Последние двадцать лет российской истории проходят под знаком модернизации, образцом для которой всегда выступает западная экономическая модель. Хотя кризис, охвативший мировую экономику, заставляет говорить о недостатках западного пути развития, тем не менее, именно его принято считать наиболее результативным.
Потребности российской модернизации делают актуальной проблему ценности труда в постсовременном обществе, в котором производительный труд, вытесняемый на периферию экономической жизни, утрачивает характеристики смысложизненной ценности. Но процессы реформирования тесно увязаны с возвращением труду той особой значимости, которая позволяла личности именно в труде искать способ самовыражения. Решение этого вопроса во многом увязано с традиционными ценностями, в частности с изучением религиозного отношения к проблеме труда. Возрождающийся интерес к православной церкви, усиление ее влияния в обществе делает позицию религии в данном вопросе существенным фактором, создающим эндогенную основу для нравственной легитимации модернизации. Таким образом, предметом исследования в данной статье является отношение православной церкви к проблеме труда, к его значимости в жизни человека и общества, того, насколько рыночные реформы не противоречат архетипам русской духовности, и могут ли последние стать эндогенной основой модернизационных процессов.
Будучи болезненным социальным процессом, модернизация нуждается в объединяющей и оправдывающей ее идее, а также в легитимации деятельности активных субъектов реформирования. По общему признанию именно эндогенное культурное наследие и устоявшаяся структура ценностей и социальных отношений играет достаточную легитимирующую и интегрирующую роль. Если общество не выработает такой идеи, где не будет противоречия между культурным наследием и задачами капитализирующегося общества и его субъектов, то неизбежна дезинтеграция социума и нарастание противоречий, его дестабилизирующих. Вопрос о ценности труда тесно увязан с проблемой поиска эндогенных основ модернизации в современной России, так как отношение к труду в традиционной культуре позволяет апеллировать к нему как к нравственному ориентиру, а не только как способу добывания средств существования, что делает проблему места труда в культуре особо значимой для современных процессов. Вслед за М. Вебером, утверждающим, что протестантизм содержит необходимый социокультурный импульс, без которого невозможно появление капиталистических отношений [2], зададимся вопросом о том, насколько такой потенциал заложен в православии. Ведь мир знает немало примеров обществ, не связанных своим духовным наследием с протестантизмом, тем не менее, успешно реализующих программу капиталистических преобразований. Это свидетельствует о том, что модернизационные процессы возможны на основе собственной духовной идентичности. Все сказанное ставит перед современной Россией задачу поиска эндогенных основ создания рыночной экономики, соединения своеобразия национальной культуры, основанной на православных ценностях, с потребностями и особенностями рыночных отношений, где проблемы трудового этоса занимают центральное место. Поиск таких оснований тем более необходим, что модернизация не может быть идеей только элит, стремящихся капитализировать страну. Чтобы добиться поставленных целей, идея должна стать всеобщей, не оставляющей места «брожению умов», которому неизбежно сопутствует не развитие, а попятное движение, распад. Необходимость реконструкции должна осознаваться всем обществом, которое должно отвергнуть все, что разрушает отношения в социуме и заставляет его вступать в конфликт с внешним окружением, приводя к самоизоляции, ксенофобии, культивированию вражды. Только тогда идея модернизации и становится мобилизующей, побуждающей общество развиваться, выступает фактором культуры. Цивилизационный сдвиг, который предстоит преодолеть нашей стране, требует полной мобилизации общества, которое должно в полной мере заставить свое историческое своеобразие, культурную, социальную, национальную самобытность стимулировать процессы обновления. Немаловажной проблемой модернизации остается поиск институтов, способных сформулировать идеологическую программу, сориентированную не только на экономические преобразования, но и учитывающую специфику русской культуры и тех базовых ценностей, которые в ней фиксируются. Более чем двадцатилетний опыт реформирования породил антирыночные настроения, которые во многом стали результатом тяготения реформаторов первой волны к классическим схемам. На практике стало ясно, что попытка проведения реформ, исходя из «чистых алгоритмов» рыночных механизмов, в соответствии с классической теорией, но без учета особенностей национальной духовности, не создала условий для нравственной легитимации тех необходимых инструментов, без которых невозможно развитие рыночных отношений. Стремление немедленно привить массам уважение к частной собственности, отказ от коллективизма, патриотизма вызвал оживление глубоко лежащих архаических начал, вместо появления активной конкуренции в экономике появилась неформальная экономика, которая не является ни рыночной, ни государственно регулируемой. Эти тенденции лишний раз подтвердили, что, если отрицание собственной культуры в результате догоняющей модернизации проводится очень поспешно или является очень унизительным по форме своего осуществления, то неизбежно маятниковое движение назад. Хотя модернизация не может быть идеей только узкого слоя элит, тем не менее, именно элиты должны породить те активные силы, которые обладали бы политической волей и были способны сорганизовать общество для решения этой жизненно важной задачи. При осуществлении модернизационного проекта правящие элиты и общество должны быть консолидированы, объединены настроением преобразований, духовным подъемом вдохновения и осознанным желанием перемен. Обществу нужен духовный авторитет, которому бы доверяло все население, нравственно безупречный, способный поставить перед обществом задачи и указать те пути решения этих задач, которые не противоречат глубинным архетипам русского сознания. Традиционно для России таким авторитетом была Русская Православная Церковь, чей авторитет в настоящее время может способствовать возрождению таких ценностей русской культуры, как коллективизм, справедливость, патриотизм, заложенных в глубинных истоках русской духовности. Современное российское общество из единственной тоталитарной идеологии оказалось опрокинутым в кипящий котел разнообразных идеологий и ценностей от православных до коммунистических, от либеральных до тоталитарных, сосуществующих на едином культурном пространстве. Их неспособность к диалогу, претензии на исключительную истинность неизменно приводят к расколу общества и брожению умов с одной стороны и полной апатии с другой. В такой идеологической неразберихе особую роль могла бы сыграть Русская Православная Церковь, вновь обретшая престиж и популярность в народе, выступив в роли объединяющей силы. Авторитет Православной Церкви мог бы стать решающим в формировании духовных основ для единства общества, находящемся на перепутье. Опираясь на свой многовековой авторитет, церковь могла бы сформулировать основные задачи современной хозяйственной жизни, придать нравственную легитимность предпринимательской этике и договорной культуре, природе прибыли, адекватному вознаграждению за труд, предназначению собственности. Насколько Церковь готова решать эту задачу, свидетельствует понимание категорий труда и собственности, содержащееся в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви»[4], утвержденных на Архиерейском соборе, состоявшемся в августе 2000 года. Современная православная культура не может игнорировать те перемены, которые присущи современному обществу, не откликаться на проблемы, которые встают перед ним. Поэтому церковь вновь обращается к Священному писанию и учению Отцов Церкви, ища у них ответа на вопросы, решение которых жизненно необходимо для страны: труд и богатство, их влияние на нравственную природу человека, рынок и нравственное совершенство – проблемы, вне решения которых невозможно соединения базовых ценностей культуры и потребностей модернизации. Церковь вновь обратилась к концепции личности, исследованию тех духовно-нравственных ценностей, которые обосновывают цели трудовой деятельности и нравственный смысл богатства. Недооценивать отношение церкви к этим вопросам, значит не понять того революционного прорыва, который был осуществлен протестантизмом в западноевропейском сознании, и который создал тот самый пресловутый «дух капитализма», породивший с точки зрения Макса Вебера современное западное общество. Ведь именно сакрализация труда и богатства в протестантизме создала ту идеологическую основу, что позволила высвободить творческие, активные силы. «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» позволяют нам понять позицию, которую заняла Православная церковь в отношении ценностей, без признания которых невозможно развитие рынка. В конечном счете, гармония между Храмом и Рынком придаст современному реформированию легитимный характер. Вновь и вновь Архиерейский собор подтвердил, что христианство никогда не отрицало ценность труда. «Остается незыблемым, что христианство освободило и реабилитировало всякий труд в особенности хозяйственный. И оно вложило в него новую душу. В нем родился новый хозяйственный человек с новой мотивацией труда» [1, С. 202.]. Христианство, оторвав человека от природной зависимости, дало ему возможность увидеть в производственном труде не просто способ существования, а превращает его в форму творческого изменения природы. Христианство, не видящее в земной жизни, в отличие, скажем от буддизма, только страдание, реабилитировало всякий труд не только в сфере политики или искусства, но и презираемый труд рабов, что делает христианство настоящим гимном труду. Отец Христа Иосиф был плотником, все апостолы были трудящимися людьми: рыбаками, сам Христос занимался простым трудом. Священное писание часто упоминает об этом, так в Евангелии от Марка отмечается: « Он увидел Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его также в лодке починивающие сети» (Мк: 5:19).
Однако, в христианстве труд не обладает абсолютной ценностью. Он обретает свою особую значимость только в деятельности, осуществляемой согласно Божественному замыслу, направленному на истинное предназначение человека в мире, т.е. на спасение души. Не обладает ценностью труд, в котором человек удовлетворяет себялюбие и корысть, тот труд, где нет места соработничеству Господу. А есть только голый расчет и эгоизм. То есть труд в христианстве не есть самоцель, труд – это не цель, а средство достижения духовного совершенства, одна из форм религиозного служения. Смысл труда лежит за пределами определенной работы, так как этот смысл тесно связан с главной жизненной задачей каждого христианина: изменение не только мира внешнего, феноменального, но и мира внутреннего, совершенствование души человека, устремленности души к небесным высотам. Праздность, леность представляется в православии греховными, ведь Бог указывал человеку, что он в поте лица своего будет добывать свой хлеб. Нельзя стыдиться труда, бесчестьем можно считать только праздность. Для православной традиции характерно осуждать безделье, ибо не трудиться значит не услышать человеческое предназначение.
Иоанн Златоуст полагал, что стоит считать «Бесчестием не работу, а праздность». Тем не менее, в иерархии ценностей православия значимость труда не является самодостаточной, важность труда выходит за его границы и определяется даже не полезностью его для общества, не утонченным профессионализмом, а только его мотивацией, значимостью для спасения души. Лишь труд, возвышенный любовью к Господу, любовью к ближнему, направленный на совершенствование и воспитание души, является истинным. Но труд, в котором присутствует тщеславие, труд, чьей целью является мир без Бога, труд, обольщающий достижениями цивилизации, направленный на удовлетворение греховных эгоистических потребностей, пагубен для человека, для его души. Это труд, в котором нет истинных целей, он таит в себе опасность и для окружающих и для самого работающего. И здесь Православная доктрина уходит от насущного вопроса современности: является ли предпринимательская деятельность богоугодной, ведь целью ее является получение прибыли. Казалось бы, в документах Архиерейского собора отмечается, что любой труд, направленный на человеческое благо, угоден церкви. Православие оценивает труд по соответствию его христианским нормам, не отдавая преференций никакому из видов деятельности. Это вновь возвращает нас к отношению к предпринимательской деятельности со стороны православной церкви. Ведь ссылки на Священное писание, где Христос упоминает о разных профессиях: хлебопашца (Мк.4:3-9), благоразумном домоправителе (Лк.12: 42-48), рыбаках и купце (Мф.13: 45-48) не проясняют, в какой мере предпринимательская деятельность соответствует нравственному идеалу трудового этоса православия. Не зря грех стяжательства и вопрос о целях своего труда тяготел над душами российских купцов, побуждая их к оправданию своей деятельности и ее плодов в глазах общества. Реалии современной жизни вновь и вновь поднимают вопрос о незыблемости частной собственности, ведь вне апологии собственности нет рыночных отношений. Современная православная доктрина православной церкви, признавая существование частной собственности, тем не менее не закладывает ее в фундамент христианской экономической жизни подобно западной церкви.
Не вносят ясность в решение этого вопроса и учения Отцов Церкви, не давших однозначного ответа на этот вопрос [3]. Этот вопрос вообще не простой для христианской доктрины. Ведь только Создатель дает человеку возможность пользоваться земными благами, но не принадлежат они человеку, только Бог обладает ими абсолютно. Потому и право собственности артикулируется как относительное для человека. Человек никогда не должен возводить свое право владения в абсолют, о чем многократно напоминает Христос в притчах о винограднике (Мк12:1-9) и о талантах, полученных людьми (Мф 25:14-30). Человек всегда должен помнить, что все, что у него есть, это от Бога.
Православная Церковь, идя навстречу реалиям сегодняшнего дня, тем не менее, не решается апологизировать богатство и собственность, формулируя нравственные правила для предпринимателей, она подчеркивает, что «богатство – не самоцель, оно должно служить созиданию достойной жизни человека и народа» [4, с.44]. Православная Церковь так и не решилась, подобно протестантизму связать богатство и спасение. Мало того, она вновь предупреждает, что в богатстве нет спасения, обилие материальных благ не указывает на богоизбранность.
Тем не менее, Новый Завет позволяет найти высказывания, направленные на апологию частной собственности и нравственной легитимности прибыли. В Евангелии от Матфея Спаситель приводит пример труда, целью которого является получение прибыли. Притча о талантах, где владелец упрекает раба в лени и нерасторопности, приведшим к утрате прибыли (Мф. 25:27); (Лк 19:23). Трудно не прочитать в этих строках призыв к энергичным, предприимчивым людям. Но гораздо больше свидетельств в Священном писании о противопоставлении мира духовного миру деятельному, что совершенно бескомпромиссно выражено в притче об изгнании торгующих из храма (Мк, 11: 15-17). Современное российское общество нуждается в духовном обосновании необходимости признания тех видов труда, которые предопределены объективной полезностью для общества, в нравственной легитимации предпринимательского труда. В признании за хозяйственной деятельностью особого духовного смысла, а не только отягощенного грехом стяжания. Между тем, особенностью трудовой этики православия является представление о том, что христианская добродетель хозяйствующего православного верующего состоит не собственно в профессиональном самосовершенствовании и практической сметливости, а в стремлении к спасению души, в труде, основным мотивом которого будет воплощение божественного замысла.
Популярный в русской культуре монашеский идеал звал к необременности всеми тленными, сиюминутными благами, к аскезе, к безгрешному существованию. Поэтому любая форма деятельности просвечивается, проверяется на ее духовнополезность, на приближенность к истине, абсолюту. Все, что не отвечает этому идеалу, является низменным, маловажным. Именно через призму этого идеала осуществляли православные монахи подвиги трудничества. Трудничество включает в себя самые различные формы работ – это и тяжелые телесные работы, и интеллектуальная деятельность, и социально-каритативное служение. В таком трудовом порыве нет разницы между видами труда, нет преимущества духовного над физическим трудом. В российской духовности отсутствует представление о преимуществе высококвалифицированного труда над тяжелым физическим трудом. Этот стереотип глубоко укоренен в российском сознании, поэтому не встречало никакого внутреннего сопротивления представление, активно прививавшееся в советское время, о равноценности физического и умственного труда. Разница в зарплате квалифицированных и неквалифицированных работников была незначительной, что воспринималось как воплощение справедливости, так как находилось в полном соответствии с оценкой значимости труда в российской духовности: не так важно, что человек делает, а важны его цели, смысл, которым он наделяет свою деятельность, ее духовность, ее духовнополезность. Для спасения души труд по написанию книг ничем не лучше рубки дров, ибо главное – это во имя чего трудится человек. Архиерейский собор отмечает важную роль, которую в обществе стала играть интеллектуальная собственность, но не делает никаких замечаний по поводу ее значимости для современной жизни. Если вопрос о квалификации труда не был важен, то и проблема вознаграждения за работу оказывалась не главной. Истинно верующему русскому человеку было стыдно просить вознаграждение за выполненную работу, боясь оценить свой труд выше, теша тем самым гордыню и жадность. В конечном итоге, несмотря на благие намерения, все это лишало труд самодостаточности и обесценивало его. Архиерейский собор в соответствии с реалиями времени указывает, честный труд должен быть адекватно оплачен, нежелание выплатить вознаграждение расценивается как греховное, ибо сказано в Священном писании: « Не обижай наемника…В тот же день отдай плату его…чтоб он не возопил на тебя к Господу, и не было на тебе греха» (Втор.24: 14-15). Важным моментом развития рыночных отношений является снятие социального напряжения, которое неизбежно возникает в условиях имущественного расслоения общества. Церковь призывает людей к взаимоподдержке, где состоятельный человек помогает бедному, трудоспособный – престарелому, ибо «заповедь Божия повелевает трудящимся заботиться о тех людях, которые по различным причинам не могут сами зарабатывать себе на жизнь — о немощных, больных, пришельцах (беженцах), сиротах и вдовах, — и делиться с ними плодами труда, «чтобы Господь Бог твой благословил тебя во всех делах рук твоих» (Втор. 24:19)»[5. с.101]. Церковь призывает к благотворительности, но не делает ее неким подобием религиозного налога, к которому обязывает состоятельных людей ислам, полагающий, что выплата закята очищает собственность от греха стяжательства.
Завершая анализ положений трудовой этики православия, следует отметить, что православная культура даже в современной своей интерпретации не позволяет дать ответы на вопросы современной хозяйственной жизни – основных правил предпринимательской этики, природы прибыли, предназначения собственности. В православной социальной доктрине так и остались за бортом рассмотрения вопросы о нравственной легитимности частной собственности, связи между богатством и нравственностью и многие другие, вне решения которых нельзя создать новую экономическую модель российского общества.
Тем не менее, трудовая доктрина Православия позволяет создать духовные основы для общественной интеграции, задает нравственные ориентиры трудовой деятельности, в которых так нуждается современное общество.
Литература:
Булгаков С. Православие. Очерки учения православной Церкви. Киев, 1991. 220 с.
Вебер М. 2. Протестантская этика и дух капитализма. М.: Ист-Вью.2002. 352 с.
Коваль Т. Экономика и нравственность в суждениях ранних Отцов Церкви // Общественные науки и современность, 2002, №6. 156-167 с.
Основы социальной концепции Русской православной церкви//Информационный бюллетень Отдела внешних церковных связей Московского патриархата. - 2000. - № 8. 81 с.
Сорокин В. Благословенный труд// Православный летописец Санк-Петербурга. 2001, №8. 98-101 с.