В последние десятилетия в русистике значительное, хотя и пока явно недостаточное развитие получило нетривиальное для отечественной лингвистической традиции направление грамматических исследований, опирающееся на идею построения грамматики современного русского языка на содержательном основании, описания грамматической системы языка по принципу «от значения к форме». Современная лингвистика характеризуется активными исследованиями, касающимися путей и закономерностей функционирования морфологических и синтаксических форм (с учётом их системных структурно-семантических и коммуникативно-прагматических особенностей), образования функционально-семантических парадигм таких форм и установления иерархии функций в структуре функционально-семантических парадигм. Это является следствием целостного восприятия мира, исследования языковых явлений в неразрывной связи с потребностями коммуникативной деятельности человека. Идеографическое описание системы языка, как свидетельствует внутренняя форма самого термина (греч. idea + grapho ‘описание понятий’), — это описание в направлении «от смысла к форме». Синонимичное понятие — ономасиологическое описание (в противоположность семасиологическому как направлению «от формы к смыслу»). Основной вопрос, на который призвано ответить идеографическое описание: как средствами данного языка можно выразить те или иные обобщённые смыслы — понятия, лежащие в фундаменте языковой картины мира. Тем самым, в фундаменте идеографического описания системы языка лежат два взаимосвязанных представления: об обобщённых языковых значениях и о языковом сознании как их носителе.
Идеографический подход к изучению и описанию языковых знаков уже длительное время успешно применяется в русской лексикологии и лексикографии, наукой накоплен серьезный опыт составления идеографических словарей. Эти факты создают дополнительный стимул для идеографических исследований в области грамматики, не имеющих столь давней традиции, но не менее важных, ведущих в конечном счете к созданию идеографической грамматики как полного системного ономасиологического описания (моделирования) грамматического строя современного русского языка. В настоящее время многие российские лингвисты, в первую очередь И. Г. Милославский и представители его научной школы, рассматривают создание активной грамматики русского языка в качестве «важнейшей научной и общественной задачи современной русистики»: «Отсутствие грамматики русского языка для продуктивных речевых действий — серьезный пробел в отечественной науке и, более того, в культуре» [9, с. 96, 100]. Особенно значим продуктивно-грамматический подход для тех сфер прикладной русистики, где ценится использование возможно меньшего количества исходных единиц и правил оперирования этими единицами — прежде всего в преподавании русского языка как иностранного. Отметим, что именно в этой сфере сегодня идёт активный поиск объяснений там, где ранее считалась возможной в лучшем случае простая констатация разрешений и запретов. Ср.: «Наряду с решительным поворотом к семантике в числе основных тенденций постструктуралистского этапа развития лингвистики можно назвать … требование вполне эксплицитного и исчерпывающего характера лингвистических описаний» [6, с. 9].
Соотношение понятийной и языковой картин мира, как уже было сказано, изучается в двух направлениях: от языковой картины мира к понятийной и наоборот. Направление анализа лингвистического материала от понятий к языку кажется нам более соответствующим естественному процессу языкового оформления мыслей, когда решается вопрос о том, как выразить тот или иной фрагмент действительности. Именно с этих позиций нас не устраивают существующие классификации слов с грамматической валентностью инфинитива в русском языке. Отметим, что проблематика инфинитива, его роль в составе словосочетания, простого и сложного предложения достаточно подробно описаны в лингвистической литературе. В ряде работ даётся подробная классификация глаголов, существительных, прилагательных, сочетающихся с инфинитивом, и отмечается, что семантика опорного слова становится важным инструментом объяснения функциональной роли инфинитива в предложении [3, 5, 13]. Однако семантические свойства слов, способствующие закреплению при них позиции инфинитива, обратное влияние инфинитива на семантику присоединяющего его слова — эти и другие вопросы, касающиеся инфинитива, рассматриваются до сих пор лишь в теоретическом аспекте, с позиций описательной лингвистики. Ни одна из имеющихся на сегодняшний день трактовок инфинитива не даёт ответа на вопрос: какая причина заставляет использовать в определённых случаях именно эту форму? Таким образом, актуальность предпринятого нами исследования определяется недостаточным описанием той части лингвистической прагматики инфинитива, которая служит целям обучения иноговорящих. Следует подчеркнуть, что характеристика сочетаемостных свойств инфинитива, даваемая носителями языка для носителей языка, не имеет объясняющей силы, в то время как функционально-коммуникативный подход в преподавании русского языка как неродного диктует необходимость эксплицировать эти правила, сделать их осознанными. Научная новизна предпринимаемого исследования и определяется перемещением центра внимания от накопления фактов о языковой природе категории инфинитива к изучению функционирования его в речи с последующим лексикографическим представлением.
В процессе исследования причин, обусловливающих обязательную сочетаемость ряда глаголов, имён существительных, имён прилагательных, наречий с древней глагольной формой инфинитива, нами было выдвинуто предположение о существовании связи этих причин с детерминантами поведения индивида в онтогенезе, за пределами наличного состояния индивида и его конкретных желаний, ибо, как писал В. И. Вернадский, «монолит жизни в целом не есть простое собрание отдельных неделимых, случайно собранных, но есть сложная организованность, части которой имеют функции, взаимно дополняющие друг друга и содействующие одна другой» [7, с. 290].
Анализируя главные биологические отношения, исследователи отмечают, что в однородной среде, с которой началась экспансия жизни, присвоение биологически активных веществ осуществлялось в среде дискретных предметов, что потребовало от организма, во-первых, способности распознавать жизненно значимые вещества и, во-вторых, умения к ним приближаться, то есть двигаться. По В. И. Вернадскому, движение как освоение окружающего мира с момента Биологического Большого взрыва включает в себя физическое заселение путём роста и размножения (место в геосфере), необходимость занять определённую позицию среди других живых существ своих и чужих видов (место в биосфере), которая на уровне человека становится местом в социосфере, и, наконец, интеллектуальное освоение мира (место в ноосфере) [цит. по: 12, с. 148]. Таким образом, источником активности живых систем, побуждением и целью их поведения в окружающем мире в психологии и психофизиологии считается потребность, которая понимается как избирательная зависимость живых организмов от факторов внешней среды, существенных для самосохранения и саморазвития.
Взгляд на потребность как на исходный пункт организации поведения разделял также И. М. Сеченов: «Жизненные потребности родят хотения, и уже эти ведут за собой действия; хотение будет тогда мотивом или целью, а движение — действием или средством достижения цели… Без хотения как мотива или импульса движение было бы вообще бессмысленно» [10, с. 146]. Иными словами, потребность выступает как основной механизм связи организма со средой, лежит в основе внутреннего напряжения, которое составляет основу активности живого организма.
Из сказанного следует, что у «я» нет другой возможности обнаружить себя кроме как ответить на внешние воздействия; «я» ориентировано вовне, рецепция и двигательные реакции, сенсорика и моторика взаимосвязаны. Побуждение же к некоторому предмету-цели, порождаемое механизмами потребностей, выступало перед субъектом как своего рода приказ, происхождение и необходимость которого оставались для субъекта неизвестными — так же, как и последствия его выполнения.
Говоря о феномене потребности как источнике активности живых систем в окружающем мире, отметим, что в психологии и философии выделяются следующие самостоятельные по происхождению потребности: витальные (биологические), социальные и идеальные (духовные, познавательные) [11]. Особое значение для нашего исследования имеют социальные и идеальные потребности, к которым относятся, в частности, потребность принадлежать к определённой общности, социальной группе и занимать в этой группе определённое место, а также потребность следовать нормам, принятым в данном обществе, без которой существование социальных систем оказалось бы вообще невозможным. Наряду с тремя основными группами потребностей выделяются две дополнительные [11, с. 53–55]: потребность в вооружённости (оснащённости) и потребность преодоления, обычно именуемая волей. Для того, чтобы удовлетворить свои многочисленные потребности, человек должен овладеть навыками, которые позднее трансформируются в стремление к мастерству, к развитию способностей, к возможности в конечном счёте контролировать внешнюю среду [Там же]. Хорошо автоматизированные и потому переставшие осознаваться, перешедшие в подсознание навыки, глубоко усвоенные субъектом социальные нормы превращаются в своеобразный регулятор поведения и переживаются как «голос совести», «зов сердца», «веление долга» [Там же].
Возникнув (актуализировавшись), потребность должна быть удовлетворена без промедления: иначе в некоторых ситуациях невозможно выжить. Желание — главный ускоритель наших действий. Оно максимально приближено к природе человека. Связь желания с волевыми явлениями и тесная функциональная связь его с оценивающими эмоциональными переживаниями признаётся и подчёркивается также и в философии, начиная с И. Канта.
Наиболее же характерной формой детерминации поведения живых систем является «детерминация из будущего» [11] — целеполагание. Организм строит своё поведение так, чтобы добиться определённых целей — удовлетворения тех или иных (прежде всего биологических) потребностей: утоление голода, жажды, избегание опасности и т. д. Известный русский физиолог П. К. Анохин подчёркивает огромное жизненное значение рефлекса цели, который, с его точки зрения, есть «основная форма жизненной энергии каждого из нас… Жизнь перестаёт привязывать к себе, как только исчезает цель» [1, с. 220]. На предмет-цель направлено желание. Желание толкает человека на совершение естественных действий. Предмет желания может ещё не осознаваться как цель действия, но способ получения объекта, если в нём возникает потребность, начинает интерпретироваться как цель. В этом смысле, возможно, справедливо утверждать, что в ряду естественных действий потребность создаёт цель.
При рассмотрении существительного цель естественно обратиться к именам родственных концептов задача, мечта, имеющих черты сходства и отличия с целью. С категорией желания связано чувство надежды — сложное чувство, возникающее при действии любого сильного желания и при предвосхищении успеха. Наконец, с модальностью возможности и желанием и намерением как внутренними установками человека связана модальность попытки, обусловленной внутренними возможностями действующего субъекта.
Таким образом, потребность, мотив, цель и её достижение являются организующим началом большого комплекса понятий, относящихся к человеку.
Наконец, анализ организмом окружающей среды невозможен без информации о его собственном функциональном состоянии, о собственной внутренней среде: ведь именно от неё зависит, как организм оценит внешние события. Любое восприятие неизбежно оказывается «заинтересованным», детерминированным. То есть восприятие — это не только действие, но и эмоциональная оценка, определение ценности прежде всего на уровне жизненных функций, то есть на уровне биологических интересов, полезности или вредности. Субъект, как отмечает П. К. Анохин, руководствуется «самым древним и универсальным критерием всего живого — стремлением выжить» [1, с. 102]. «Эмоция в себе самой заключает влечение, желание, стремление, направленное к предмету или от него, так же, как влечение, желание, стремление всегда более или менее эмоционально» [8, с. 54]. Так эмоции структурно и функционально вливаются в центральное образование психики — образ среды, становятся неотъемлемым компонентом происходящих в нём ориентировочных процессов, с помощью которых строится план достижения цели. Наиболее сильные чувства связаны, как отмечают психологи, с основными целями человека, служащими главными мотивами его жизнедеятельности.
Таким образом, эмоции в онтогенезе всегда возникают как результат уже имеющихся сведений о воздействиях, благоприятных или нежелательных для организма. Побуждение формируется на основе оценки. На родственную природу оценивающих и побуждающих переживаний указывал ещё И. Кант. Отметим, что оценка вероятности достижения цели (удовлетворения потребности) по своей природе есть информационная категория, что, на наш взгляд, оправдывает привлечение сугубо естественнонаучных трактовок в лингвистические изыскания.
Высказанные соображения приводят нас к мысли о том, что, говоря о причинах, обусловливающих обязательную сочетаемость некоторых глаголов, имён существительных, имён прилагательных, наречий с древней формой инфинитива, необходимо обязательно учитывать связь этих причин с детерминантами поведения индивида в онтогенезе, за пределами наличного состояния индивида и его конкретных желаний. Перечислим ещё раз эти детерминанты: потребность, играющая инициирующую роль в поведении человека, в том числе потребность овладения навыками для осуществления цели; мотивация, наиболее тесно примыкающая к понятию потребности и организующая целенаправленное поведение; рефлекс цели; эмоции, имеющие также оценочную (аксиологическую) функцию и выражающие значимость явлений для субъекта; волевая регуляция, содействующая трансформации потребности во внешне реализуемое поведение, в действие, в движение.
Почему именно инфинитив? Мы предполагаем, что это связано с общим инвариантным значением инфинитива. Таковым, как известно, является потенциальность действия. Как отмечает А. В. Бондарко, форма инфинитива в русском языке обладает общим функциональным признаком: она обозначает «идею действия» [4, с. 92], действие, по отношению к которому проявляется интенциональная установка его субъекта или оценка и тем самым объективируется потенциальное действие по отношению к субъекту действия или субъекту оценки. Именно в соответствии с этой функцией инфинитив часто характеризуется различной модальностью — волюнтативной, модальностью возможности / невозможности, долженствования и другими модальными значениями. Как отмечалось выше, именно эти модальные значения присутствуют в семантике опорного слова, имеющего обязательную грамматическую валентность инфинитива.
Итак, если свести воедино употребления формы инфинитива, расположив их при этом так, чтобы наглядно прослеживались их семантические взаимоотношения, можно увидеть, что позиция инфинитива в русском языке обязательна при словах, обозначающих:
1. Потребность, обязательность: Мне надо / нужно / необходимо это сделать; я должен это сделать.
2. Потребность переходит в желание её удовлетворить: Я хочу это сделать; я собираюсь это сделать; я надеюсь это сделать.
3. Цель придаёт действию смысл: Я планирую это сделать; я могу это сделать.
4. Определив для себя цель, субъект старается её достигнуть: Я отправился это делать; я начал / продолжаю / закончил это делать; я научился это делать.
5. Наконец субъект даёт эмоциональную оценку тому, что является для него важным, необходимым, нужным: Мне приятно / неприятно / полезно / имеет смысл… это делать.
На основе вышеизложенного нами выполнена идеографическая классификация слов с грамматической валентностью инфинитива («Ономасиологический словарь лексических единиц с грамматической валентностью инфинитива»: содержит около 1240 единиц с толкованием, примерами употребления и английскими эквивалентами). На наш взгляд, данная классификация может служить лингвистической базой для формирования рецептивных и особенно продуктивных речевых навыков у иноговорящих учащихся (в частности, в области устной профессиональной речи медиков), поскольку системно-языковые признаки семантического поля — такие, как типизированный характер моделей, упорядоченность элементов, иерархичность строения, ядерность и периферийность расположения языковых средств в структуре поля, — могут быть перенесены в план методической организации языкового материала. По нашему мнению, это помогает преодолевать разрыв между необходимостью представления в учебниках фактов языка как системы и вынужденным дроблением языкового материала на уровни, концентры и дозы разного объёма и сложности.
Объём настоящей публикации не позволяет более подробно рассмотреть различные аспекты системно-языковой характеристики названных функционально-семантических полей. Задачей нашего дальнейшего исследования является размежевание данного материала с точки зрения его важности / периферийности для формирования рецептивных и продуктивных навыков на разных этапах обучения и выделение концентров изучения названных полей с созданием соответствующей системы грамматических и речевых заданий, развивающих рецептивные и продуктивные навыки разных уровней в объёме, определяемом конкретными задачами и целями обучения.
Литература:
1. Анохин П. К. Рефлекс цели как объект физиологического анализа. / П. К. Анохин. Философские аспекты теории функциональной системы: Избранные труды. — М.: Наука, 1978. — 400 с.
2. Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл: Логико-семантические проблемы / Н. Д. Арутюнова // АН СССР. Ин-т языкознания. — М.: Наука, 1976. — 383 с.
3. Бойко А. А. Сочетания с инфинитивом несовершенного вида в русском языке / а. а. Бойко. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1973. — 136 с.
4. Бондарко А. В. Теория морфологических категорий / А. В. Бондарко. — Л.: Наука, 1976. — 255 с.
5. Брицын В. М. Синтаксис и семантика инфинитива в современном русском языке / В. М. Брицын // АН УССР. Ин-т языковедения им. А. А. Потебни. — Киев: Наук. думка, 1990. — 318 с.
6. Булыгина Т. В., Шмелёв А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики) /Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелёв. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. — 574 с.
7. Вернадский В. И. Автотрофность человечества / В. И. Вернадский // Русский космизм: Антология философской мысли. — М.: Педагогика-Пресс, 1993. — С. 288–303.
8. Вилюнас В. К. Психология эмоциональных явлений / В. К. Вилюнас. — М.: Изд-во МГУ, 1976. — 142 с.
9. Милославский И. Г. Культура речи и русская грамматика: курс лекций / И. Г. Милославский. — М.: ИНФРА-М: Ступени [М.], 2002. — 159 с.
10. Сеченов И. М. Избранные произведения / И. М. Сеченов. — М.: Учпедгиз, 1953. — 415 с.
11. Симонов П. В. Мотивированный мозг / П. В. Симонов. — М.: Наука, 1987. — 375 с.
12. Симонов П. В. Эмоциональный мозг / П. В. Симонов. — М.: Наука, 1981.– 215 с.
13. Шелякин М. А. Русский инфинитив (морфология и функции) / М. А. Шелякин. — М.: Флинта: Наука, 2006. — 160с.
