Яркий, разносторонне одарённый, дразнящий и раздражающий своей оригинальностью и «непохожестью», он на протяжении трёх десятилетий присутствовал в советской исторической науке «как беззаконная комета в кругу расчисленных светил». Сообщество коллег — учёных-историков — признанием его не жаловало. Зато в студенческих аудиториях, тем паче в широких кругах дилетантов от истории, он был кумиром. Так или иначе, для советской исторической науки последней трети XX столетия он был знаковой фигурой.
В начале XX века в российской исторической науке, четко обозначилось направление так называемого «евразийства». Свое наивысшее развитие концепция «евразийства» получила в 20-е годы в Пражском университете, где сосредотачиваются многие русские профессора и преподаватели, покинувшие Россию после Октябрьской революции 1917 года. Программное движение евразийства оформилось выходом в свет в 1921 году в Софии, сборника «Исход к Востоку», где были опубликованы статьи людей различных родов деятельности — П. Сувчинского, П. Савицкого, Н. Трубецкого и Г. Флоровского,— объединившихся единой мыслью. В предисловии к сборнику говорилось, что «всякое современное размышление о грядущих судьбах России должно определенным образом ориентироваться, относительно уже сложившихся в прошлом способов решения, или точнее самой постановки русской проблемы». В основе исторических взглядов евразийцев лежала теория, Шпенглера, сформулированная им в книге «Закат Европы», о кризисе европейской культуры и близких ему взглядов Кайзерлинга,— с одной стороны; идеи славянофилов о самобытности развития России,— с другой. Евразийцы считали, что господствовавшая до сих пор на Западе романо-германская культура переживает глубокий кризис и разлагается, на смену ей идет новая культура, носителем которой будет русский народ, объединивший вокруг себя не только восточное славянство, но и ряд неславянских народов, населяющих Евразию. Современность представлялась евразийцам, как «не переходное, а поворотное время», что на «смену Западно-Европейскому миру придет с Востока». Евразийцы видели самобытность России именно в исконности русско-азиатских связей. Они считали их более традиционными, нежели западные связи, которые появились намного позднее и большей частью были привнесены искусственно сверху.
Евразийство — одно из наиболее известных эмигрантских течений. Оно сохранялось как единое течение на протяжении чуть более десяти лет и сумело захватить фактически всю интеллигентную эмигрантскую молодежь в Софии, Праге, Париже, Берлине, в Югославии и Америке. Взгляды евразийцев получили дальнейшую интерпретацию в литературе 20-х годов, в «Евразийском временнике», «Евразийской хронике», газете «Евразия», которые издавались в Берлине, Париже, Праге. Большое внимание евразийцы уделяли православной вере и вообще «Исход к Востоку».
Остановимся на основных задачах, которые ставило перед собой евразийство как идейно-политическое течение в эти годы. Отталкиваясь от неприятия романо-германской цивилизации, оно ставило задачу создания самобытной Российской цивилизации (Россия-Евразия), утверждающейся на началах Православия. П. Н. Савицкий в своей статье «Евразийство» писал: «Евразийцы стоят на почве традиции…Россию-Евразию они воспринимают как единство… Дело заключается в том, чтобы найти в ее пределах должные формы сожительства наций. Евразийцы понимают Россию как «собор народов» и они уверены, что так называемые национальные особенности будут складываться в некую гармонию, будут порождать явления широкого и творческого общеевразийского национализма».
В 30-х годах ХХ века в силу исторических обстоятельств евразийство потерпело крах как общественно-политическое движение, но его идеи оказались весьма плодотворными.
Л. Н. Гумилев как «последний евразиец» (конец 40-х — начало 90-х годов). Классическое евразийство и взгляды русского космизма порождают такого крупного ученого как Лев Гумилева, который в своих работах сочетал исторические концепции Г. В. Вернадского и идеи П. Н. Савицкого. С П. Н. Савицким он познакомился в ГУЛАГе, а с трудами Вернадского через письма к себе Савицкого. Именно под влиянием евразийства появляется его теория этногенеза и теория пассионарности.
Ещё в школе Лев Гумилёв решил, что его призвание — быть историком, изучать судьбы народов, их взлёты и падения. Рано задуматься об этом его заставили потрясения в жизни России. Уже в детстве ему пришлось понять, что в родной стране он изгой. Лицам непролетарского происхождения в рабоче-крестьянском государстве в лучшем случае дозволялось доживать свой век на задворках. Такую же судьбу наследовали и их дети. В «светлом будущем» им было не место. Против этого юноша Гумилёв был вооружён только жизнелюбием и врождённым человеческим достоинством. И он выжил, хотя и не без потерь. Лучшую часть жизни отняла «зона». «Золотое дитя» Серебряного века 14 лет провело в тюремных застенках, каторжных бараках и ссылках. Он выжил и сохранил себя, но это не могло пройти бесследно…
Мытарства начались, когда из-за происхождения в 1930 году он не был принят в вуз. Но если «не повезло» с родителями, можно было стать пролетарием в первом поколении. После нескольких лет работы чернорабочим, коллектором, лаборантом, он получает право поступить на исторический факультет Ленинградского университета. Но он носил, как клеймо, фамилию отца — русского поэта, расстрелянного за участие в белогвардейском заговоре. Её можно было поменять хотя бы на фамилию матери, но Лев Гумилёв не делал этого с демонстративной гордостью (что, разумеется, от внимания «органов» не ускользало).
Гумилёва-младшего исключали из института, арестовывали, освобождали, восстанавливали в вузе и арестовывали снова. Однажды в аудитории он высказался вслух в защиту отца. Шёл 1938 год. Лев Гумилёв был арестован как «контрреволюционер» по политической 58-й статье Уголовного кодекса, прошёл через пыточное следствие и «признался» в принадлежности к «организации», которая стремилась уничтожить советскую власть и «вынашивала план убийства товарища Жданова». Его этапировали в Норильск, а в конце 1943 года Гумилёву удалось добиться отправки на фронт добровольцем. Вернувшись с победой, он окончил исторический факультет и поступил в аспирантуру Института востоковедения. Он спешил пробиться в науку: ему уже за тридцать, а в затылок по-прежнему дышат «органы». Сам он вспоминал об этом периоде: «Занимался так, что, вернувшись в Ленинградский университет, смог сдать экзамены за 4-й и 5-й курсы, кандидатский минимум, защитил диплом и кандидатскую диссертацию, после чего вернулся под сень тюремных нар».
Осенью 1949 года он, научный сотрудник Музея этнографии народов СССР, был арестован и отправлен в Омский лагерь. Освобождён в 1956 году. В заключении он подготовил две научные монографии — «Хунны» и «Древние тюрки». Последняя стала его докторской диссертацией, защитив которую в 1961 году, Лев Николаевич становится старшим научным сотрудником Института географии при Ленинградском университете. На пороге 50-летия перед ним открылось, наконец, научное поприще, куда он ступил с новыми идеями.
В 60-е годы выдающийся советский историк Лев Николаевич Гумилев начал публиковать свои работы по проблемам этногенеза и пассионарности. В 1979 году его основополагающий труд «Этногенез и биосфера Земли» был готов, но он был опубликован в СССР только через 10 лет, в 1989 году. В этой книге ученый фактически продолжает мысли П. Н. Савицкого о влиянии географических ландшафтов на этнические особенности: «…с одной стороны, этнос является производным от исторического процесса, а с другой…, связан с биоценозом того ландшафта, в котором образовался»., об уникальности различных культур и несводимости их к культурным формам Европы: «Конечно, нас не может не огорчать весьма распространенное мнение, будто все государственные формы, общественные институты, этнические нормы…, не похожие на европейские, — просто отсталые, несовершенные и неполноценные. Он также развивал евразийскую концепцию культурно-исторического типа Н. С. Трубецкого, встроив ее в этническую иерархию и назвав суперэтносом: «Суперэтносом мы называем группу этносов, одновременно возникших в определенном регионе, взаимосвязанных экономическим, идеологическим и политическим общением… Суперэтнос определяется не размером, не мощью, а исключительно степенью межэтнической близости».
Его главным предметом стала Великая степь от предгорий Карпат до Великой Китайской стены, на этом гигантском пространстве — жизнь племён, народов и государств на протяжении веков и тысячелетий. В исследование этих глобальных процессов им был активно вовлечён природный фактор — накопленные естественно-научные данные от климатических колебаний до периодов солнечной активности. Он бесстрашно выдвинул еретическую для советской исторической науки идею о детерминированном природными условиями «человеческом факторе» как движущей силе в формировании и движении этносов. Это явление, обозначенное им как «пассионарность» — энергия отдельных незаурядных личностей, вождей-героев, которых в дальневосточной степи называли «людьми длинной воли». Разумеется, на Гумилёва посыпались обвинения в «географическом детерминизме», в том, что он пытается воскресить «порочную теорию о героях и толпе», но его огромная эрудиция, знание восточных языков, редкая осведомлённость о культуре и истории восточных народов не позволяли сделать его «мальчиком для битья», тем более, что объяснение Гумилёвым в «антинаучных» категориях истории Великой степи объективно обогащало историческую науку.
Пытаясь быть осторожным, он утверждал, что не интересуется в истории тем, что «ближе» XVIII века. Но современность приняла его в свои объятия как «последнего евразийца». В деятельности Льва Гумилёва возродилось полузабытое (а в Советском Союзе замалчиваемое) идейное течение, занимавшее видное место в общественной мысли русской эмиграции межвоенного периода — евразийство. Евразийство изначально было явлением околонаучным, но Лев Гумилёв, будучи и в жизни, и в науке романтиком (за что и был любим молодёжью), ощутил в евразийстве биение родного сердца. Ведь с юных лет он был поглощён любовью к культуре и истории тюрко-монгольской Азии…
Евразийство, действительно, возникло «из чувств», и на них воздвигало свой идейный и интеллектуальный багаж. Было горькое переживание предательства Европы и горькое прозрение: «мы для Европы не свои». Открытие этой истины более переживалось, чем осознавалось. Раз мы для вас не свои, тогда «мы повернёмся к вам своею азиатской рожей»! О пришествии евразийства возвестил великий русский поэт Александр Блок. Но ещё за сто лет до Блока другой (величайший) поэт Александр Пушкин заметил, что Европа в своём отношении к России всегда была невежественна и неблагодарна. Пушкин с его трезвым рассудком не мог на основании этого считать Россию Азией. Речь шла о геополитической ситуации, укоренённой в Средних веках, где была Европа романо-германская (католическая) и захваченная турками Европа греко-славянская (православная). Разделительная граница евразийского континента — историческая реальность и научная условность. Странно, что дилемма «Европа — Азия» могла стать поводом для душераздирающих переживаний. Евразийцы были не первыми русскими, которые наивно, как наживку, проглотили поговорку: «Поскребите русского — получите татарина». Эта острота (дразнилка для русского и прямое оскорбление для татарина) была при Николае I запущена в парижские салоны польскими эмигрантами. К сожалению, эта пошлость многими русскими воспринимается с неадекватной серьёзностью…
Евразийцы утверждали, что если революция и была для России исторической катастрофой, в Гражданской войне была одержана исторически справедливая победа «русской Азии» над «русской Европой», — и это был реванш русского народа за «западническую» империю, насильственно ему навязанную Царём Петром. Теперь, когда Россия «повернулась лицом к Востоку», ей открывается путь развития органичного и самобытного…
Разработанная ученым теория этногенеза, этнических циклов, связанных с моделью пассионарности (особого человеческого качества, которое возникает под воздействием солнечной энергии), а также его мысли о слиянии истории, географии и этнографии в единое целое не имеют аналогов в евразийской мысли. В этом своеобразие его теории: единственный из евразийцев, он может рассматриваться вне их идейно-политического контекста. Работы Л. Н. Гумилева продолжали традиции «географического» евразийства П. Н. Савицкого, но при их последовательном рассмотрении они приводят нас к биолого-историческому детерминизму (сроки рождения и смерти этносов зависят не от культурно-исторических факторов, а от природных, естественных). «Итак, биологическая эволюция внутри вида Homo Sapiens сохраняется, но приобретает черты, не свойственные прочим видам животных. Филогенез преображается в этногенез». Таким образом, по Л. Н. Гумилеву, от биологических, природных механизмов зависит вся история этносов, что прямо противоречит идеям первых евразийцев о главенствующей роли духовно-религиозных факторов при формировании народа как единого целого.
Нужно подчеркнуть, что сам Л. Н. Гумилев не отождествлял себя с евразийством в течении своей жизни и впервые заговорил о нем только в конце 80-х — начале 90-х годов, на которые пришелся пик общественного интереса к его работам, а знаменитая его фраза: «Скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только через евразийство», — прозвучала совсем незадолго до его смерти — в 1992 году.
Наконец, в конце 80-х, начале 90-х годов прошлого века талантливый молодой ученый А. Г. Дугин, знакомится с евразийством и начинает развивать его идеи, что приводит к созданию нового неоевразийства.
Литература:
Савицкий П. Н. Евразийство. Основы евразийства. М., 2002c33–45
Савицкий П. Н. Географические и геополитические основы евразийства Основы евразийства. М., 2002c56–64
Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. Европа и Человечество. М., 2000c20–23
Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 2000 79–85
Гумилев Л. Н. Древние тюрки. М., 1993 c 90–97
Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая Степь. М.,2003c107–109