Лексический уровень как платформа для создания языковых шуток

Статья посвящена рассмотрению способов создания языковой шутки в текстах немецкого юмориста первой половины ХХ века Карла Валентина на лексическом уровне. Единицы лексического языкового уровня обладают мощным игровым потенциалом, который К. Валентин использует в своих произведениях с целью создания комического эффекта. При этом в основе создания комического эффекта лежит отклонение от типичного использования той или иной лексической единицы и реализация принципа бисоциации закреплённых за ней значений.

Ключевые слова: бисоциация, языковая шутка, языковая игра, комический эффект, каламбур, игровой потенциал языка.

Творчество баварского комика и юмориста первой половины ХХ века Карла Валентина представляет собой неисчерпаемый источник материалов для исследования игрового и творческого потенциала единиц немецкого языка. Его умение обращаться с пластичностью, гибкостью и вариативностью отдельных языковых единиц для реализации комического эффекта доказывает тот факт, что комический эффект от использования языковых единиц может создаваться на абсолютно всех языковых уровнях, начиная с самого простого — фонетического, заканчивая уровнем целого текста в различных аспектах его изучения. Большинство лингвистов, занимающихся вопросами языковой шутки, вслед за сентенциями античных философов, рассматривают комический эффект как реакцию на отклонение от некоторых норм. В основе языковой шутки, порождающей комический эффект языковыми средствами, лежит языковая игра. При этом языковая игра, как термин возникшая впервые в трудах Л. Витгенштейна, подразумевает своеобразный лингвистический эксперимент, в ходе которого расширяются рамки типичного использования той или иной языковой единицы. Любое отклонение от языковой нормы в данном случае не ведет к совершению языковой ошибки в грубом ее проявлении, а способствует раскрытию содержащегося в языковых единицах игрового потенциала.

Языковая шутка может создаваться уже на фонетическом уровне за счет обыгрывания отдельных фонем, или вследствие намеренного нарушения грамматических норм, то есть на морфологическом уровне, или за счет умелого использования словообразовательных моделей для создания авторских окказионализмов, то есть на словообразовательном уровне. Но все-таки наибольший игровой потенциал содержится в уже существующих лексических единицах языках, закрепивших за собой определенную семантику, подталкивающую автора к свершению еще большего количества лингвистических экспериментов за счет смещения и смешения формального и смысловых уровней этих единиц.

Лексический уровень чаще других рассматривается в лингвистических исследованиях категории комического, поскольку долгое время каламбур считался одной из форм проявления комического. Однако каламбур, создаваемый с помощью лексических средств, является одним из приемов создания комического эффекта. В его создании могут принимать участие омонимы разных типов (в том числе омофоны и омоформы). Возможность включения в один и тот же контекст двух и более омонимов создает все необходимые условия для реализации комического эффекта. А. Кестлер описал эти условия как принцип бисоциации. Под бисоциацией Кестлер понимает любую умственную деятельность, в которой одно явление одновременно ассоциируется с двумя обычно несовместимыми контекстами. Действительно, подобное, несомненно, является основой всей литературы абсурдистского характера, в которой логически выведенное умозаключение пересекается с типичным для данной ситуации, не менее логичным, поступком или фразой. Пересекаясь, два подобных логических потока образуют «стык», на месте которого, по мнению А. Кестлера, и возникает комический эффект [Koestler 1964: 51]. В данную концепцию идеально вписываются обыгрываемые в рамках одного контекста омонимы.

Полноценные омонимы, то есть лексические единицы, полностью совпадающие друг с другом формально, обыгрываются в следующем примере. К. Валентин размышляет о том, за какую сумму денег он смог бы продать свои кости. «Ich hab mich kürzlich ausgezogen und hab meine Knochen so abgegriffen und da hab’ ich ‘rausgefunden, dass ich 50 Knochen hab‘ und weil ich in jedem Knochen „a Mark» hab‘, bin ich 50 Mark wert?» (Здесь и далее перевод наш — Щирова Е. С.: «Недавно я разделся и прощупал свои кости и установил, что у меня 50 костей, и поскольку у меня в каждой кости есть костный мозг, то я стою 50 марок?») [Valentin 1992: 16]. В данном контексте реализуются два значения языковой единицы Mark: денежная единица (марка) и костный мозг. За счет полного совпадения языковой формы оказывается возможной быстрая и безболезненная для контекста замена одного омонима другим, а точнее — подмена их значений.

Существующие в языке омоформы, которые могут быть обыграны в любой момент неосознанно даже в ходе бытового разговора любым носителем языка, будучи замеченными, приносят носителям языка некоторое эстетическое удовольствие. Иногда Карлу Валентину не надо ничего искусственно создавать, все уже под рукой: [Valentin 1992: 230].

Омонимия форм 3 лица единственного числа глаголов essen (есть) и sein (быть), вероятно, известна каждому носителю немецкого языка. Более того, интересно, что и в русском языке эти два глагола в некоторых своих формах совпадают (есть), что, скорее всего, свидетельствует о важности поглощения пищи для поддержания жизнедеятельности. В следующем примере мы имеем дело с омофонами: «Es hat eben alles auf der Welt seinen Vorteil und seinen Hinterteil, ah, seinen Nachteil, wollte ich sagen — nicht Nachteul, denn Nachteul ist ja ein Raubvogel» («Все насветеимеетсвоюпереднююи заднюю часть, эм, свой недостаток, я хотел сказать — не ночную сову, потому что ночная сова — хищная птица») [Valentin 1992: 22]. Фонетические особенности говорящего приводят к сглаживанию разницы между звучанием дифтонгов eu и ei. Выпадение безударного гласного e в конце слова Nachteuele(апокопа)также типично для устной речи, что еще больше сближает звучание двух рассматриваемых лексических единиц Nachteil и Nachteul. Благодаря указанным фонетическим преображениям лексем и появляется эта пара ситуативных омофонов, обыгрываемая в примере.

Тема запрета на упоминание имени Адольфа Гитлера или его партии после окончания второй мировой войны в Германии часто проскальзывает в сценических монологах Карла Валентина со свойственной ему комической направленностью и даже также обыгрывается лексическими способами, в том числе — омофонами. «Mei Sohn, der Ignatz — wir haben halt immer Nazi dazu gesagt — jetzt sagn wir wieder Ignatz» («Мой сын — Игнац — мы все время называли его ласково Наци — теперь мы снова говорим Игнац») [Valentin 1992: 151]. Уменьшительно-ласкательная форма имени собственного сына автора данного высказывания совпадает с разговорной формой обозначения национал-социалистической партии Германии, больше известной как фашистская партия. Другая пара омофонов для высмеивания того же табу носит также окказиональный характер и зависит полностью от особенностей произнесения играющих в ней языковых единиц. Интересно привести этот пример целиком для воссоздания контекста, в котором реализуется данная пара омофонов. «Nur mit den römischen Ziffern auf der Uhr kommt er nicht recht mit, und deshalb hats ihm mein Mann auf seiner Taschenuhr erklärt, --- siegst Walter, hat er gsagt, das hier ist der Einser, das hier der Zweier, dashier der Dreier und das der Vierer --- das ist der „Führer» uhi — hat der Walter gsagt, das derfens nimmer sagn, da werns von de Amerikaner aufghängt» («Только в римских цифрах на часах он никак не разберется, и поэтому мой муж объяснил ему их на своих карманных часах, — видишь, Вальтер, сказал он, вот единица, вот двойка, вот тройка, вот четверка --- это Фюрер, уии, — сказал Вальтер. — Этого нам нельзя говорить, иначе нас повесят американцы») [Valentin 1992: 154]. По счастливой случайности Карл Валентин находит очередной потенциально игровой компонент: ребенок, который учится понимать по часам, слыша слово Vierer, повторяет его на более знакомый ему манер — Führer, не осознавая табуированности этого выражения, а может и его смысла. Фонетическое сходство этих единиц формирует языковую шутку.

Наряду с омонимами созданию каламбура способствует явление полисемии. Зачастую автор нейтрализует закрепленную за одним из значений слова метафоричность или переносность, тем самым реализуя приемы деметафоризации или дегиперболизации. В следующем примере можно наблюдать именно такую потерю заключенной в дополнительном переносном значении метафоричности. «Aufeinmalsagterzumir, ichsollihmdenWecker‘reinbringen, weilihmderrechteFuß eingeschlafenist» («Вдруг он мне говорит, что я должен принести ему будильник, потому что у него заснула (онемела) правая нога») [Valentin 1992: 19]. За счет такого семантического сужения значения слова einschlafen до его первого буквального и дальнейшего развития причинно-следственной связи (если что-то заснуло, нужно поставить будильник) рождается комический эффект.

Карл Валентин — мастер игровых цепочек. Обыгранный однажды элемент он включает в контекст, где для участия в игре ждут своей очереди и другие языковые единицы. «Mein Vater hat mich sehr streng musikalisch erzogen. Als Kind habe ich nur mit der Stimmgabel essen dürfen, geschlagen hat mich mein Vater nach Noten» («Мой отец воспитывал меня строго музыкально. Будучи ребёнком, есть я мог только с помощью камертона, бил меня отец по нотам») [Valentin 1992: 25]. Музыкальное образование здесь сводится к тому, что ребенок ест при помощи камертона, а бьют его по нотам. То есть слово Stimmgabel, принадлежащее семантическому полю «музыка» заменяет адекватное здесь Gabel(вилка), которую используют во время еды, а привычное для ребенка наказание подменено за счет многозначности глагола schlagen, который имеет значение не только бить, но и ударять, в том числе по музыкальным инструментам.

Тема голода, актуальная в период его творчества, сама по себе довольно трагична. Однако и она дает повод Карлу Валентину для создания комического эффекта. «Es wirkt heute direkt lächerlich, wenn ein armer Kranker vom Doktor gewarnt wird, Sie dürfen sich nie mit vollem Magen ins Bett legen («Сегодня кажется даже смешным, когда доктор предостерегает бедного больного от того, чтобы он не ложился в постель с полным желудком» [Valentin 1992: 162]. Ein armer Kranker — бедный больной также содержит в себе элемент полисемии: 1) бедняга больной, 2) нищий больной. Реализация комического эффекта в таких шутках полностью зависит от реакции зрителя или читателя, от его способности отыскать завуалированную иронию и узреть в этом сарказм жизни. Врач просто делает свою работу, механически дает советы. Бедному, которому нечего есть и так, вряд ли возможно лечь, только что поев. Дальше в том же монологе мы встречаем: «Was sagen Sie zu der jetzigen Lage? — A nette Lage, bald werden wir uns hinlegen, weil wir vor Hunger nimmer stehen können, dann haben wir die richtige Lage» («Что Вы скажете о сегодняшнем положении? — Миленькое положение, скоро все мы ляжем, потому что уже не сможем стоять от голода, и тогда мы примем правильное положение») [Valentin 1992: 162]. Существительное Lage вступает в игру, основанную на его многозначности. С одной стороны, это положение, ситуация, с другой стороны — положение, поза. И еще одним важным реализованным значением здесь является его деривационная связь с глаголом liegen, который употребляется в контексте с прямым пространственным значением — лечь. Так появляется третье значение существительного Lage — положение лежа. Выгодное совмещение значений на основе общего компонента — голод в стране как показатель экономической ситуации, и голод, от которого ноги подкашиваются, что хочется лечь. Дальнейший контекст усиливает созданный от положения эффект. В таком положении лежа очень удобно констатировать смерть от голода.

Для реализации приема каламбура могут также использоваться и паронимы. Например: «Ich war ein damaliger Knabe von ungefährlich 15 Jahren» («Тогдаябылюношейнеопасных15 лет») [Valentin 1992: 127]. Комический эффект этого случая создается за счет допущенной по незнанию ошибки. Слово употреблено неправильно, вместо лексемы ungefähr (примерно, приблизительно), герой произносит ungefährlich (неопасный), за счет чего создается его комический образ невежды, раскрываемый в последующем контексте.

Огромным игровым потенциалом обладают фразеологизмы, чем умело пользуется Карл Валентин. Он расчленяет их, вводит в их состав чужеродные элементы, сочетает их с другими устойчивыми сочетаниями, порождая, тем самым, явление контаминации, а также переосмысляет их значение, используя прием дефразеологизации. Нетипичное использование фразеологизмов с потерей переносного компонента, лежащего в его основе, приводит к потере, в целом, всего смысла фразеологизма, однако, бесспорно, порождает комический эффект, как, например, в предложении: «Ja, derRingliegtmirheutenochamHerzen, nichtinWirklichkeit, sondernmansagtebenso, dennwennermirinWirklichkeitamHerzenliegentät, dannwüssteichjawoerwär» («Да, кольцо сегодня очень близко моему сердцу, не в действительности, а просто так говорится, потому, если бы оно в действительности было близко моему сердцу, тогда бы я знал, где оно») [Valentin 1992: 31].

Часто деметафоризация фразеологизма происходит именно по такой схеме, когда один из его компонентов включается в отношения с другими компонентами смысла в рамках обыгрываемой ситуации. На примере идиом подобное проявляется наиболее ярко: «Der Mensch denkt und Gott lenkt», — wie ich das gelesen habe, habe ich mein Radl gepackt, bin auf die Straße hinaus, habe mich hinaufgesetzt und bin dahin gefahren, ohne zu lenken» («Человек предполагает, а бог располагает (здесь: управляет)», — как только я это прочитал, я быстро схватил свой велосипед, вышел на улицу, сел на него и поехал, не держась за руль» [Valentin 1992: 37]. Глагол lenken (управлять, в том числе и транспортным средством) вырывается за рамки известной идиомы и понимается буквально в силу скудных когнитивных представлений о мире изображаемого героя. Данный пример четко демонстрирует потенциальную уязвимость любой метафоры. Наличие в ней образного компонента свидетельствует о том, что при минимальном изменении контекста нарушается смысловое единство и всего метафорически обозначаемого, в целом.

Проиллюстрированные примеры языковых шуток доказывают гипотезу о том, что лексический уровень языка скрывает в себе большой игровой потенциал. Значение, закрепленное за определенной лексемой, уязвимо к творческому воздействию на него, что позволяет создавать большое количество игровых прецедентов, влекущих за собой комический эффект.

Литература:

1.                                         Витгенштейн Л. Философские исследования. — В кн.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. 16. М., 1985. — 353 с.

2.                                         Санников В. З., Русский язык в зеркале языковой игры, М., 2002.

3.                                         Karl Valentin, Sämtliche Werke: Monologe und Soloszenen, München, 1992. Band1.

4.                                         Koestler A. The Act of creation. — N. Y.: Hutchinson Press, 1964. — 751 р.