В 20-е гг. XX в. в отечественной медиевистике появилась тенденция к ослаблению позиций общинной теории, достаточно прочно утвердившейся в ней в последней четверти XIX в. благодаря исследованиям М. М. Ковалевского, И. В. Лучицкого, П. Г. Виноградова, что в определенной степени было обусловлено ситуацией, сложившейся в исторической науке после революционных событий 1917 г. Дореволюционная система исторического образования была почти полностью разрушена. Шло формирование системы по подготовке марксистских кадров в науке и образовании. Представители нового поколения историков сосредоточили основное внимание на разработке проблем новейшей истории. Работа по изучению других исторических периодов, в том числе и средневековья, была заметно сокращена. Ею до начала 30-х гг. XX в. занимались преимущественно ученые-немарксисты, представители «старой школы», которые еще имели возможность заниматься исследовательской деятельностью и издавать свои труды, так как тогда еще существовал известный теоретико-методологический и идейный плюрализм. Главным научным центром, где преобладала средневековая тематика, был Институт истории Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), созданный в 1921 г. при факультете общественных наук I МГУ, директором которого был профессор (с 1929 г. академик) Д. М. Петрушевский [11, с. 67]. При этом отдельные представители «старой школы» возможно, под воздействием социально-политических потрясений, а возможно и в результате неудовлетворенности познавательными возможностями позитивизма, отказались от своих прежних методологических принципов, обратились к неокантианству и присоединились к отдельным конкретно-историческим идеям критического направления, в частности отрицанию основных положений общинной теории. Наиболее отчетливо это проявилось в творчестве Д. М. Петрушевского.
Изменение идейно-методологических взглядов Д. М. Петрушевского, начавшееся еще после революции 1905–1907 гг., выразилось в высокой оценке и критическом восприятии им некоторых положений Г. Риккерта, М. Вебера, А. Допша, а также в критике натурально-хозяйственной концепции К. Бюхера, отказе от идеи однолинейного, однонаправленного прогресса и симпатии к теории цикличности исторического развития немецкого антиковеда Э. Майера. По поводу эволюции идейно-методологических взглядов Д. М. Петрушевского в советской историографии высказывались весьма резкие критические суждения [7, с. 307–323; 15, с. 71–72]. В последнее же время возобладала более взвешенная оценка творческого наследия и научных исканий известного русского медиевиста [13, с. 136; 16, с. 176].
Конкретно-исторические взгляды Д. М. Петрушевского также не остались неизменными. Под влиянием неокантианских идей ученый пересмотрел свои прежние представления по отдельным аспектам средневековой истории, к которым относилась и история сельской общины. В наиболее полной и законченной форме этот пересмотр был реализован в его крупной работе «Очерки из экономической истории средневековой Европы». В ней он выступил с критикой в адрес тех «господствующих теорий», которых сам раньше придерживался, и выдвинул идеи, близкие к выводам немецкого критического направления, прежде всего, австрийского историка А. Допша. Описывая древнегерманское общество эпохи Цезаря и Тацита, Д. М. Петрушевский отметил, что, оно было далеко от первобытности и мало чем отличалось от позднеримского общества [19, с. 139]. Аграрные отношения древних германцев также, как и в Римской империи, были основаны на частной собственности на землю и наличии крупного землевладения. Никаких данных о существовании у германцев «первобытной общины-марки с общей собственностью на землю и равными участками всех ее членов» историк не обнаружил в источниках [19, с. 150]. Не выявил он никаких следов общины-марки у германцев и после их окончательного расселения на территории Римской империи. Так, начав свою научную деятельность, будучи сторонником общинной теории, с переходом на позиции неокантианства в области методологии и в области конкретных исследований, Д. М. Петрушевский превратился в ее противника и пришел к признанию, что у истоков аграрного развития средневекового общества находилась не общественная, а частная собственность на землю.
Вскоре после публикации монографии Д. М. Петрушевского по ней состоялась дискуссия. На обсуждении, проведенном социологической секцией «Общества историков-марксистов» в конце марта — начале апреля 1928 г., и в ряде журнальных статей со стороны многих историков в адрес книги были выдвинуты резкие критические замечания [8; 20]. Несмотря на это, «новые» взгляды Д. М. Петрушевского оказали влияние на некоторых его учеников, например, на А. И. Неусыхина. Влиянием Д. М. Петрушевского, по-видимому, была обусловлена та оценка, которую А. И. Неусыхин дал творчеству А. Допша в своих ранних работах и его позиция по проблеме общины в данный период. В статье «Культурная катастрофа античного мира или столкновение двух культур?» он подчеркнул «новизну» трактовки А. Допшем истории раннего средневековья. [17, с.19].
Во введении к монографии «Общественный строй древних германцев» (1929 г.) А. И. Неусыхин отметил, что благодаря исследованиям А. Допша и его предшественников, начавшим «подкоп под здание старой концепции», в науке о германской древности совершился переворот [18, с. 11]. При этом, говоря о старой концепции, автор имел в виду представления о наличии у древних германцев «поземельной» общины и «примитивного» социального равенства. В основной части работы, в разделе об имущественных отношениях древних германцев, он путем собственной интерпретации текстов античных авторов, подверг критике общинную теорию и привел аргументы в пользу существования частной собственности на землю и имущественного неравенства в сфере владения землею.
Первая монография А. И. Неусыхина, как и книга его учителя, вызвала в свое время насыщенностью идей много споров [2; 12]. Нареканию со стороны приверженцев марксистской теории подверглись изложенные в ней положения относительно характера аграрных отношений в древнегерманском обществе. Автора уличили в следовании взглядам А. Допша и Д. М. Петрушевского. Ситуацию осложнило и то, что во время дискуссии 1928 г. по книге Д. М. Петрушевского А. И. Неусыхин выступил в поддержку своего учителя. Результатом достаточно резкой критики стало длительное молчание историка. Публикации его научных работ возобновились только с 1939 г. По отдельным, поставленным в книге вопросам, А. И. Неусыхин в дальнейшем изменил свою позицию. Вместе с тем, некоторые ее выводы почти без изменений вошли в научную картину истории древних германцев. При этом в постсоветский период в связи с ревизией общинной теории в отечественной медиевистике интерес к этой работе А. И. Неусыхина вновь возрос.
Благодаря компании против новейших течений в исторической литературе конца 20-х — начала 30-х гг. XX в., распространение неокантианских методологических установок и идей критического направления в отечественной исторической науке было приостановлено. В то же время эта компания явилась одним из этапов подготовки ликвидации Института истории РАНИОН в рамках реализации директивы партии по вытеснению из всех сфер общественной жизни ученых, сформировавшихся до октября 1917 г. 1 сентября 1929 г. Институт истории был переведен в систему Коммунистической Академии [10, с. 201]. Таким образом, партийно-государственное руководство все больше ставило науку под свой контроль. Шло утверждение идеологической монополии марксизма. Отдельные историки «старой школы», не говоря уже о молодых кадрах, постепенно усваивали и начинали применять в научной работе марксистскую методологию. В связи с этим в медиевистике возрос интерес к социально-экономической проблематике, а в рамках ее к истории средневековой сельской общины.
Сыграли свою роль также перемены в политике партии в области исторического образования и в отношении исторической науки в целом. 16 мая 1934 г. в «Правде» было опубликовано принятое накануне Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР», по сути реабилитировавшее историческую науку. В нем были предусмотрены меры для кардинальной перестройки системы исторического образования, в число которых входило учреждение в университетах — сначала в Московском и Ленинградском, затем в остальных — исторических факультетов [23]. Преобразования затронули и организацию самой исторической науки. Постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 7 февраля 1936 г. параллельное существование Коммунистической Академии и Академии наук было признано нецелесообразным, учреждения Коммунистической Академии были переведены в Академию наук СССР [21]. После объединения Институтов истории Коммунистической Академии (в Москве и Ленинграде) с Историческим институтом Академии Наук СССР был создан единый Институт истории Академии Наук СССР, в котором выделили сектор истории средних веков, что стало важным этапом в становлении отечественной медиевистики.
После восстановления позиций исторической науки расширились возможности для публикации специальных исследований. В 1935 г. вышла в свет монография Н. П. Грацианского «Бургундская деревня в X–XII столетиях», завершенная еще к концу 1920-х гг. В печати о книге появились неоднозначные отзывы. Во многих работах советского периода, наряду с достоинствами монографии, содержались критические замечания по поводу выдвинутых в ней положений о преобладающей роли в Бургундии в X–XI вв. мелкой аллодиальной собственности и свободного села, о далеко идущем сходстве между хозяйственными распорядками бургундской и позднеримской деревни, об отсутствии там сколько-нибудь явственных следов германских общинных распорядков [3, с. 98; 8, с. 324; 22, с. 139]. Особенно резкой критике идеи автора были подвергнуты в предисловии к книге. Только через шесть лет Н. П. Грацианскому удалось в печати дать ответ на в большинстве своем беспочвенные обвинения авторов предисловия. В статьях, посвященных жизненному и творческому пути Н. П. Грацианского, опубликованных в постсоветский период, почти все спорные положения получили уже положительную оценку, а книга в целом была высоко оценена [6, с. 292; 14, с. 182–183]. Эта переоценка, по-видимому, была обусловлена как дальнейшим исследованием обозначенных Н. П. Грацианским проблем, так и произошедшими в нашей стране и исторической науке изменениями, хотя с некоторыми мыслями авторов, на наш взгляд, нельзя полностью согласиться.
Н. П. Грацианский все-таки несколько преувеличил особенности социально-экономического развития Бургундии в X–XII вв., в частности, силу римских традиций. Вызывает сомнение отрицание им каких-либо существенных различий между галло-римской деревней и бургундской деревней X–XII вв. Правда, сам Н. П. Грацианский в «Письме в редакцию» подчеркнул, что, указывая на поразительное сходство бургундских деревенских распорядков с позднеримскими деревенскими распорядками, он имел в виду «не что иное, как уровень сельскохозяйственной культуры и систему полей, а вовсе не вопросы, связанные с распределением земель, наличием родового строя у бургундов и т. д». [5, с. 158]. Но это не было достаточно отчетливо выражено в монографии. С признанием большого влияния римских традиций связана, и позиция Н. П. Грацианского по проблеме крестьянской общины, хотя говорить о полном отрицании им элементов общинности в Бургундии не следует. Историк, опираясь на материал многочисленных грамот, рисующих земельные участки разного качества лежащими в одной меже, компактною массою и смежных строениям, пришел к выводу об отсутствии в бургундской деревне X–XII вв. системы открытых полей, чересполосицы и принудительного севооборота, то есть распорядков, свойственных общине-марке. Существование же на территории виллы более или менее обширных пространств, занятых какой-либо одной определенной культурой и разбитых на мелкие участки, принадлежавшие разным хозяевам, он объяснил крайней подвижностью земельной собственности, распылением единых владений на части [4, с. 131]. Вместе с тем, Н. П. Грацианский считал вероятным наличие в Бургундии практики общего пользования угодьями, которые в одних случаях являлись объектом частной собственности, в других случаях — собственностью ограниченного круга людей, в третьих случаях — собственностью государства, а иногда (если не юридически, то, по крайней мере, фактически) собственностью целой общины. Приведенный им конкретный материал отражает деятельность деревенских общин по защите их прав на угодья в связи производимыми в крупном масштабе лесными расчистками.
Можно согласиться с мнением Е. В. Гутновой и Л. Т. Мильской, что для Н. П. Грацианского не характерно было отрицание вообще наличия общины в Бургундии (в чем упрекали его критики), но лишь признание «ее аморфности, ее отличия от классической общины-марки» [6, с. 290]. Тем более, что сам Н. П. Грацианский в «Письме в редакцию» указал на необоснованность критического замечания об отрицании им всяких элементов общинности в ведении хозяйства в бургундской деревне.
Большое значение для развития общинной теории в отечественной медиевистике рассматриваемого периода имели исследования А. Д. Удальцова, который входил уже в число приверженцев марксистской методологии. В статье «Родовой строй у древних германцев» он, анализируя свидетельства Цезаря и Тацита, выявил многочисленные указания на большую роль родовых отношений в жизни древних германцев и пришел к заключению, что у обоих авторов pagi (племенные организации или отдельные племена) выступают как совокупности родовых объединений» [24, с. 9–10].
С целью более детального описания родового строя А. Д. Удальцов обратился к рассмотрению вопроса о большой семье у германцев. При этом он подчеркнул большое теоретическое значение этого вопроса, отметив: «Как должны мы представлять себе, приступая к изучению родового общества у любого из народов на последней стадии его развития перед переходом к классовому обществу, место в родовом строе домашней большесемейной коммуны, ее отношение к другим социальным единицам родового общества?» [24, с. 11]. Историк, по сути, первым в послереволюционной отечественной медиевистике приступил к исследованию большесемейной проблемы. Он отверг представление о большой семье как разросшейся и не разделившейся малой семье, а сам термин «большая семья» признал неудачным. По его мнению, более правильным было бы употребление термина «домашняя родовая коммуна», так как он точнее выражает принадлежность этого института к родовому обществу. В представлении историка «домашняя родовая коммуна» — это низшая, наименьшая по объему, по числу своих членов единица коммунистического родового общества. Она являлась и единицей хозяйства, связанного с пользованием определенной территорией, и единицей кровнородственного характера.
Пытаясь выяснить вопрос о соотношении «домашней коммуны» и деревни, ученый уделил внимание стадиям развития общины. Он полагал, что община в своем развитии прошла три основные стадии: сначала это — «деревенская община, совпадающая с родом, так сказать род, живущий одной деревней, — деревенская родовая община в собственном смысле этого слова»; затем — это деревня как совокупность «домашних родовых коммун», принадлежащих к разным родам; наконец, это — сельская община как совокупность малых семей, на которые распалась большая семья [24, с. 12]. В итоге он подчеркнул отсутствие противоположности между деревней и «домашней родовой коммуной», отметив, что у древних германцев «основной территориальной хозяйственной единицей являлась деревня, состоящая из домашних родовых коммун, пользующихся для обработки в порядке переложной системы землею деревенской общины» [24, с. 20–22].
С позиций общинной теории подошел А. Д. Удальцов и к изучению аграрных отношений во Фландрии при Каролингах, которое было предпринято преимущественно на картулярном материале. Выступив против широко распространенной в западноевропейской медиевистике того времени теории об исконности вотчины и вотчинном происхождении общины, он привел свидетельства в пользу того, что в Западной Фландрии в IX в. продолжала существовать свободная община-марка, включавшая в свой состав земельных собственников различных типов, среди которых крайними полюсами являлись свободный крестьянин и крупный феодал-вотчинник. В Восточной Фландрии общинное землевладение также существовало, но там земли общего пользования, как правило, принадлежали не одной, а нескольким деревням [25, с. 69–85]. С точки зрения историка, происходивший в каролингскую эпоху процесс возникновения крупного феодального землевладения еще не был завершен, и наряду с аграрными отношениями, типичными для феодального общества, продолжали существовать и аграрные отношения нефеодального типа.
Во второй половине 1930-х. на материале испанских источников проблема общины разрабатывалась И. В. Арским. В статье «Сельская община в Готской Испании», он попытался решить вопрос о наличии общины и ее учреждений в государстве вестготов путем анализа их законодательства [1]. При этом, определяя актуальность рассматриваемой проблемы, историк сделал краткий экскурс в историю идейной борьбы сторонников марковой теории и ее критиков и подчеркнул новизну интерпретации роли общины в раннесредневековой общественной эволюции, предложенной К. Марксом и Ф. Энгельсом, сторонником которой, по-видимому, сам являлся.
И. В. Арский выступил против широко распространенного в исторической науке мнения о максимальной романизации вестготов в Галлии и Испании, не оставившей места для сохранения у них в V–VII вв. каких-либо древних общественных институтов. Он выявил в текстах источников следы существования общинной организации в готской Испании. К ним историк отнес широкие полномочия соседей (vikini) в процедуре судебного разбирательства и при заключении различных сделок, прочно конституировавшийся в своих функциях общинный сход (conventus vicinorum), а также следы общинного землепользования. Как он полагал, село Вестготского государства знало систему открытых полей и общинные угодья. Он рассматривал вестготских consortes — поселенцев, занявших изъятую у римлян землю, как совладельцев или сообщинников. Кроме приведенных им данных из вестготских законов, И. В. Арский обратил внимание и на тот факт, что в современном испанском языке бытует в сравнительно мало семантически-измененном виде термин «марка», а, именно, la comapca, который означает округ, район, определенную территориальную общность. По его мнению, «есть все основания предполагать, что ранее на территории испанского государства это слово употреблялось в смысле «марки» — деревенской общины» [1, с. 211].
И. В. Арский не только попытался доказать существование сельской общины в готской Испании, но и, насколько позволяли рамки статьи, показать особенности ее эволюции в условиях романо-германского синтеза. Эта эволюция представлялась ему достаточно быстрой. Если в V в. в эпоху своего поселения в Галлии и Испании готы оседали, сохраняя еще свои старые кровнородственные связи, и у них сохранялась сельская община с периодическими переделами земли, то уже к VII в. испанская деревня была смешанной в этническом и социальном планах. Общинные земли перемежались с частновладельческими землями испано-готской знати, а возможно и некоторых общинников. Однако и тогда, как полагал историк, «жизнь селянина готской Испании, как и готской Галлии, протекала не в плоскости только его личных индивидуальных связей и отношений к помещику, чиновнику и т. д., а в плоскости его реального существования в составе данной сельской общины» [1, с. 209].
Таким образом, на протяжении 20–30-х гг. XX в. в отечественной медиевистике сохранялся интерес к истории сельской общины, хотя позиции ученых, занимавшихся ее изучением, не были однозначными. В 1920-х гг. некоторые из пользовавшихся большим влиянием в науке представителей старой школы, в связи с пересмотром своих идейно-методологических установок, отошли от признания основных положений общинной теории и оказали соответствующее влияние на отдельных молодых историков, своих учеников. В связи с этим можно говорить об ослаблении в этот период влияния общинной теории в отечественной медиевистике. Однако по мере утверждения марксистской методологии и расширения исследований по аграрной истории средневековья увеличилось число последователей общинной теории в марксистском ее варианте. Предпринимались попытки ее дальнейшей разработки на конкретно-историческом материале.
Литература:
1. Арский И. В. Сельская община в Готской Испании // Ученые записки ЛГУ. Серия исторических наук. — 1939 — Вып. 4. — № 39. — С. 191–215.
2. Буржуазные историки Запада в СССР (Тарле, Петрушевский, Кареев, Бузескул и др.) // Историк-марксист. — 1931. — Т. 21. — С. 44–86.
3. Вайнштейн О. Л. История советской медиевистики. 1917–1966. — Л.: Наука, 1968. 424 с.
4. Грацианский Н. П. Бургундская деревня в X–XII столетиях. — М.-Л.: Соцэкгиз, 1935.
5. Грацианский Н. П. Письмо в редакцию // Историк-марксист. — 1941. — № 2. — С. 156–158.
6. Гутнова Е. В., Мильская Л. Т. Жизненный и творческий путь профессора Николая Павловича Грацианского (1889–1945) // Средние века. — М., 1989. — Вып. 52. — С. 283–293.
7. Данилов А. И. Эволюция идейно-методологических взглядов Д. М. Петрушевского и некоторые вопросы историографии средних веков // Средние века. — М., 1955. — Вып. 6. — С. 297–323.
8. Данилов А. И. Аграрная история западноевропейского средневековья в трудах советских медиевистов // Средние века. — М., 1960. — Вып. 17. — С. 321–343.
9. Диспут о книге Д. М. Петрушевского. (О некоторых предрассудках и суевериях в исторической науке.) // Историк-марксист. — 1928. — № 8. — С. 79–128.
10. Калистратова Т. И. Институт истории ФОН-МГУ-РАНИОН (1921–1929). — Н. Новгород, 1992. — 215 с.
11. Кондратьев С. В., Кондратьева Т. Н. Западноевропейское средневековье в Институте истории РАНИОН (по материалам ГАРФ) // Европа. Международный альманах. Вып. VII. — Тюмень: Мандр и К, — 2007. — С. 67–83.
12. Лозовик Г. Н. Неусыхин А. И. Общественный строй древних германцев. М., 1929 // Прапор марксизму. — 1930. — № 1. — С. 12–14.
13. Мильская Л. Т. Дмитрий Моисеевич Петрушевский // Портреты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. — М.–Иерусалим, 2000. — С. 133–142.
14. Мильская Л. Т. Николай Павлович Грацианский // Портреты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. — М.-Иерусалим, 2000. — С. 177–186.
15. Могильницкий Б. Г. Д.М. Петрушевский как историк западноевропейского феодализма // Ученые записки Томского университета. — 1958. — Вып. 30. — С. 71–86.
16. Могильницкий Б. Г., Смоленский Н. И. Александр Иванович Данилов (1916–1980) // Новая и новейшая история. — М., 2001. — № 2. — С. 175–190.
17. Неусыхин А. И. Культурная катастрофа античного мира или столкновение двух культур? // Печать и революция. — 1922. — № 8. — С. 8–22.
18. Неусыхин А. И. Общественный строй древних германцев. — 2-е изд. — М.: Изд-во ГПИБ, 2001. — 302 с.
19. Петрушевский Д. М. Очерки из экономической истории средневековой Европы. — М.: ГИЗ, 1928. — 328 с.
20. Покровский М. «Новые» течения в русской исторической литературе // Историк-марксист. — 1928. — № 7. — С. 3–17.
21. Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР 7 февраля 1936 г. «О ликвидации Коммунистической Академии». [Электронный ресурс] — URL: http://www.ihst.ru/projects/sohist/books/an/181.htm (дата обращения: 01.07.2014).
22. Преображенский В. Д. Н.П. Грацианский «Бургундская деревня в X–XII столетиях» // Исторический журнал. — 1937. — № 1. — С. 139–140.
23. СНК СССР и ЦК ВКП(б) Постановление от 15 мая 1934 года «О преподавании гражданской истории в школах СССР». [Электронный ресурс] URL: http://www.libussr.ru/doc_ussr/ussr_3989.htm (дата обращения: 14.07.2014).
24. Удальцов А. Д. Родовой строй у древних германцев // Из истории западноевропейского феодализма. — М.-Л.: ОГИЗ, 1934. — С. 7–27.
25. Удальцов А. Д. Из аграрной истории Каролингской Фландрии — М.-Л: Соцэкгиз, 1935. — 100 с.
