В статье проанализированы фразеологические единицы украинского языка, в которых отражены демонологические представление о духах природных локусов (земляного, полевого, водяного, лесного), описано этнокультурный фон возникновения исследуемых фразеологических единиц, соотносимых с мифологическим кодом культуры.
Ключевые слова: фразеологическая единица, компонент, этнокультура, демонологические представления.
Для исследовательской парадигмы современной лингвистики актуальным остается изучение языковых единиц в этнолингвистическом и лингвокультурологическом аспектах. Фразеологизмы как знаки языка и культуры отражают этнокультурные особенности видения мира и его интерпретации носителями языка. Проблеме взаимной связи национальной культуры и фразеологии посвящен ряд работ (Б. Гудкова, М. Жуйковой, А. Ивченка, В. Коваля, М. Ковшовой, В. Масловой, В. Мокиенка, Л. Савченко, М. Скаб, В. Телия, Е. Тредера, В. Ужченка и др.), однако состояние исследований вопроса взаимозависимости фразеологии и мифологического мировоззрения требует детальной проработки в рамках кодов культуры, методология изучения которых разработана В. Телия [1], М. Ковшовой [2], Л. Савченко [3]. Предложенная статья посвящена особенностям интерпретации во фразеологии украинского языка демонологических представлений о сверхъестественных силах, духах, населяющих природу, и раскрывает один из аспектов данной проблемы.
Цель статьи — описание этнокультурных особенностей фразеологических единиц (ФЕ), сопоставимых с представлениями о духах природных локусов, выяснение генезиса исследуемых единиц.
Система демонологических представлений в украинской культуре чрезвычайно богата. Первоначальные представления славян о сверхъестественных существах (добрых и злых духах, демонах) базировались на анимистическом восприятии окружающего мира, что стало причиной появления представлений о духах природы: водяного, лешего, полевика и т. п. Среди представлений о духах, населяющих только для них присущий природный локус, в украинской фразеологии сохранились представления о земляном, полевом, водяном, лесном духах, место пребывания которых недра земли, поле, водоемы и лес соответственно.
Образ земляного духа, как свидетельствуют этнографические источники, воплощает в себе „противостояние сил природы вмешательству человека в недра земли” [4, с. 83; ср. 5, с. 21], однако украинская фразеология отображает представление, согласно которому во владение земляного духа человек попадает после смерти, ср. диалектное восточнослобожанское, степное земляний позвав (покликав) с семантикой ‘кто-нибудь умер’ [6, с. 220]. Развитие представлений о земляных духах привело к появлению в народной демонологии нового персонажа — духа рудников, что предохраняет подземные богатства. Во фразеологии восточнослобожанских и степных говоров украинского языка отражены современные представления о земляном духе, а именно о Шубине. Как свидетельствуют фольклорные материалы, записанные В. Ужченко и Д. Ужченко, Шубин — это земляной дух, который существовал еще задолго до того, как построили шахты, а теперь забирает к себе тех людей, которые нарушают его покой; черт; дух погибшего шахтера или его призрак [см. 6, с. 542]. Происхождение названия Шубин, по одной из версий, звукоподражательное от „шу-шу-шу, звуков, сопровождающих выбросы газа” [6, с. 543], по другой — от слова шуба, то есть Шубин — ‘тот, кто в шубе’. Известно, что на шахтах есть люди, обязанностью которых является проверка мест, где собирается газ. С защитной целью в таких случаях носили шубу, однако довольно часто такая проверка имела летальный исход. По верованиям шахтеров, дух погибшего таким образом человека остается в шахте. Самая правдоподобная версия связывает происхождение лексемы Шубин с фамилией погибшего шахтера [см. 6, с. 543]. С компонентом Шубин в украинском языке функционируют следующие ФЕ: Шубін ходить (ходе) — ‘посадка породы, сопровождается треском кровли’ [6, с. 543], Шубін гуляє, Шубін товчеться со значеним ‘садится лава’ [6, с. 543], Шубін пробіг, Шубін розгулявся, Шубін розсердився, Шубін злиться — ‘валится лава’ [6, с. 543]. Указанные ФЕ отражают мифологическое мировоззрение народа, согласно которому определенные процессы в природе, в этом случае в недрах земли, объясняли действиями сверхъестественной силы, земляного духа. Собранный материал свидетельствует о бытовании верований о Шубине, который по своей внутренней природе добрый, и если его не раздражать, то он помогает шахтерам: предупреждает об обвалах в шахте, Шубін крис розігнав — ‘угроза обвала в шахте’ [6, с. 543], помогает в работе, Шубін поміг — ‘выполнение плана с помощью неизвестной силы’ [6, с. 544]. По поверьям, перед спуском в шахту запрещено говорить о Шубине, ведь это приведет к встрече с ним, после которой человек не вернется к земной жизни, отсюда ФЕ: Шубін прибрав, Шубін забрав, имеющие значение ‘кто-нибудь погиб на шахте’ [6, с. 543].
Представление о полевом духе, живущим в полях [см. 7, с. 194; 5, с. 115–116; 8, с. 467] реализуется через компонент польовий дідько в пословице кукіль — то полевого дідька робота [9, с. 451]. Компонент дідько, обобщенно обозначает нечистую силу и подчеркивает трактовку полевого духа как демонической силы, враждебно настроенной к людям.
По анимистическими представлениями, водоемы — место локализации водяного духа, для обозначения которого в украинском языке функционируют лексемы водяник (водяний) і топельник (распространенная в юго-западном наречии). Водяной — обладатель всего водного пространства [см. 10, І, с. 396], которого представляли „старым голым волосатым дедом с длинной косматой бородой” [8, с. 109; см. 5, с. 118]. Общеславянское представление о происхождении водяного от утопленников [11, с. 416; 10, І, с. 396; 5, с. 118; 12, с. 128] представлено в ФЕ диалектное восточнослобожанское, степное стати водяним — ‘утонуть’ [6, с. 110], а также в значении лексемы топельник — ‘злой дух, живущий в воде’. И. Франко, подавая устойчивое сочетание там є топельник — ‘так говорят о глубокой воде, в которой можно утонуть’ [13, ІІІ, с. 217], добавляет этнографическую справку: „народное верование о утопленных людях, души которых будто бы сидят в глубоких омутах и тянут за ноги тех, что там купаются или плавают” [13, І, с. 291], ср. также втопленик у воді за ногу хапає — ‘верования, что судорога, которая часто корчит ногу тому, кто купается в глубокой воде, — это прикосновение утопленника, который пытается живого человека затянуть на дно’ [13, І, с. 291]. С утонувшими лицами женского пола водяной мог вступать в супружеские отношения, отсюда ФЕ диалектное восточнослобожанское, степное оженитися з водяним — ‘утонуть’ [6, с. 110]. Действие со значением ‘тонуть’ метафорически представлено в ФЕ водяного лякати [6, с. 110], а результат этого действия отражен как своеобразный процесс коммуникации с водяным, ср. ФЕ водяний покликав — ‘кто-нибудь утонул’ [6, с. 110], сходити до водяного в гості — ‘утонуть’ [6, с. 110], функционирующие в восточнослобожанских, степных говорах.
Фразеология украинского языка аккумулирует также представление о русалках. Согласно верованиям, русалками становились лица женского пола, утонувшие во время купания [7, с. 203; 14, с. 413; 10, IV,с. 497], поэтому место их локации — дно водоемов, ср. сміється, як русалка в морі [15, с. 214]. С указанными представлениями связано возникновение диалектных ФЕ: ганяти русалок [6, с. 437], сходити до русалки в гості [6, с. 437], затягли русалки [6, с. 437], функционирующих в восточнослобожанских и степных говорах, с семантикой ‘утонуть’. Русалки являлись людям в образе красивых девушек с длинными распущенными волосами [7, с. 203; 5, с. 129], что и отразилось в ФЕ: коси наче в русалки [15, с. 36] диалектное полесское коса як в русалки — ‘о роскошных волосах, заплетенных в косу’ [16, с. 111].
По демонологическим представлениями украинцев, блуд — нечистая сила, которая локализируется в лесу на определенных местах и, притупляя сознание людей, сводит их с пути, чтобы навредить или вообще уничтожить [см. 5, с. 122–123; 12, с. 134; 8, с. 42]. В словаре Б. Гринченка блуд — ‘нечистая сила, сбивающая с дороги’ [17, с. 76]. С таким же значением лексема блуд функционирует в гуцульских говорах: ‘нечистая сила, которая сбивает с дороги’ [18, с. 45]. И. Франко, фиксируя ФЕ блуд ми сі вчепив, подает этнографическую справку: „народное верование олицетворяет блуд, который сидит в лесу только на определенных местах и там невидимо цепляется прохожих и водит их вокруг, не давая найти исходной дороги” [13, I, с. 61]. Диалектные фразеографические источники фиксируют описанную ФЕ с несколько отличным значением, ср. лемковское блуд ся вчепыл — ‘кто-либо не может найти выход из трудного положения’ [19, с. 27]. Первоначально затруднительным положением было состояние блуждания, как результат влияния на человека нечистой силы. Позже в результате демифологизации представлений произошли изменения в семантике ФЕ, на современном этапе ФЕ характеризует человека в безвыходном, затруднительном положении в целом без привязки к ситуации блуждания.
В украинской фразеологии сохранены представление о блуде как о нечистой силе, которая цепляется к человеку, нападает на него или берет его, ср. ФЕ: блуд мене допитався [9, с. 503], блуд мя допитався [13, І, с. 61], которую И. Франко подает с семантикой ‘хлопоты, баламутство, неуверенность или обман’ [13, І, с. 61], блуд мі сі взяв [13, ІІІ, с. 387], диалектное буковинское блуд напав — ‘сбился с дороги’ [20, с. 33]. Лексикографические труды XIX — XX века фиксируют ФЕ с компонентом блуд в форме вопросов: Який тебе блуд узявся?, то есть ‘Куда ходишь? Где замешкался так долго? Глупости говоришь?’ [13, І, с. 61], Чи ті блуд напав? с объяснением ‘Ты спятил, не знаешь, что говоришь?’ [13, І, с 61] или ‘Ты съ ума сошелъ?’ [17, с. 76]. Со значением ‘сойти с ума’ в полесских говорах функционирует ФЕ блуд взяв [16, с. 33]. По нашему мнению, семантика этих единиц кодирует этнокультурную информацию о способе воздействия на человека нечистой силы, а именно притупление сознания до такой степени, что человек теряет здравый смысл и бродит часто даже в знакомом месте, ср. пословицу як на чоловіка блуд нападе, то серед села дороги не найде [13, І, с. 61]. Однако, по народным представлениям, существовали и определенные места, где „держится блуд”, и любой в таком месте из-за своей неосторожности может заблудиться, о таком месте говорят: тут якийсь блуд водит [13, І, с. 61], ср. также ФE блудна дорога — ‘не та дорога, которая нужна’ [21, с. 69; 17, с. 76], возможно, первично и дорога, на которой локализировался блуд. Представление о существовании таких мест фиксирует современная фразеология украинского языка, ср. ФЕ заводити / завести в блуд — ‘1) запутывать, сбивать кого-либо из прямой дороги; 2) заставлять кого-либо отклоняться, отходить от правильного понимания чего-либо’ [22, с. 300].
Действие блудить и состояние заблудиться в народных представлениях связаны с вмешательством нечистой силы [см. 10, І, с. 197], что отражено в ФЕ: блудом ходити — ‘бродить, не знать куда идти’ [21, с. 3, 65; 17, с. 76], диалектное буковинское ходити блудом — ‘бродить’ [20, с. 33–34], у блуд піти — ‘пойти бродить’ [21, с. 90; 17, с. 76]. И. Франко фиксирует ФЕ блудом пішов с таким объяснением: ‘о человеке, который не любит сидеть дома и слоняется по службам, по заработкам или просто без дела’ [13, І, с. 61]. Как видим, семантика указанной ФЕ прямо не указывает на мифологическую мотивацию, однако образ сценария безуспешного перемещения человека в пространстве в связи с действием нечистой силы перенесено на процесс блуждания человека, что не может найти постоянного занятия, которое бы приносило пользу.
Таким образом, демонологические представление о духах природных локусов, в частности, о земляном, полевом, водяном духе, русалке и блуде, эксплицитно кодируются во фразеологии украинского языка, что свидетельствует о сохранении указанных представлений в сознании носителей языка. Проанализированный фактический материал дает возможность утверждать, что, с одной стороны, представления о духах природных локусов в украинской этнокультуре продолжают развиваться, в результате чего фразеологический состав языка пополняется новыми единицами; с другой — происходит процесс демифологизации представлений, результатом которого являются изменения в семантике исследуемых единиц. В данной статье проанализированы более 40 ФЕ, генезис которых связан с представлениями украинцев о духах природных локусов. Перспективы дальнейших исследований в этом направлении видим в анализе фразеологических единиц, соотносимых с представлениями о демонических существах, которые обобщенно олицетворяют нечистую силу (например, чорт, дідько, біс).
Литература:
1. Телия В. Н. Первоочередные задачи и методологические проблемы исследования фразеологического состава языка в контексте культуры [Текст] / В. Н. Телия // Фразеология в контексте культуры / отв. ред. В. Н. Телия. — М., 1999. — С. 13–24. 89.
2. Ковшова М. Л. Лингвокультурологический метод во фразеологии: коды культуры [Текст] / М. Л. Ковшова; Рос. акад. наук, Ин-т языкознания. — М.: Либроком, 2012. — 453 с.
3. Савченко Л. В. Феномен етнокодів духовної культури у фразеології української мови: етимологічний та етнолінгвістичний аспекти [Текст] / Л. Савченко. — Сімферополь: Доля, 2013. — 600 с.
4. Давидюк В. Ф. Українська міфологічна легенда [Текст] / В. Ф. Давидюк. — Львів: Світ, 1992. — 176 с.
5. Гнатюк В. Нарис української міфології [Текст] / В. Гнатюк. — Львів: Інститут народознавства НАН України, 2000. — 263 с.
6. Ужченко В. Д. Фразеологічний словник східнослобожанських і степових говірок Донбасу / В. Д. Ужченко, Д. В. Ужченко. — Вид. 6-е, доповн. й переробл.. — Луганськ: Вид-во ДЗ „ЛНУ імені Тараса Шевченка”, 2013. — 552 с.
7. Чубинський П. Мудрість віків. Українське народознавство у творчій спадщині Павла Чубинського [Текст] / П. Чубинський. Кн. 1. — К.: Мистецтво, 1995. — 222 с.
8. Жайворонок В. В. Знаки української етнокультури [Текст]: словник-довідник / В. В. Жайворонок. — К.: Довіра, 2006. — 703 с.
9. Українські приказки, прислів’я і таке інше [Текст] / уклад. М. Номис; упоряд., прим. та вступна ст. М. М. Пазяка. — К.: Либідь, 1993. — 768 с.
10. Славянские древности [Текст]: Этнолингвистический словарь в 5-ти томах / под общей ред. Н. И. Толстого. − М.: Международные отношения, 1995–2012. — Т. 1. А — Г. − 584 с.; Т. 4. П–С. — 656 с.
11. Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография [Текст] / Д. К. Зеленин [пер. с нем. К. Д. Цивиной]. — М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. — 511 с.
12. Іларіон, Митрополит. Дохристиянські вірування українського народу [Текст] / [І. І. Огієнко]. — Київ, 1992. — 424 с.
13. Галицько-руські народні приповідки [Текст] / зібрав, упоряд. і пояснив др. Іван Франко. — Львів: Наук. т-во ім. Шевченка, 1901–1910. — Т. 1–3.
14. Милорадович В. П. Заметки о малорусской демонологии [Текст] / В. П. Милорадович / Українці: народні вірування, повір’я, демонологія. — К.: Либідь, 1991. — С. 407–429.
15. Українські прислів’я, приказки та порівняння з літературних пам’яток [Текст] / упоряд. М. М. Пазяк. — К.: Наук. думка, 2001. — 392 с.
16. Мацюк З. С. Із народу не викинеш: діалектний словник фразеологізмів [Текст] / З. С. Мацюк. — Луцьк: РВВ „Вежа” Волин. держ. ун-ту імені Лесі Українки, 2006. — 134 с.
17. Грінченко Б. Д. Словарь української мови [Текст]: у 4 тт. / Б. Д. Грінченко; упоряд. з дод. власного матеріалу Б. Д. Грінченко. — К., 1907–1909. — Т. 1: А–Ж. — 1907. — 494 с.
18. Хобзей Н. Гуцульська міфологія: етнолінгвістичний словник [Текст] / Н. Хобзей. — Львів, 2002. — 216 с.
19. Ступінська Г. Ф. Фразеологічний словник лемківських говірок [Текст] / Г. Ф. Ступінська, В. Я. Битківська. — Тернопіль: Навчальна книга — Богдан, 2012. — 472 с.
20. Словник буковинських говірок / за заг. ред. Н. В. Гуйванюк. — Чернівці: Рута, 2005. — 688 с.
21. Дубровський В. Московсько-украінська фразеологія [Текст] / В. Дубровський. — К.: Друк. б. Київської Друкарської спілки, 1917. — 148 с.
22. Фразеологічний словник української мови [Текст]: у 2 кн. — К.: Наук. думка, 1993. — Кн. 1. — 528 с.; Кн. 2. — 984 с.
