Ключевые слова: политическое будущее, модель будущего, темпоральность, постсовременность, социальная структура.
Восприятие будущего в постсовременном обществе во многом отличается от утопического видения будущего. Однако последнее, тем не менее, не изживается полностью.
Тот же успех научно-технической революции активизирует либеральную утопию, когда настоящее рассматривается как удел неудачников, а будущее уже сегодня открывающимся для избранных 2–3 процентовв, меняющих облик мира. К такого рода работам можно отнести практопию А. Тоффлера [7]. Собственно работы данного рода находятся в пределах прогрессистского мышления современности, а, следовательно, продолжают более раннюю традицию: «Утопия заменяет Бога будущим. Она отождествляет будущее с моралью, а единственная цель, которую она признает, должна служить этому будущему» [1, c. 280]. Нас в произведениях Тоффлера в большей степени интересует политическая составляющая, когда автор замечает различия между ожидаемым в будущем «головокружительным утверждением народной демократии» [7, c. 392] и политическими реалиями современности. Сегодня, отмечает Тоффлер, «временной горизонт политика обычно простирается не дальше следующих выборов»» [7, c. 397], ему недостает времени, ресурсов на серьезные размышления о долговременных перспективах. С конкретным потребителем программ — гражданином в лучшем случае советуются по специфическим проблемам, «но никогда — об общих очертаниях предпочитаемого будущего»» [7, c. 397]. Подобная ситуация вредит, по мнению Тоффлера, и системе политического представительства, и гражданину: «Отрезанный от будущего, он становится политическим евнухом»» [7, c. 397].
Отсюда мы можем сделать «вывод о том, что потребность в модели политического будущего в обществе существует, но для того, чтобы было можно рассчитывать на демократический эффект, надо чтобы программы партий из документов «для внутреннего потребления» превратились в интерактивный инструмент для связи политических партий с народом по поводу будущего» [5, c. 234]. Конечно, модели коммуникации по главным партийным документам будут отличаться от всенародного обсуждения программы построения коммунизма в СССР.
Наряду с подробной «анатомией» будущего в общих трудах философов и социологов большое внимание ему уделялось социологией социального времени. В нашем случае важна точка зрения, основывающаяся на выводах Элиота Жака, который рассматривал время не как самостоятельную субстанцию, но как понятие, которое конструируется на основе восприятия последовательных событий. В данном случае мы, по мнению этого социолога, имеем дело с двумя измерениями: первое — это время целеполагания, второе — это время последовательности событий, их стандартизация с помощью часов, календарей и т. п». [6, c. 7]. «Направление времени — «это не больше и не меньше, как сплав опыта, предчувствия, потребности и восприятия, памяти в единое силовое поле, проявляющееся в действии по достижению намеченной, желаемой или внушаемой цели» [6, c. 8], — считает данный социолог. Все три состояния, по его мнению, являются понятиями сознания, «которые люди конструируют для выражения осознанного чувства бессознательного опыта колебаний между сосредоточенностью на своих целях, на текущих воспоминаниях и недавних желаниях». И что для нас особо важно: и телеология, и направление привязаны к оси цели человека как живого организма, следовательно, чувство будущего заложено в природе человека. Это, во-первых, а во-вторых, будущее как ментальный конструкт, таким образом, мы можем отнести к базовым концептам.
Закономерен вопрос, а все ли социальные субъекты ориентируются только на будущее? На этот счет существует мнение, что мотивы поведения определяют предпочтительную ориентацию на прошлое или на будущее [6, c. 10]. Жиль Проновост, характеризуя темпоральную составляющую современных социальных структур, отмечает наряду с меновой стоимостью времени (время — деньги) ценность планирования и программирования. Это уже полный разрыв с фатализмом, присущим средневековью и не до конца преодоленным философами нового и даже новейшего времени. «Понятие прогресса и проекты будущего — главные в этом аспекте социального времени. Будущее, а не прошлое определяет временной горизонт современных обществ» [6, c. 28]. При этом четко на будущее «ориентированы хорошо образованные специалисты средних лет (30–59), занимающие престижные должности, политически, социально и культурно активные» [6, c. 30]. Не будет преувеличением, что этот социальный слой менее всего живет ожиданиями санкций со стороны государства. Активная жизненная позиция этих людей позволяет надеяться на участие в конструировании будущего.
Собственно конструктивистский подход к социальной реальности предполагает, что эта реальность достраивается в сознании человека проектами. И это также естественно, как и наличие опытного «багажа», который человек берет в будущее в качестве его «строительных камней». Следовательно, будущее можно определить как проективную достройку наличной реальности. «Нам не суждено, не дано выбирать мир, или обстоятельства, в которых мы живем, — писал Ортега-и-Гассет, — Наоборот, без какого-либо согласия с нашей стороны мы раз и навсегда ввергнуты в определенное окружение, в мир, который присутствует здесь и сейчас» [2, c. 187–188]. И что важнее: «Я — это драма, это борьба за то, чтобы стать тем, кем я должен стать. И это стремление, и эта программа, которые составляют наше «Я», прорываются в мир, запечатлевая в нем себя, оставляя на нем свой особый оттиск, а сам мир в свою очередь отвечает на мое воздействие, воспринимая или, наоборот, отвергая его, то есть, потворствуя такому стремлению в одном и затрудняя его — в другом» [2, c. 188].
Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что личностное измерение темпоральности детерминировано не только чувством социального времени, но и шире самой культурой, являясь, в свою очередь, элементом этой культуры. В нашем случае речь может идти как о культуре политической, так и ее более широком понимании. Авторы работы «Пространство и время социальных изменений» особое внимание уделили именно культурному аспекту понятия времени. Первобытная культура с ее замедленными процессами могла сформировать восприятие будущего на бытовом уровне, с психологической точки зрение оно несло угрозу и его восприятие/преодоление неслучайно мифологизировалось. Пророческим даром обладали сверхъестественные существа.
В дальнейшем, замечается в работе, «можно сказать, что эволюция понятия времени в культурном развитии античности получила своим основанием идею вечного становления: уже у Гераклита будущее, приближаясь, становится настоящим, становление настоящего есть его удаление в прошлое» [4]. То есть будущее подобно волне накатывает на человека и, превращаясь в прошлое, оставляет его позади себя. Волноподобное восприятие времени античным человеком подчеркивалось рядом исследователей этого периода. Тем не менее, «античное сознание формирует прогностическую культуру устремления человека к осуществлению проектов и проникновения в мир будущего» [4].
По работам других авторов уже отмечался провиденциализм средневековья и «очарованность» прогрессом нового и новейшего времени, поэтому важнее отметить то, что динамизм нашего времени ставит под сомнение опыт прошлых поколений, который «не может полностью отвечать задачам настоящего и будущего» [4].
В целом, для нашей темы более важен интегрирующий вывод авторов о том, что «временная и пространственная регуляция социальных практик образует систему семиотических структур в различных сферах культуры» [4].
«Время предстает перед нами как единство прошлого, настоящего и будущего — тернарная структура. Данная структура является социально нормативной в логическом и языковом отношении, и мы обнаруживаем соответствующие средства выражения в языке. В этом смысле будущее также реально, как прошлое или настоящее…» [4]. С лингвистической точки зрения, отмечают авторы, время реализуется двумя путями — динамическим (прошлое переходит в настоящее, а затем в будущее) и статическим (равностатусные события относятся сначала к будущему, затем к настоящему, и, наконец, к прошлому). При всем этом единственным реальным временем для говорящего является «настоящий момент речи». Сами «конструктивные возможности языка дают возможности для развития мышления и социальной практики, язык приобретает достаточно мощную конструкцию для развития темпоральной структуры. Речевой дискурс начинает больше влиять на социальный порядок, определяя возможности его расширения в пространстве и времени» [4]. И хотя языковые формы будущего времени являются достаточно поздним образованием (авторы связывают с влиянием будущего на глобальное развитие общества и относят их к XIX веку), модус будущего времени сегодня играет ключевую роль в общении людей и в целом в «формировании динамичного и развивающегося общества» [4]. Языковая власть человека над будущим временем может быть отнесена нами к концептуальным революциям.
Переходя к взаимосвязи будущего и политического языка, мы не можем пройти мимо типологии П. Ласлета, «выделяющего четыре типа изменений в зависимости от их темпов: 1) быстрые, в т. ч. политические перемены, смена мод, взглядов; 2) средние — экономические, коммуникационные, технические, демографические, институциональные и пр.; 3) медленные — конституционные, в религиозных и нерелигиозных убеждениях; 4) очень медленные — нормативные, в производственных отношениях, в социальной структуре» [6, c. 41]. Уже беглый взгляд позволяет сделать вывод о том, что будущее — отдаленное — относится к категории медленных и очень медленных изменений, тогда как политические преобразования (выборы, революции) относятся к быстрым. И это не может не создавать напряжения в концептосфере, о чем, собственно, и писал Тоффлер, отмечая несовпадение политических циклов, а в линейной традиции — целей, и понимания значения будущего.
Следует отметить, что «само политическое будущее становится предметом исследований прогностического и сценарного типов» [5, c. 235]. Так, в середине 2000-х годов в российских регионах было проведено сетевое исследование «Будущее России: взгляд из центра и регионов». Обобщающее исследование было предпринято столичными политологами, которые отметили «особую важность представлений о будущей власти, при этом делая акцент на том, что эти представления носят «абстрактный характер и граждане с трудом могут вырваться за рамки стереотипов и речевых штампов» [3, c. 393]. Т. Н. Пищева резюмирует, что «проективные рисунки в большей степени вскрывают малорациональные мотивы и стремления, надежды и верования, можно констатировать, что разрыв между видением личного будущего и будущего страны происходит в массовом сознании на всех уровнях и имеет глубокий характер» [3, c. 399].
Таким образом, политическое будущее представляет собой одну из важнейших тем для каждой отдельной личности и общества в целом.
Литература:
1. Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство / А. Камю. — М.: Политиздат, 1990. — 415 с.
2. Ортега-и-Гассет Х. Размышления о технике // Избранные труды / Х. Ортега-и-Гассет. — М., 1997. — С. 187–188.
3. Пищева Т. Н. «Образы будущего» в массовом сознании накануне выборов 2007– 2008 годов // Политическая психология: хрестоматия / сост. е. Б. Шестопал. — 3- е изд., испр. и доп. — М., 2011. — С. 392 –412.
4. Пространство и время социальных изменений [Электронный ресурс] / В. Н. Ярская [и др.] // ЭСМ: Экономика. Социология. Менеджмент: федер. образовательный портал. М., 2012. URL: http://ecsocman.hse.ru/text/19196158/ (дата обращения: 15.12.2014).
5. Сенцов А. Э. Сопоставительный анализ выражения концепта «обладание» во французской, английской и русской лингвокультурах // Молодой ученый. — 2011. — № 2. Т.1. — С. 233–235.
6. Современные социологические теории социального времени: науч. — аналит. обзор. — М.: Изд– во ИНИОН РАН, 1993. — 46 с.
7. Тоффлер А. Футурошок / А. Тоффлер. — СПб.: Лань, 1997. — 464 с.
