Утопический проект и его интерпретация в романе Б. Можаева «Мужики и бабы»

«Деревенская проза» – одно из наиболее ярких явлений русской литературы ХХ века. По утверждению И.Ф. Лифановой, «в силу исторического развития крестьянский вопрос в России всегда оставался основной и болевой точкой в решении экономических, социальных, культурных, этических проблем» [4; 6]. В конце 20-х годов ХХ века самым сложным и драматичным периодом в судьбе русского крестьянства стала коллективизация. Она стала реализованной в действительности попыткой власти, исповедовавшей утопическую в своей основе идеологию, соединить крестьянские дворы-семьи в единую, управляемую государством, экономическую и социальную структуру, основанную на принципах коллективной собственности и коллективного труда. Утопический проект, насильственно внедряемый в социальную и экономическую практику, обусловил трагическое развитие событий в России. Эти трагические события, а также духовные искания людей этого переломного исторического периода – основная тема ряда произведений М.Шолохова, С.Залыгина, Ф.Абрамова, В. Белова, Б. Можаева, других писателей 1930 – 1980-х гг.

Роман Б. Можаева изображает события конца 1929 – начала 1930-го года. Рассказывая о том, как происходила коллективизация в одном из регионов страны, автор создает обобщенную картину коллективизации в России. В первой книге романа Б. Можаев показывает деревенский мир, в котором царят лад и согласие. Поэтому есть основания утверждать, что в можаевском романе в сложное взаимодействие приходят два жанрово-композиционных вектора: утопический (связанный с изображением доколхозной жизни крестьян в виде своеобразной идиллии, пасторали, «природной утопии») и антиутопический (связанный с осмыслением коллективизации, как антигуманного социально-экономического проекта). В утопическом ключе, в виде «мужицкого рая», в жанре «природной утопии» изображает Б.Можаев рязанскую деревню конца 1920-х гг.

Лад и согласие в погружённом в природу мире, не тронутом еще «генеральной линией» правящей партии, своеобразный деревенский рай, идиллия мирной, по-человечески нормальной жизни – такой видится писателю нэповская деревня, доживающая свои последние дни, В этом ракурсе выдержано изображение самого поэтического и мифологизированного периода деревенского бытия – покоса. Писатель подчеркивает, что на покос выезжали несколькими дворами, «чтобы не пахать и не сеять, а время подойдёт – выехать всем миром, как на праздник» [5; 16].

Элемент утопии акцентируется писателем и при изображении традиций семейной жизни. И в горе и в радости крестьяне поддерживали друг друга, «свадьбы справляли вместе по-людски, красиво» [5; 40]. Можаевский роман писался в условиях господства моноидеологии, когда позволялось лишь негативно изображать «перегибы» коллективизации, отдельные изъяны утопического проекта, но не коммунистическую утопию в целом. Вероятно, и поэтому в романе с такой симпатией изображается деревня «нэповская», между 1921 и 1929 годами. «Большая утопия», начавшаяся в 1917 году, автором и его героями принимается, изъяны коллективизации («малой утопии») осуждаются. В этом плане характерны такие мысли председателя артели Зиновия Тимофеевича Кадыкова: «Изменилось село, поотстроились за каких-нибудь последних семь-восемь лет, прямо не узнать. На месте осиновых да березовых потемневших от времени изб с соломенными крышами... появились красные кирпичные дома с высокими цоколями из белого тесаного камня. Вот они что делают, государственные кредиты, да кооперация, да вольные промыслы, артели, торговля» [5; 58]. Такой видится писателю деревня периода нэпа, доживающая свои последние счастливые дни. Сам нэп представляется писателю продолжением органического развития русской деревни. Ни начало реализации утопического проекта (в виде революции 1917 года), ни его последствия (в виде гражданской войны и голода) для писателя, задавшегося целью противопоставить доколхозную и колхозную деревню, для автора «Мужиков и баб» совершенно не актуальны. Хотя и для читателя 1970-х гг. было вполне очевидно, что советская коллективизация была лишь одним из этапов реализации социально-утопического проекта, открытого в 1917 году социальной революцией.

«Природная утопия», а точнее, по представлениям писателя, заведенный природой, естественно сформировавшийся распорядок жизни, сталкиваются в романе Б.Можаева с утопией умозрительной, искусственной, антигуманной – с планами коллективизации крестьянства. Попытка реализации «утопического проекта» – создание колхоза, по мнению В.С. Евсюковой, – это не что иное, как «стремление сотворить социальное чудо» [2; 56].

По убеждению Б.Можаева, рукотворные чудеса чреваты результатом, противоположным задуманному. Результатом оказывается трагедия русской деревни, воссозданная писателем в жанре романа-антиутопии. Если в первой книге романа преобладают утопические элементы, то во второй книге романа мы видим, как идиллические течение крестьянской жизни прерывает вторжение утопии умозрительной и потому античеловеческой. Процесс коллективизации показан Б. Можаевым как коренная ломка веками сложившихся устоев и традиций крестьянской общинной жизни. Б.Можаев отрицает идею «принудительного равенства» и доказывает, по мнению Д.Т. Валиковой, что «насильственное утверждение земного рая несёт не что иное, как жестокую диктатуру и рабство» [1; 104].

Писатель воспроизводит как общую атмосферу, так и конкретные детали осуществления коллективизации. С этой целью приводятся заголовки газет 1929 года, смысл которых сводится к одному: «Даёшь колхозы!». В кратчайшие сроки властям на местах нужно провести коллективизацию, создать колхозы, это основное направление деятельности местных властей. Для этого всё нажитое нужно отдать в общее пользование: и лошадей, и коров, и овец, и инвентарь – всё, что годами создавалось дружными крестьянскими семьями. К вступлению в колхоз можаевские персонажи относятся по-разному. Одни, как Максим Бородин, один из главных персонажей романа, считают, что просто нет другого выхода, и вступают в колхоз: «Куда ни кинь – все клин. И выхода из него нет, бежать захочешь – так некуда» [5;107]. Другие, как семья Скобликовых, чтобы избежать непомерных налогов, под покровом ночи уезжают из села, бросив дом, хозяйство, спасая свою жизнь.

Наладить «поступление хлеба сплошной волной», выполнить «план хлебозаготовок», а лучше «перевыполнить» – вот главная, но не декларируемая открыто цель партийных руководителей, таких, как Ашихмин и Возвышаев. И здесь утопия, представление о колхозе, как сообществе, нацеленном на благо его членов, уступает место представлению о государственном интересе (индустриализация через коллективизацию), расходящемся и с деталями, и с существом декларируемого властью проекта. Можаевские «утописты» хотят выслужиться перед вышестоящим начальством любой ценой, нарушая законы и человеческие отношения, забывая о прокламируемых ими же целях. Утопический проект оказывается ложной целью, прикрытием вполне прагматичного, пусть и «высокого», государственного интереса. Снисхождения от решившихся на такую подмену не будет никому.

Разыгравшиеся в рязанских сёлах события – трагедия для крестьян. Одна из бед обрушивается и на церковь. Чтобы выполнить план хлебозаготовок Тимофеевская «комячейка» выдвигает предложение – открыть ссыпной пункт в церкви. «Хватит равнодушно взирать на этот дурдом – настоящий рассадник суеверия и мракобесия» [5; 206], – заявляет о судьбе церкви активист Сенечка Зенин. Драматизируя происходящее, писатель мифологизирует ситуацию. Оказывается, что это не обычная деревенская церковь, а церковь, которую заложил еще Рязанский князь Юрий, в честь победы над ханом Темиром. К тому же церковь стала органической частью деревенской идиллии. Неслучайно в её архитектурном облике подчеркиваются сугубо природные детали: «церковь с белой луковичной колокольней», «с зелёным стрельчатым шатром». Акцентируется её органичность для деревенской жизни: «стояла всегда, в ней крестились, венчались и отпевали родителей» [5; 212]. Подчёркивается её участие в семейных обрядах – основе деревенского лада. Закрытие её потому так возмутило крестьян, что они видят в ней основу, твердыню своего размеренного совместного существования.

Б.Можаев показывает, как жестоко местные власти осуществляют раскулачивание. Прокоп Алдонин и Федот Клюев объявляются кулаками. Но кто они? – Самые трудолюбивые и рачительные крестьяне, которые своим трудом нажили то, что «утописты» посчитали богатством. Прокоп Алдонин сам хлеб молотил на своей машине, сам у барабана стоял, на своих лошадях хлеб возил от зари до зари, тем и нажил свое добро. Федот Клюев создал свою мастерскую, был хорошим колесным мастером. На них наложили непомерные штрафы за уклонение от сдачи излишков, которых у них уже давно не было. Совет постановил провести конфискацию имущества в счет погашения долга. Конфискацию производят на глазах односельчан, грубо выбрасывают вещи, рыдают дети и женщины, мужчины пытаются защитить свой дом, но их арестовывают, а их семьи выкидывают из дома без средств к существованию. «В руках у хозяйки был небольшой сверток в черном платке» [5; 254]. – Это все с чем мать и дети покидают родной дом.

Другой случай оказывается между трагедией и фарсом. Пастух Рагулин, имеющий две коровы и три лошади, попадает под раскулачивание за то, что когда-то имел подпаска, а значит, был «эксплуататором» народа. После изъятия хлебных излишков начинается акция по обобществлению скота, но крестьяне, наученные горьким опытом, начали ночами резать скот, чтобы он не достался государству. Можаевские мужики и бабы против «земного рая», основанного на принуждении, насилии. Острота изображаемых событий нарастает, изначально заявленная в романе хроникальность перестает быть синонимом умиротворенности, нерушимого спокойствия, потому что это хроника «великого перелома», ставшего трагедией русского  народа. «Нельзя гнуть историю, как палку, через колено» [5; 283], – настойчиво повторяет автор в «Мужиках и бабах».

Коллективизация русской деревни – процесс неоднозначный даже и с точки зрения сторонников утопического проекта. Но Б.Можаева интересует не весь комплекс проблем, связанный с коллективизацией, а в первую очередь «перегибы», допущенные при ее осуществлении. Этой цели подчинены все воссозданные человечески истории и сюжетные линии романа. Крупным планом показаны местные, районные и окружные руководители, стремящиеся во что бы то ни стало в считанные дни провести коллективизацию. Независимо от воли автора, у читателя рождается убеждение, что «перегибы» не были нарушением «генеральной линии партии», а были прямым результатом осуществления программы, реализацией основных взглядов руководства страны на судьбу русского крестьянства. Гуманистическая позиция автора проявляется в уничтожающей критике утопических по генезису, антигуманных по сути взглядов на крестьянство, и для этого используются самые различные художественно-изобразительные приёмы.

Символика – один из наиболее выразительных приёмов развенчания утопического проекта. Так, своеобразным символом святости традиций жизни деревенской жизни оказывается в самых разных ракурсах изображаемая писателем церковь. Образами-знаками, символизирующими псевдореволюционное нетерпение, становятся в романе Возвышаев, Ашихмин, Сенечка Зенин. Своеобразным символом двусмысленности эпохи «великого перелома» оказывается идеолог режима Наум Ашихмин – сын разорившегося касимовского татарина. Несмотря на свое купеческое прошлое, он, никогда не стоявший у станка, считает себя пролетарием. Его заветная мечта – продвинуться в руководящий аппарат. У Никанора Возвышаева своя жизненная философия: «Мир держится на страхе – либо ты боишься, либо тебя боятся» [5; 650]. Возвышаев (семантика фамилии-характеристики вступает здесь в контраст с функцией персонажа, его поступками) даёт команду сбивать замки с амбаров, брать людей под арест, штрафовать. И тут взбунтовались крестьяне многих деревень. Мужики в Веретье убегают в лес, в селе Красухине избивают Зенина и держат его под арестом, магазин разграбили, семена растащили. В Желудевке в сельсовете разбили окна, сожгли бумаги. Начинаются мужицкие восстания, едва не погубившие и утопический проект, и тех, кто пытается его осуществить.

И.В.Лифанова не без основания видит в инициаторах и идеологах советской коллективизации «дикарский восторг при виде того, как на огромном кострище корчилась и распадалась вековечная русская община» [4; 294]. И здесь, в этой оценке романа, волей-неволей отмечается столкновение двух утопических векторов («природной утопии» и утопии схоластической, умозрительной, антигуманной). Результатом этого столкновения и стал роман о трагедии русского крестьянства, русских «мужиков и баб».

Литература:

1. Валикова Д.Т. Художественный мир Б. Можаева. М.: Современник, 2001. 201с.

2. Евсюкова В.С. Художественное воплощение противоречий коллективизации в прозе 80-х годов xx века. М.: Дрофа, 2001. 191 с.

3. Ковтун Н.В. Русская литературная утопия второй половины XX в. Монография. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2005. 536 с.

4. Лифанова И.В. Национальный характер и национальная история в творчестве Б.Можаева. М.: 1999. 66

5. Можаев Б.А. Мужики и бабы. Роман. М.: Арда, 2007. 704 с.