На последнее десятилетие жизни Достоевского приходится некоторый спад разработки темы женского бесчестья в его творчестве. В романах этого периода — «Бесах», «Подростке» — по-прежнему обязательно присутствуют падшие (погибшие) женщины, однако внимание писателя смещается в сторону иных социальных и философских вопросов (понятие «падшая женщина» используется в настоящей работе в значении «женщина, утратившая репутацию порядочной вследствие порочного поведения» [1, с. 486]). Лишь в последнем его произведении, «Братьях Карамазовых», вновь появится героиня, способная по своему значению встать в один ряд с Настасьей Филипповной, Грушенька, и мотивы греха и покаяния блудницы вновь зазвучат с прежней силой.
Причиной временного отступления от указанной темы является, видимо, некоторая исчерпанность вопроса, которому в значительной степени были посвящены такие сильные в художественном смысле произведения как «Преступление и наказание» и «Идиот». Так 70-е гг. становятся периодом, когда уже сказанное дополняется, иллюстрируется и даже автопародируется.
Одной из таких иллюстраций становится повесть «Вечный муж» (1870). Как видно уже из названия, в центре этого произведения супруг, а не супруга, однако пройти мимо него невозможно. Традиционная для раннего творчества коллизия «муж, жена и любовник» (известная по таким произведениям как «Роман в девяти письмах», «Чужая жена и муж под кроватью», «Неточка Незванова» и «Маленький герой») разворачивается в непривычном ключе. Сама история супружеской измены относится к далекому прошлому (она произошла девять лет назад), а неверной супруги нет в живых. Связь Вельчанинова и Натальи Васильевны, кажется достоянием давно прошедшего, и повесть не о ней. Тем не менее любопытно проследить, как трансформируется образ неверной жены, в раннем творчестве преимущественно водевильно-комический, в 70-е гг.
Сообщается, что целый год Вельчанинов, живя в Т., «был как бы в рабстве у этой женщины» [2, т. 9., с. 25], и это продолжалось бы и далее, если бы Наталья Васильевна его не прогнала — на словах «на время», но, как оказалось, навсегда. Через два месяца после разлуки он уже спрашивает себя, любил ли ее или это было лишь «наваждение», и одновременно знает, что «очутись он тотчас опять в Т., то немедленно подпадет снова под гнетущее обаяние этой женщины» [2, т. 9, с. 25]. Спустя пять лет он думает о ней «с ненавистью», а «все воспоминания об этой страсти обратились для него в позор» [2, т. 9, с. 25]. После отставки Вельчанинова в любовниках у этой дамы также пять лет проходит некто молодой Багаутов, пренебрегший ради нее блестящей карьерой в Петербурге. «Значит, было же в этой женщине что-то такое необыкновенное — дар привлечения, порабощения и владычества!» [2, т. 9, с. 26] — заключает Вельчанинов.
Из этого описания видна связь Натальи Васильевны с «инфернальницами» Достоевского и особенно Полиной («Игрок»). Поскольку характер неверной жены не является главным предметом исследования в повести, уделяется ему всего несколько страниц. Роман Вельчанинова и Натальи Васильевны — это предыстория изображаемых в повести событий, и описание последней дается с конспективной краткостью. А. Б. Криницын даже называет этот образ «пропущенным звеном» [3].
Подчеркивается, что внешность, интеллект и манеры Натальи Васильевны не являлись чем-то совершенно исключительным. «А между тем, казалось бы, она и средств не имела, чтобы привлекать и порабощать: «собой была даже и не так чтобы хороша; а может быть, и просто нехороша». Вельчанинов застал ее уже двадцати восьми лет. Не совсем красивое ее лицо могло иногда приятно оживляться, но глаза были нехороши: какая-то излишняя твердость была в ее взгляде. Она была очень худа. Умственное образование ее было слабое; ум был бесспорный и проницательный, но почти всегда односторонний. Манеры светской провинциальной дамы и при этом, правда, много такту; изящный вкус, но преимущественно в одном только уменье одеться» [2, т. 9, с. 26]. Привлекательность Натальи Васильевны зиждется таким образом на некой иной основе, близкой к «животному магнетизму» и «колдовскому очарованию».
Дальнейшее описание усиливает сходство с Полиной из «Игрока» и реальной Аполлинарией Сусловой, как известно, ставшей прототипом первой. «Характер решительный и владычествующий; примирения наполовину с нею быть не могло ни в чем: «или всё, или ничего». В делах затруднительных твердость и стойкость удивительные. Дар великодушия и почти всегда с ним же рядом — безмерная несправедливость. Спорить с этой барыней было невозможно: дважды два для нее никогда ничего не значили... Она любила мучить любовника, но любила и награждать. Тип был страстный, жестокий и чувственный» [2, т. 9, с. 26–27]. Можно сравнить эту характеристику с известными словами из письма Достоевского Сусловой: «ведь я знаю, что сердце твое не может не требовать жизни, а сама ты людей считаешь или бесконечно сияющими или тотчас же подлецами и пошляками» [2, т. 28(II), с. 183]. Максимализм той и другой бросаются в глаза и, кажется, являются основой личности. Тема мучительства же получила глубокую разработку в «Игроке»: «Человек — деспот от природы и любит быть мучителем» [2, т. 5; 231], «мучительный» следок ноги Полины [2, т. 5, с. 234] и т. д.
Однако Полина в отличие от Трусоцкой не замужем. В неверности Натальи Васильевны ее судьба и природа. «Это одна из тех женщин, — думал он, — которые как будто для того и родятся, чтобы быть неверными женами. Эти женщины никогда не падают в девицах; закон природы их — непременно быть для этого замужем. Муж — первый любовник, но не иначе, как после венца. Никто ловче и легче их не выходит замуж. В первом любовнике всегда муж виноват. И всё происходит в высшей степени искренно; они до конца чувствуют себя в высшей степени справедливыми и, конечно, совершенно невинными» [2, т. 9, с. 27]. Таким образом, Наталья Васильевна и Павел Павлович являются своего рода «идеальной парой»: он — вечно обманутый, ничего не подозревающий муж, а она — вечно неверная жена. Подчеркивается, что в этих героях нет ничего исключительного, напротив, Достоевский, так склонный к гиперболизации и утрированию, здесь как будто стремится сделать их заурядными и обыкновенными.
От связи Вельчанинова и Натальи Васильевны рождается девочка, Лиза, о которой отец долгие годы ничего не знает. Стоит отметить, что это не первый его внебрачный ребенок, ранее сообщается о «об одной девушке, из простых мещанок <...> с которой, сам не зная для чего, прижил ребенка, да так и бросил ее вместе с ребенком, даже не простившись» [2, т. 9, с. 9]. Этот микроэпизод выступает скорее как характеристика образа жизни молодого Вельчанинова, нежели имеет какое-либо сюжетное значение, однако отметить его необходимо.
Важно, что в «Вечном муже», строго говоря, впервые у Достоевского изображается падшая женщина, имеющая детей. В «Преступлении и наказании» упоминалось о том, что Лизавета была «поминутно беременна», но ничего не известно о ее детях. К Нелли («Униженные и оскорбленные») окружающие относятся как к незаконнорожденной, однако в действительности она не является таковой. Повальная бездетность падших героинь Достоевского 40–60 гг. выглядит даже неестественно, если принять во внимание отсутствие каких-либо эффективных контрацептивов и низкий уровень медицинской грамотности населения в описываемую эпоху. Очевидно, что в этом вопросе Достоевский не стремился к жизнеподобию, бездетность же его героинь обусловлена идейно-художественными соображениями. Женщина, преступившая через общественные нормы и не имеющая детей, отвечает только за себя. Появление ребенка осложняет сюжет, ускоряя его и неизбежно подводя к двум возможным вариантам развязки — «восстановление» через брак либо окончательная гибель. Оно лишает автора свободы маневра и мешает сосредоточиться на переживаниях героини.
В 70-е гг. происходит важный поворот в развитии данной темы. Впервые вступление женщиной во внебрачные (добрачные) отношения перестает рассматриваться как ее личная трагедия, но становится причиной, приводящей к появлению «случайного семейства», то есть исследуется на системном уровне.
Такой подход приводит к существенному смещению акцентов и во многом благодаря ему образ падшей женщины в это десятилетие снижается и, если так можно выразиться, демифологизируется. Потому как очевидно, что к этому времени в культуре сложился некий миф о «проститутке с золотым сердцем», падшей женщине, чьи моральные качества зачастую превосходят нравственный облик «порядочных» людей [см., напр., 4,5,6].
Наталья Васильевна, узнав о беременности, отсылает Вельчанинова. Их дочь Лиза становится единственным ребенком в семье, и на нее оказывается обращена вся нерастраченная нежность ее мнимого отца. Сама же Наталья Васильевна не столь горячо относится к дочери, подчеркивается, что Лиза была более близка с отцом, нежели с матерью, посвятившей себя светской жизни и новому увлечению. Трусоцкий не подозревает об измене, и обнаруженное им после смерти жены неотправленное письмо к Вельчанинову, в котором она сообщает о беременности, производит на него ошеломляющее впечатление.
Обманутый муж отправляется в Петербург для встречи с соперником, вымещая на Лизе всю горечь от предательства супруги. Он запивает, и этим объясняются усиливающиеся странности его поведения. Трусоцкий издевается над Лизой: щиплет, матерно ругает, обещает повеситься. Дело доходит до того, что он приводит в номер «девку» и заявляет Лизе, что это отныне будет ее мать. «Ну не грех ли, с собой девку ночью привел, когда тут же робеночек с понятием! Кричит: «Это вот тебе будет мать, коли я того захочу!» Так верите ли, чего уж девка, а и та ему плюнула в харю. Кричит: «Ты, говорит, мне не дочь, а в...док»» [2, т. 9, с. 49], — говорит служанка гостиницы. Упоминаются в повести и другие проститутки, к которым ходит Трусоцкий, девушки с Вознесенского проспекта. Как рассказывает одна из них, Катя, Трусоцкий «от Машки Простаковой теперь не выходит, а денег у него и дна нет, а Машка эта — не Простакова, а Прохвостова, и в больнице лежала, и захоти только она, Катя, так сейчас же ее в Сибирь упрячет, всего одно слово скажет» [2, т. 9, с. 60]. Можно заметить, как снижается здесь образ проститутки в сравнении с «Преступлением и наказанием».
Тяжелое впечатление производит сцена, в которой Трусоцкий ругает Лизу, обвиняя ее в том, что она «вся в мамашу».
«– Я не в мамашу, я не в мамашу! — выкрикивала Лиза, в отчаянии ломая свои маленькие руки и как бы оправдываясь перед отцом в страшном упреке, что она в мамашу» [2, т. 9, с. 36].
Чудовищность ситуации в том, что сходство с матерью становится преступлением. Противоестественность такого положения вещей изображается Достоевским с присущей ему виртуозностью. Фактически грех матери заставляет Лизу отречься от нее.
Вельчанинов забирает Лизу от Трусоцкого (причем та до последнего сопротивляется и не хочет ехать) и отвозит к своим знакомым. Служанка благодарит его: «ребенок смирный, от содома избавите» [2, т. 9, с. 36].
Но Лиза тоскует у чужих людей и вскоре заболевает. «Это гордый и угрюмый ребенок; ей стыдно, что она у нас и что отец ее так бросил; вот в чем вся болезнь, по-моему» [2, т. 9, с. 52], — объясняет состояние девочки знакомая Вельчанинова, которой он ее поручает. Вскоре Лиза умирает.
Функция ее в произведении — служить яблоком раздора между Трусоцким и Вельчаниновым, которые борются за нее, когда ее матери уже нет в живых. Неслучайно одна из глав называется «На чьем краю больше», то есть кто больше имел прав на Лизу и кто больше горевал после ее кончины. «А Лиза-то-с?» [2, т. 9, с. 112] — этот вопрос задает Трусоцкий Вельчанинову, когда они случайно встречаются через несколько лет (причем Трусоцкого сопровождает молодая жена, судя по всему, так же изменяющая ему, как и Наталья Васильевна), и именно из-за Лизы он не подает ему руки.
Не будь Лизы, конфликт героев в том затяжном и мучительном виде, в котором он предстает в повести, не состоялся бы. Без нее их связывала бы только любовная история девятилетней давности, о которой было бы несравнимо проще забыть.
Лиза — плод греха, живое воплощение прошлого, значение которого она возвеличивает самим фактом своего существования. С ее появлением в повести тема женского бесчестья углубляется и приобретает акценты, ранее в творчестве Достоевского почти не звучавшие. Образ Натальи Васильевны, неверной жены и холодной матери, становится одним из самых отрицательных среди героинь этого плана у Достоевского.
Литература:
1. Рогожникова Р. П., Карская Т. С. Словарь устаревших слов русского языка. По произведениям русских писателей XVIII–XX вв. М.: Дрофа, 2005.
2. Достоевский Ф. М. ПСС в 30 т. Л.: Наука, 1972–1990.
3. Криницын А. Б. Сюжетно-мотивная структура повести Ф. М. Достоевского «Вечный муж» // Электронная публикация: http://www.portal-slovo.ru/philology/45122.php?sphrase_id=66505
4. Murphy М. К. The Hooker with a Heart of Gold: Dostoevsky’s Complex Portrayal of Women. The University of North Carolina at Asheville, 2009.
5. Климова С. М. Феноменология святости и страстности в русской философии культуры. СПб.: Алетейя, 2004.
6. Мельникова Н. Н. «Вечная Сонечка» и методологические аспекты изучения архетипа грешницы в литературе // Русская литература XVIII–XXI вв.: В диалоге с литературным и культурным наследием: Материалы Междунар. науч. конф. «Русская литература XVIII–XXI вв.: Диалог идей и эстетических концепций» (Лодзь, 21–23 сентября 2010 года) / Под ред. О. Гловко, Е. Садзиньской. Лодзь: PRIMUM VERBUM, 2010. С. 69–78.
