материальном положении он сам виноват. Вместо возвращения в Москву было принято решение помочь Приблудному материально, посодействовать в поисках работы и «установить с ним взаимоотношения» с целью «политического перевоспитания» [4, с. 240]. Не хотели поэта выпускать из своих рук!

В самом начале 1937 г. был арестован близкий друг Приблудного — П. Васильев. Сломленный на допросах, он дал показания на своих друзей — В. Наседкина, И. Макарова, И. Приблудного. Этого оказалось достаточно, чтобы включить Приблудного в список членов контрреволюционной организации литераторов и арестовать. На допросах Приблудный держался с большим достоинством, мужественно, «может быть, ему придавало сил то, что уже был знаком с сотрудниками внутренних дел, знал их методы и понимал, что они не выпустят его живым, несмотря на всю вздорность обвинения» [4, с. 245]. Приблудный свою вину категорически отрицал, даже назвал имена своих знакомых, которые могут дать показания в его пользу. Однако они (впрочем, опрошены были не все) дали показания отрицательные (один из них, Е. Пермяк, во время официальной реабилитации поэта дал его личности характеристику положительную). Очень плохую службу Приблудному сослужил Ю. Есенин, сын поэта. В обвинительном приговоре Приблудному припомнили все — не только его последнее «дело», но и предыдущие аресты — в 1924 (за связь с контрреволюционерами), 1926 (обвинение не предъявлено), в 1929 (за распространение контрреволюционных стихов), 1931 (ссылка).

Смертный приговор был приведен в исполнение 13 августа 1937 г. Реабилитация И. Приблудного состоялась лишь в 1966 — во многом благодаря помнившим его друзьям. Отзывы о нем написали писатели С. Бородина, И. В. Дубинский; Е. Пермяк; Л. Утесов. Первая его посмертная книга вышла лишь через 20 лет после реабилитации.

Сергей Антонович Клычков [24.06 / 6.07, по другим данным 5 или 12.07.1889, деревня Дубровки Тверской губернии — 8.10.1937, в заключении] — поэт, прозаик, переводчик. Учился в школе в Талдоме, затем в реальном училище в Москве. В 1905 участвовал в декабрьском восстании. Первые стихи написаны на революционную тему. В 1908 при материальной поддержке М. И. Чайковского, брата композитора, посетил Италию, на Капри встретился с Горьким. Осенью того же года поступает на естественный факультет Московского университета, затем переводится на историко-филологический, позже — на юридический. По разным причинам (в том числе и материальным) ни одного факультета он так и не закончил; в 1913 исключен из университета. В предвоенные годы вышли две его книги: «Песни: Печаль-радость. Лада. Бова» (М, 1911) и «Потаенный сад» (М., 1913). Семь его стихотворений были включены в «Антологию» издательства «Мусагет». С начала Первой мировой войны призван в армию. В 1918 он обвенчался с Евгенией Лобовой. В 1919–1921 они вместе уехали в Крым; там они пережили зиму 1920–1921, а затем вернулись в Москву. После выхода поэтической книги «Домашние пески» (1923) Клычков обращается к прозе; публикует романы «Сахарный немец» (1925), «Чертухинский балакирь» (Новый мир. 1926. № 1, 3–9), «Князь мира» (под названием «Темный корень» в журнале «Молодая гвардия». 1927. № 9–12; отдельное издание — 1928).

В конце 20-х — 30-е гг. он испытал подлинную травлю и прямые преследования. Его имя фигурировало в статьях с названиями типа «Бард кулацкой деревни», «Новобуржуазная литература», «Против пошлой, реакционной литературы» и тому подобное. Рапповец Макарьев на первом пленуме оргкомитета ССП в 1932 клеймил Клычкова за то, что тот ничего не понял в постановлении ЦК о ликвидации РАППа и утверждал, что и Клычкова можно перевоспитать (на что из зала бросили реплику: «Горбатого могила исправит!»).

В 1930 г. вышла последняя книга оригинальных стихов поэта «В гостях у журавлей». Затем Клычков занялся переводами, переложениями и обработками вогульских сказаний, киргизского эпоса «Манас», марийских народных песен, грузинской поэзии («Сараспан», 1936 — последняя из этих книг Клычкова). В 1934 г. появляется последнее прозаическое произведение Клычкова, написанное совместно с Виктором Поповым, — рассказ «Зажиток».

В апреле 1937 г. во время поездки группы писателей в провинцию был арестован пролетарский поэт Владимир Кириллов, который неосторожно во всеуслышанье заявил, что если его друга Серебрякова, партийного деятеля, который был одним из обвиняемых по делу «троцкистско-зиновьевского блока», расстреляют, то он, Кириллов, лично отомстит за него Сталину. На Лубянке из Кириллова выбили показания о наличии некоей «антисоветской группировки», организатором которой является Клычков. Чуть позже были получены показания на Клычкова и от Михаила Герасимова, еще одного пролетарского поэта, томящегося в застенках НКВД. А показания Кириллова были частично использованы при составлении справки на арест Клычкова.

Клычков был арестован в ночь с 31 июля на 1 августа 1937 г. Вряд ли можно объяснять арест поэта его литературной деятельностью. Скорее всего, власти интересовались не книгами, а дружескими беседами на политические темы, намеками на необходимость смены власти в стране. Так что даже донос политического редактора Гослитиздата Розы Бегак не сыграл здесь решающей роли (она пыталась найти аналогии между сюжетом переводного киргизского эпоса «Аламбет и Алтынай» и высылкой Троцкого из СССР).

14 августа 1937 г., через две недели после ареста, Клычков в своем заявлении на имя Н. И. Ежова [4, с. 341–345] давал подробные показания на себя и на своих товарищей по литературе. Клычков признает себя антисоветчиком, контрреволюционером, русским фашистом, готовящим государственный переворот с целью свержения существующего строя, «вождем кулацких поэтов», восстанавливающим молодых поэтов против советской власти. Он называет имена товарищей — Чаянова, Кондратьева, Кириллова, Герасимова, П. Васильева и других. Он заявляет о своем намерении исправить свои преступления — разоблачением себя и других. Текст письма напоминает официальный протокол. Обстоятельно и по-деловому перечисляет Клычков свои «преступления», и даже там, где речь идет о желании «исправиться», тон не меняется.

Н. Мандельштам вспоминала: «Говорили, что он мужественно держался со следователями. По-моему, такие глаза как у Клычкова должны были приводить следователей в бешенство …» [3]. Как же совместить это свидетельство с письмом — самооговором? Ответ может дать еще одно заявление Клычкова на имя Н. И. Ежова, датированное тем же — 14 августа 1937 г. [4, с. 346]. В нем говорится, что, попав в тюрьму, он, Клычков, «впал в состояние полной прострации» и подал Ежову жалобу, которая является «клеветой на следователей» и которую Клычков просит аннулировать, так как это заявление бессмыслица, продиктованная желанием потерявшего разум и волю человека выкрутиться из беды. В конце лаконично сообщается, что все о своей «контрреволюционной деятельности» изложил в предыдущем заявлении от 14 августа 1937 г. и обещает в дальнейшем на следствии вести себя честно. Дело в том, что 9 августа 1937 г. подал Ежову жалобу (ее текст в деле отсутствует), в которой откровенно изложил все пережитое им за эти 9 дней, в том числе и то, каким пыткам он подвергся со стороны следователей. Прочитав эту «клевету на следователей», Ежов дал распоряжение поговорить с обвиняемым «как следует». Павловского, знаменитого в НКВД палача, злил отказ отвечать на вопросы в предыдущие дни, а после знакомства с жалобой рассвирепел окончательно. Еще 5 дней длились пытки, прежде чем поэта удалось сломить. Дальнейшие показания Клычкова не добавил ничего нового в плане «связей» его с «антисоветской группировкой». Повторяющиеся время от времени куски текста позволяют предположить, что они были написаны по единому, подготовленному заранее трафарету. Нетрудно догадаться, что следователи старались выбить из Клычкова как можно больше показаний на его товарищей по литературе. Однако добились они больше житейских фактов и уничтожающих характеристик (не исключено, ими же и продиктованных), чем конкретного материала для окончания оформления «дела».

16 августа 1937 г. Клычкову было объявлено «Постановление об избрании меры пресечения и предъявления обвинения», а еще через пять дней он давал новые показания, признаваясь в связях с Каменевым, троцкистами, Серебряковым (показания Кириллова!) и тому подобном. В результате был собран «материал» на три расстрельных приговора. Из Клычкова выбили подробный рассказ о «кулацких» поэтах, о «смычке» троцкизма с «русским фашизмом», признание в «террористических устремлениях», сведения обо всех знакомых Клычкова, с которыми он за последнее время встречался.

Еще месяц провел Клычков в Бутырской тюрьме, куда он был перевезен из внутренней тюрьмы НКВД. В конце сентября было сформулировано обвинительное заключение; 7 октября 1937 г. состоялось подготовительное заседание Верховной коллегии Верховного суда СССР; в тот же день Клычкова перевезли в Лефортово. 8 октября 1937 г. был оглашен приговор, и в тот же день Клычкова расстреляли. Официальная справка извещала, что Клычков умер в 1940 г. И до 1989 подлинная дата его гибели оставалась неизвестной. В 1956 г. при проверке «дела» было установлено, что все обвинения сфабрикованы, однако спросить было уже не с кого.

Официальная реабилитация требовала благоприятных отзывов современников. Их написали народный художник РСФСР С. Коненков, самыми добрыми словами отозвавшийся о друге, И. Гронский и Н. Накоряков, отделавшиеся массой оговорок. Но хватило и этого.

После реабилитации прошло почти еще 30 лет, прежде чем вышел сборник стихотворений Клычкова.

Орешин Петр Васильевич [16/28.07.1887, Саратов — 15.03.1938, в заключении] — поэт, прозаик. Первые его стихи были опубликованы в 1911 г. Осенью 1917 г. Орешин знакомится с Есениным в Петрограде, куда переехал в 1913 г.; в 1918 г. вместе с Есениным, Коненковым, Клычковым входит в инициативную группу по созданию крестьянской секции при московском Пролеткульте. В том же 1918 он вместе с Есениным, Клюевым, Ганиным участвует в сборнике «Скифы». К этому же времени относится начало его работы над поэмой «Микула», законченной и опубликованной в 1922. В поэме революция у Орешина, как и у других крестьянских поэтов, представлена символом религиозно-нравственного обновления мира. Показав размах русской революции, Орешин — уже тогда — сумел зафиксировать и разрушительную ее сторону, связанную с разрушением «русского лада». «Так он и жил, пытаясь совместить в своей душе несовместимое — неискорененную любовь к старой России и искреннее увлечение «новью», которая обрекла эту Россию на гибель … Не видеть кошмара окружающей жизни Орешин не мог. Коолективизация понесла страшный удар по его иллюзиям, а стремление принять и понять ее, одновременно вырывая из себя кровное, родственное, порождало в душе разлад, который неминуемо вел к трагедии, к крушению всей жизни» [4, с. 400].

В 1923 г. Орешин стал одним из «героев» «дела четырех поэтов»; когда он вместе с Есениным, Клычковым и Ганиным за откровенные высказывания в адрес властей и их политики в области культуры был обвинен в антисемитизме.

Со второй половины 20-х поэт пытается освоить новые темы, постичь «новую красоту» послереволюционной действительности. Стихи на эти новые темы были отрицательно оценены Есениным («Плохие коммунистические стихи» [5, с. 521]).

В 1934 г. Орешин вновь сталкивается с правоохранительными органами. Он был задержан за то, что он в нетрезвом виде ругал власть Кагановича, Сталина и НКВД. Из документов-протоколов, составленных свидетелями, и рапортов, составленных служителями закона, — следует, что Орешин подтвердил эти свои слова и в трезвом состоянии. Кроме того, в этих же документах упоминается «заявление товарища Орешина», которое в «деле» отсутствует. Пока не найден никаких следов того, как поэту удалось выкрутиться. Имеющиеся документы никакой информации на этот счет не дают.

На общем собрании секции поэтов ССП 2 января 1937 г. выступление Орешина было единственным, где после ужасов Первой мировой и Гражданской войн, после трагедии раскулачивания, в разгар казенщины и репрессий прозвучал слова о внимании к человеку, о бережном отношении к человеческой личности: «В поэзии тревожное состояние, в поэзии не все благополучно, и здорово неблагополучно. … Когда мы говорим друг с другом, мы чувствуем, как у нас сердце бьется, как мы трясемся, как у нас голос дрожит. А когда сидит на официальном собрании, как будто бы все гладко, как будто бы все на салазках катятся. Для того, чтобы работать, я должен чувствовать какую-то среду, куда бы я смог прийти. А когда придешь сюда, стараешься скорее назад уйти. Куда же идти, в пивную пить? … Секция нужна, но она должна быть построена на совершенно других началах, должна заботиться о человеке». [5, с. 521].

7 сентября 1935 г. был допрошен Клычков, друг Орешина. Из его «дела» явствует, что протокол первого допроса следователей не удовлетворил, а жалоба Клычкова Ежову на незаконные методы ведения следствия привела их в ярость. За Клычкова взялись всерьез, и поэт, не выдержав пыток, стал давать показания на своих друзей и знакомых, в частности, и об «антисоветской деятельности Орешина». В октябре 1935 Орешин был вновь арестован. К тому времени все его близкие друзья (за исключением Наседкина) были уже расстреляны. 31 октября его вызвали на первый допрос, но протокола этого допроса в «деле» нет. Можно только догадываться, что пришлось пережить поэту во время этого допроса. После соответствующей «обработки» Орешину дали бумагу и карандаш для написания покаянного письма Ежову. Это письмо датировано 15 ноября 1937 г. [4, с. 406–408]. Поэт признается в своих «контрреволюционных настроениях» — в своем несогласии «с линией партии в деле коллективизации», что нашло свое отражение в проводимой им с писателями «контрреволюционной агитации» и в творчестве (повести «Соловей», «Королек»); в «шовинистических взглядах» его и его друзей (Есенина, Клюева, Клычкова, Васильева); в «разговорах на злободневные темы» с такими писателями как Платонов, Нарбут, Никифоров и другие. Орешин просит пощадить его и дать возможность своей последующей жизнью доказать преданность своей стране. Это письмо озаглавлено словом «заявление»; оно разбито на пронумерованные пункты — как официальная бумага. Заканчивается письмо обещанием откровенно рассказать на следствии «о своей контрреволюционной деятельности и антисоветских связях».

После очередной серии «увещеваний» 4 декабря 1937 г. Орешин написал новое заявление на имя Ежова [4, с. 408–410]. Поэт заявляет, что в первом своем показании (видимо, имеется в виду показание, протокол которого в «деле» отсутствует), давал «неправильные формулировки» и тем самым запутывал следствие; теперь же он намерен исправить свою ошибку. В письме опять речь идет о «шовинистических контрреволюционных настроениях» его и «группировки», в состав которой входили Есенин, Клюев, Клычков, Герасимов, Карпов, Васильев, Артем Веселый и некоторые другие. Орешин признается в своих «контрреволюционных террористических выпадах против Сталина и Кагановича». В конце — опять просьба пощадить его и обещание откровенно рассказать о «контрреволюционной террористической деятельности указанной выше группировки и <Орешина> лично».

С интервалом в несколько дней Орешин давал устные и письменные показания. Конечно, Орешин оговорил себя. Однако в его показаниях не содержится ничего вопиющего, никаких интригующих разоблачений себя и других, только повторялись общие слова о «шовинизме», «троцкизме», «контрреволюции». Он держался до конца и отказался признавать себя и своих друзей в террористической деятельности. В конце концов его сломали предъявленные ему 25 декабря показания Клычкова о существовании некоей террористической группы, в которую входил Орешин [4, с. 416–417]. Но и тут поэт продолжал отрицать наличие каких-то намерений совершить теракт на практике. В январе 1938 г. следствие по «делу» Орешина было закончено. После принятия обвинительного заключения поэт еще полтора месяца просидел во внутренней тюрьме на Лубянке. 15 марта состоялось закрытое судебное заседание военной коллегии, продлившееся 15 минут. Орешин признал себя виновным, отрицая террористическую деятельность. Приговор — расстрел с конфискацией имущества.

В 1956 г. сын Орешина К. П. Орешин написал секретарю правления СП А. Суркову письмо с просьбой содействовать в деле реабилитации его отца. 22 апреля 1956 г. в секретариат поступило письмо А. Т. Твардовского с поддержкой ходатайства К. Орешина (см.: [4, 418–419]).

П. Орешин был единственным из репрессированных крестьянских писателей, чья подлинная дата смерти была установлена в период первых посмертных реабилитаций и чье творчество было возвращено читателю почти сразу же после официальной реабилитации.

Поэт Василий Федорович Наседкин (1896–1938) был близким другом Сергея Есенина, мужем его сестры Екатерины. Наседкин и Есенин познакомились в 1914 в университете Шанявского. В 1917 г. Наседкин вступил в РКП(б), принимал участие в уличных боях в Москве против юнкеров. А в 1921 г. побывал на родине в Башкирии, увидел все то, что революция принесла России и всем населяющим ее народам — и порвал с партией. В 1930 его вызвали в ГПУ, где он должен был на допросе написать показания, объясняющие причины его выхода из партии. Очевидно, что за истекшие 10 лет его взгляды не изменились, он не смирился с уничтожением крестьянства. Очевидно и то, что на руках следователя Гендина, допрашивающего поэта уже было какое-то количество доносов на Наседкина, в которых стукачи описывали все высказывания поэта против власти. Арест Наседкина произошел в 1937 г. Его обвиняли в том, что он является членом террористической группы литераторов наряду с М. Карповым, И. Макаровым, П. Васильевым, И. Приблудным. Все они и, кроме того, сын Сергея Есенина Юрий, осужденный организатор террористической молодежной группы, дали показания против Наседкина. К моменту ареста Наседкина никого из них уже не было в живых. Можно предположить, что поэт по тюремному «телефону» узнал о гибели своих друзей; можно предположить, что оговаривать себя и других он стал лишь под пытками.

Наседкин пишет письмо Ежову [4, с. 379–381] — сколько репрессированных обращались именно к нему! Поэт кается в своих «контрреволюционных настроениях», в сомнениях в правильности партийной политики … Затем Наседкин начинает давать показания, в которых вырисовывается картина жизни русских литераторов.

Следователи редактировали протоколы допросов, многое формулировали по-своему. Так, слова «фашизм» и «террор» были написаны не без их давления. Того, что сообщал Наседкин, было недостаточно для прямого обвинения по статье — отсюда и примечания, рассыпанные по полям, своего рода «редакторская правка». И все же в письме Ежову и в протоколах можно понять, где Наседкин говорит от себя, а не под давлением следователей. Встречи с друзьями, разговоры о трагической судьбе обманутого крестьянства и о преступлениях, совершаемых под знаменем коллективизации, об удушающей литературной политике, о неравноправии русского народа и о его худшем положении по сравнении с другими народностями страны, о невозможности пробиться русскому писателю — все это можно было наблюдать воочию.

На завершающем судебном заседании Наседкин отказался от своих показаний, заявив, что давал их под пытками. В марте 1938 г. поэт был расстрелян. Его «дело» запрашивалось еще два раза в связи с разработкой и арестом «связей» — в 1946 и 1948 гг. В 1956 после запроса сына Василия Наседкина — Андрея — «дело» было пересмотрено, и поэт был реабилитирован.

В 1938 г. была арестована Екатерина Наседкина. В постановлении об аресте говорилось, что она «является женой активного участника антисоветской организации Наседкина Василия Федоровича» и мерой пресечения должно быть «содержание в Бутырской тюрьме» [4, с. 421]. В ее деле находятся два письма на имя Берия. Второе из них написано из Рязанской области (ее обязали покинуть Москву как социально опасный элемент), и речь в нем идет о ее муже [4, с. 422]. Екатерина пишет, что «позор не дает … покоя», что она не предательница родины, что она не знает ничего о делах Наседкина, так как они некоторое время не жили вместе, и считала его честным гражданином и хорошим отцом.

Все рассмотренные нами письма относятся к письмам-жалобам/просьбам/оправданиям. Зачастую в них звучат покаянные ноты и самооговоры. Как особую разновидность писем отметим письма во власть жён поэтов.

Литература:

1. Есенин С. О пролетарских поэтах // Есенин С. А. Собрание сочинений. В 5 томах. М., 1961–1962. Том 5.
2. История русской литературы XX века (20–50-е годы): Литературный процесс. Учебное пособие. М., 2006.
3. Мандельштам Н. Я. Воспоминания. М., 1999.
4. Растерзанные тени. Избранные страницы «дел» 20–30-х годов, ВЧК — ОГПУ — НКВД заведенных на друзей, родных, литературных соратников, а также на литературных и политических врагов Сергея Есенина. Составители Ст. Куняев, С. Куняев. М., 1995.
5. Русские писатели 20 века. Биографический словарь. М., 2000.