В статье мы намерены рассмотреть ряд сюжетов, связанных с англоязычной рецепцией Жуковского в период с 1940 по 1965 гг., когда интерес к поэтическому наследию русского поэта в Великобритании и США углубляется, многие из работ англоязычных славистов посвящены не только творчеству поэта вообще, но и узкоспециальным темам. В частности, в это время иностранных ученых интересуют немецкие и английские литературные связи Жуковского, а также влияние на его лирику Шиллера, Гете, Тика, Саути, Скотта. Подобные исследования дополняются более детальным изучением тех или иных отдельных контактов Жуковского, а также сравнительным анализом и интерпретацией произведений поэта.
Первой специализированной работой о русско-немецких литературных связях, в том числе и Жуковского, является статья П. Маленко «Русские друзья Тика: Кюхельбекер и Жуковский» [Malenko 1940: 1129-1145]. Та часть статьи, которая посвящена Жуковскому, содержит два раздела. Первый раздел повествует о личных контактах русского поэта и немецкого писателя, рассказывает о впечатлении обоих от их встреч, второй раздел посвящен творческому методу русского романтика.
Одним из главных в статье становится вопрос о причинах интереса Жуковского к Тику, также описывается и литературная полемика между ними, по поводу которой исследователь приводит различные мнения русских и иностранных ученых. В частности, автор цитирует слова Веселовского о том, что в творчестве Тика для Жуковского были привлекательны, в первую очередь, сентиментальные мотивы.
Русский поэт, по мнению Маленко, выполняет свою творческую программу и берет только близкое ему, «свое» — мечтательность, а борьбу, бурю, которые играют очень существенную роль у Тика, никак не передает в своих произведениях. Литературовед обращается к мнению одного иностранного критика, Кобылинского-Эллиса, о неприятии Жуковским наследия Тика [Kobylinski-Ellis 1933: 183-192] и цитирует слова, в которых приводится несколько причин такого отношения, связанных, прежде всего, с ментальным различием этих двух писателей: во-первых, критик видит отличие в типе юмора: у Жуковского он естественный, у Тика — экстравагантный; во-вторых, Тика характеризует слишком большое пристрастие к творчеству Шекспира — впрочем, это увлечение всей немецкой романтической школы, — в то время как идеалом Жуковского был Шиллер; и наконец, творения Тика проникнуты сектантским духом, созданным немецкой школой, неотъемлемой частью которой являлся Тик.
Маленко приводит, но не полностью разделяет мнение этого же немецкого критика, обозначившего важнейшую проблему принципов отбора Жуковским иноязычных произведений для переводов: «Жуковский не переводил отдельные произведения немецких лидеров романтической школы — Шлегеля, Тика, Новалиса, Брентано или Арнима, предпочитая вместо этого переводить работы Бюргера, Шиллера, Уланда, Кернера, Гебеля и Рюкерта. Это характерно для русского поэта: он игнорировал лирическую поэзию Гейне, но обращался к молодому Гете, он настойчиво возвращался к средневековым мотивам в немецком и английском романтизме, в частности к поэзии Фуко. И сразу можно понять, почему он полностью игнорировал и не чувствовал своими работы талантливого и искреннего, но парадоксально чудесного Жан Поля <…> Жуковский, избегая экстравагантных черт этой школы, сохранял здоровое течение русского романтизма» [Malenko 1940: 1142]. Кобылинский считает, что Жуковский не следовал слепо теории немецкого романтизма и намеренно отстранялся от его установок, разрабатывая независимую форму русского романтизма.
И хотя взгляд автора статьи на раннее творчество Тика в целом близок представлениям Кобылинского, тем не менее, о позднем творчестве Маленко имеет собственное мнение: он считает, что в это время Тик, к которому обратился Жуковский, перерос свои прежние романтические идеалы и его работы отличает романтический реализм.
Заканчивая обзор статьи Маленко, следует сказать о том, что исследователь полемизирует с русскими и зарубежными исследователями творчества Жуковского насчет причин заинтересованности русского поэта Тиком. Несмотря на то что статья носит, в основном, компилятивный характер, ее значение трудно переоценить: она является первым отдельным исследованием о той стороне творчества Жуковского, которая связана с немецкой поэзией.
Статья американского ученого Чарльза Пэссиджа «Влияние Шиллера в России. 1800–1840» [Passage 1946: 11-137] почти полностью посвящена Жуковскому: раздел «Влияние Шиллера на Жуковского» является основной частью статьи, этому разделу предшествует лишь краткое вступление «Известность Шиллера в России до 1805 г.», которое, в сущности, является некритическим пересказом фактов из книги О. Петерсона «Шиллер в России», стяжавшей печальную славу в литературоведении своими домыслами [Peterson 1934].
Пэссидж, говоря о Жуковском в довольно развязном тоне [Passage 1946: 116] и часто ссылаясь при этом на мнение французской исследовательницы Марсель Эрар, сопоставляет переводы русского поэта с оригиналами, определяет степень их близости, устанавливает различия. Он, констатируя постепенное возрастание точности в переводах, тем не менее, подчеркивает, что и в поздний период Жуковский не отказывается от переделки стихотворений Шиллера в духе собственных поэтических и религиозных идей.
Говоря о ранней лирике Жуковского, американский исследователь упрекает русского поэта в плохом знании классики, неспособности передать обертоны смысла произведений Шиллера. Пэссидж рассуждает о критериях выбора произведений Шиллера и автобиографическом характере переводов русского поэта. Исследователь считает, что выбор определенных стихотворений Шиллера был продиктован во многом личными качествами поэта, в частности меланхоличностью, а также некоторыми обстоятельствами его жизни, например любовью к Марии Протасовой, кроме того, как предполагает критик, в какой-то степени повлияло и нежелание Жуковского создавать свои собственные сочинения.
Все переводы Жуковского из Шиллера, кроме «Орлеанской девы», можно распределить, по мнению Пэссиджа, по трем группам, соответствующим поэтическим вкусам переводчика: сентиментальная лирика, аллегорическая лирика и баллады.
Отдавая дань красоте переводного стиха позднего Жуковского, американский исследователь все же отказывает Жуковскому в глубоком понимании Шиллера и его философской системы. Не видит исследователь и того, что Жуковский стремился передать не «букву» Шиллера, а хотел создать цельное произведение в соответствии со своей эстетической системой ценностей. Но в то же время автор считает, что Жуковский был единственным русским литератором, который давал своим современникам представление о Шиллере. Правда, судя по работе, Пэссидж был не в полной мере осведомлен об истории русской литературы рассматриваемого периода, несмотря на многообещающее название его работы.
Статья «Гете и его русский переводчик-интерпретатор В.А. Жуковский» [Gronicka 1955: 145-165] американского профессора Андре фон Гроника, ставшая впоследствии главой его монографии «Русский образ Гете. Гете в русской литературе первой половины XIX века» [Gronicka 1968: 32-59], посвящена, во-первых, личным контактам Жуковского и Гете и детально рассказывает о встречах писателей и впечатлениях от них, а во-вторых, разбору отдельных переводов.
Гроника показывает, как изменился образ немецкого поэта под пером его переводчика; преобразование началось с весьма субъективного отбора стихотворений и затем продолжилось в разнообразных отступлениях от оригинала, в результате которых переводы приобретали сентиментально-романтический, окрашенный мистицизмом колорит, присущий всей поэзии Жуковского.
Автор утверждает, что Жуковский воспринял поэзию Гете по-своему, отказавшись от его философии и драматического опыта. Несмотря на то что лирика немецкого поэта передана с большим поэтическим мастерством, Жуковский наполнил ее чуждыми для Гете мотивами и образами, добавил, при этом часто смягчая акценты оригинала, много сентиментальных приукрашиваний. Автор показал большое количество расхождений между оригинальными и переводными текстами.
В целом, статья является интересной, основательной, насыщенной большим количеством материала, она внесла существенный вклад в описание русско-немецких связей.
Учитывая то обстоятельство, что многие читатели не владеют русским языком, Гроника переводит на английский язык цитаты из русских источников. Американский исследователь признается, что без книги В.М. Жирмунского [Жирмунский 1937] обширного исследования С.Н. Дурылина «Русские писатели у Гете в Веймаре» [Дурылин 1932: 81-504], содержащих богатые материалы, которые почерпнуты из тех источников, которые были недоступны автору, его работа не могла быть осуществлена. Однако Гроника использует и новые материалы, а также стремится пройти исследовательский путь самостоятельно. Жаль, что автор все свое внимание сосредоточил на произведениях Жуковского и в работе отсутствует характеристика историко-литературного фона того времени.
Е.А. Костка в хвалебной рецензии на монографию Гроника пишет о формировании, под влиянием переводов Жуковского, мнения русских читателей о Гете: Жуковский «придал им [произведениям] изящество, достаточно странное для оригинала, однако основное непревзойденное мастерство его переводов осталось ненарушенным» [Kostka 1969: 432].
С нашей точки зрения, обе статьи о русско-немецких связях похожи в главном, с той лишь разницей, что у Гроника нет открытых нападок на Жуковского. В обеих работах подробно рассмотрена степень близости оригинальных текстов и переводов, проанализированы критерии выбора Жуковским произведений для переложения, рассмотрен вопрос об отражении в переводах духовного мира переводчика, настроенного сентиментально-романтически и склонного к мистицизму. Исследователи увлеклись разоблачением Жуковского в расхождениях с оригиналом и нахождением различных отступлений от Шиллера, Гете и т.д., что помешало по достоинству оценить восприятие наследия Жуковского и его истинный вклад в русскую литературу. Хотя литературоведы достаточно близко подошли к пониманию творческого метода Жуковского, который состоял, прежде всего, в передаче духа оригинала, а не в следовании букве, однако до конца им этого осознать, к сожалению, не удалось.
Практически одновременно с монографией Гроника и под его редакцией Эдмунд Костка публикует книгу «Шиллер в русской литературе» [Kostka 1965], которая является расширенным изданием его к тому времени защищенной диссертации. Костка ограничивает себя, как он пишет, «избирательным подходом»: он рассматривает нескольких авторов, по его мнению, «характерных или показательных для развития русской мысли и литературы» [Kostka 1965: 22], в числе которых оказались Станкевич, Лермонтов, Белинский, Бакунин, Герцен, Огарев, Достоевский и Вячеслав Иванов. Этот перечень, на наш взгляд, достаточно субъективен, потому что в него не вошли многие авторы, внесшие существенный вклад в русскую интерпретацию Шиллера: среди них Тютчев, Тургенев, Ап. Григорьев, Чернышевский, Блок.
Некоторую нелогичность связи между главами своего труда Костка пытается компенсировать введением, являющимся, по его словам, «взглядом с птичьего полета на тему “Шиллер в России”» [Kostka 1965: 23]. Именно во введении и упоминается Жуковский. Этот короткий отрывок о Жуковском представляет собой компиляцию мнений как русских критиков — Белинского, Веселовского, Тынянова, так и зарубежных — немцев М. Брауна и Фольма, американца Пассаджа, англичанина Мирского, француза Эрара, здесь также можно найти отголоски тенденциозной книги Петерсона и работы Гроника, на которую Костка писал рецензию.
Исследователь рассуждает о вкладе Жуковского в формирование представлений о произведениях Шиллера. Высоко оценивая заслуги Жуковского-переводчика, сумевшего, по мнению автора, передать язык и «звуки» поэзии Шиллера, Костка представляет русского поэта практически единолично сделавшим Шиллера «национальным русским певцом».
В то же время Костка высказывает мысль о непонимании Жуковским эстетики и философии немецкого мыслителя и соглашается с Петерсоном и Пэссиджем относительно влияния шиллеровских трагедий на Жуковского во время заграничного путешествия. Цитируя мнение русской критики о гуманном влиянии произведений немецкого писателя на Жуковского, в подтверждение этому Костка приводит тот факт, что Жуковский, как он считает, именно после просмотра трагедий Шиллера дал вольную собственным слугам. Как нам кажется, во многом Костка преувеличивает влияние Шиллера на Жуковского.
Вероятно, оттого, что работа Костка носит, главным образом, компилятивный характер, создается отрывочное представление о творческих связях Жуковского и Шиллера, поэтому данная книга не раскрывает полностью проблемы влияния творчества Шиллера на русского поэта. Надо сказать, что к этому времени в англоязычном литературоведении складывается общее мнение о том, что Жуковский не до конца понимал немецкую философию.
Рассмотрев работы о связях русской и зарубежной литературы в исследуемый период, мы приходим к выводу, что авторам книг редко удается осветить поставленный вопрос полно и удовлетворительно. Отдельные факты восприятия подчас толкуются слишком конкретно, без учета общего процесса развития литературы. Общим недостатком этих работ является формалистическое понимание проблемы «влияния» и/или «заимствования», и поэтому остаются без внимания внутренние потребности русской литературы, обусловившие обращение к творчеству того или иного зарубежного автора, и творческая переработка таких «заимствований». Зачастую, исследуя лишь «технологию» заимствования, литературоведы не пытаются связать их с теми социально-эстетическими задачами, которые стояли перед Жуковским. «Подражая» оригиналу, поэт естественно «изменяет» ему и видоизменяет его, так как он духовно одаренная личность, а не простой «копиист», — это касается, прежде всего, Жуковского, — а исследователи в большинстве своем не учитывают этого.
Говоря о русско-английских связях, стоит подчеркнуть, что в исследуемый период отдельных исследований, посвященных только Жуковскому, нет. Отметим два труда, не входящих в данный рецептивный период, однако имеющих с ним непосредственную связь, но, с нашей точки зрения, они не сыграли существенной роли в восприятии Жуковского в Великобритании и США.
Первый из этих трудов — «Английская литература и культура в России (1553–1840)» [Simmons 1935] — написан известным славистом Эрнестом Симмонзом. Видный представитель американской русистики, литературовед Симмонз окончил Гарвардский университет и в 1928–1929 гг. проживал в Москве, где занялся славистикой.
Книга «Английская культура и литература в России» является первой крупной работой Симмонза по славистике: в ней Симмонз успешно сводит воедино данные, почерпнутые из работ А. Веселовского, В.В. Сиповского, Н.К. Козьмина, В.М. Жирмунского, Д.П. Якубовича и других русских литературоведов и обобщает и систематизирует культурно-исторический и литературный материал трех столетий.
Книга включает в себя описание творчества известных английских поэтов и его влияния на творчество русских писателей. Жуковский включен в раздел о поэтах эпохи сентиментализма, в статьи о Скотте и Байроне, о русском поэте кратко говорится в контексте русско-английских литературных отношений, при этом Симмонз перечисляет всех переведенных Жуковским английских поэтов, упоминает о влиянии творчества Оссиана на произведения Жуковского и об установлении «кладбищенской» традиции в русской литературе.
Автору данной книги знакомы многие ранее не публиковавшиеся эпизоды творческой биографии поэта: так, Симмонз подробно рассказывает о запрещении публикации перевода «Eve of St. John» Скотта («Замок Смальгольм, или Иванов вечер»), о причинах неприятия Жуковским Байрона, затрагивает диалог Саути и Тургенева о «Старушке» Жуковского.
По мнению Симмонза, Жуковский служил связующим звеном между поколением доромантиков и романтических авторов: «Он называл себя “поэтическим дядькой чертей и ведьм немецких и английских”, что указывает на его склонность к романтической “готике” и народной литературе. Тем не менее, он стал сентименталистом, прежде чем стать романтиком, и, в действительности, никогда не отделял себя от сладости и печали, которые так характерны для его поэтического настроения» [Simmons 1935: 178]. Истоки меланхолии Жуковский черпал, с точки зрения исследователя, в первую очередь, у английских поэтов.
Необходимо отметить, что книга Симмонза является не единственным трудом о русско-английских литературных отношениях. Еще в 1915 г. в английском журнале «Академия» появилась первая статья, посвященная этому вопросу, под названием «Английское влияние на русскую литературу». О Жуковском в статье сказано очень мало, вероятно, потому, что рецензент считал первого русского романтика «менее талантливым, чем Карамзин», однако отметил при этом заслугу привнесения Жуковским на русскую почву английских тем. В работе упомянуты переводы из Драйдена, имитации из «Элегии» («Elegy») и «Певца» («Bard») Грея. По мнению автора статьи, Жуковский много сделал для развития русского романтизма, который, как он считает, к этому времени уже существовал в России, при этом «мягкость» поэзии Жуковского он сравнивает со стилистикой произведений Батюшкова.
Исследования связи творчества Жуковского с литературами других стран затрагивали в основном связь с английской и немецкой литературами, а сколько-нибудь обстоятельных трудов по теме «Жуковский и французская литература» мы не нашли, кроме небольшой работы Баррата «Мильвуа в России» [Barrat 1979: 149-162], которая, строго говоря, относится к последующему рецептивному периоду, но ее скромность не позволяет говорить о ней пространно. Однако следует упомянуть, что в этой книге приводится таблица, в которой помещены переводы русских писателей из Мильвуа, в том числе и Жуковского — это «Цветок» и «Песнь араба над могилою коня». Здесь же говорится о переводческом принципе Жуковского, стремившегося передавать не точность, а дух оригинала. Кроме того, исследователь цитирует по статье Ю.Д. Левина [Левин 1985] слова Жуковского о «переводчике-сопернике в стихах» — других материалов о Жуковском в работе не содержится.
Только в 1991 г. появляется работа, в которой говорится о переводе Жуковского «Потерянного рая» Мильтона [Boss 1991: 88-94]. Этот раздел является кратким конспектом статьи А.С. Янушкевича из книги «Библиотека Жуковского в Томске» [Янушкевич 1984: 481-492], в нем описываются биографические события из жизни поэта и дается оценка его творчества для русской литературы, но никаких новых материалов здесь нет, даже сравнение переводов из французского Жуковского и Вронченко исследователь взял из другого источника, причем этот пересказ весьма схематичен.
В книге Барран «Россия читает Руссо» [Barran 2002: 232-236] Жуковскому посвящен небольшой раздел. Однако и здесь мы наблюдаем уже знакомую картину «списывания» информации из статей других работ — здесь из «Библиотеки для чтения» и трудов А.С. Янушкевича, никаких новых материалов автор не предлагает.
Таким образом, немецкие связи Жуковского представлены более обстоятельно, а сведения об английских связях Жуковского весьма отрывочны, и полного представления о них иностранные исследователи не предлагают. Что касается французских связей поэта, то они представлены и вовсе неудовлетворительно, поэтому эти работы не играют значительной роли в восприятии первого русского романтика за рубежом.
Список использованной литературы
1. Дурылин С.Н. Русские писатели у Гете в Веймаре // Литературное наследство. – Том 4–6. М., 1932.
2. Жирмунский В.М. Гете в русской литературе. – Л., 1937.
3. Левин Ю.Д. Русские переводчики XIX века. – Л., 1985.
4. Янушкевич А.С. Жуковский — читатель и переводчик поэмы Дж. Мильтона «Потерянный рай» // Библиотека В.А. Жуковского в Томске. – Ч. 2. Томск, 1984. – C. 481–492.
5. Barran Thomas. Russia reads Rousseau. – Evanston, Illinois, 2002. – P. 232–236.
6. Barrat G.-R. C.H. Millevoye in Russia // Revue de Litterature Comparee. – Vol. 53. – № 2 (Avril/Juin, 1979). – P. 149–162.
7. Boss Valentin. Milton and the Rise of Russian Satanism. – Toronto, 1991. – P. 88–94.
8. Charles E. Passage. The Influence of Schiller in Russia 1800-1840 // American Slavic and East European Review. – Vol. V, № 1–2, 1946.
9. Gronicka Andre von. Goethe and his Russian Translator-interpreter V.A. Zhukovski. 1783–1852 // Publications of the Modern Language Association of America. – Vol. LXX, № 1, 1955.
10. Gronicka Andre von. The Russian Image of Goethe in Russian Literature of the First Half of the Nineteenth Century. – Philadelphia, 1968.
11. Kobylinski-Ellis. W.A. Joukowski: Seine Personlichkeit, sein Leben and sein Werk. – Paderborn, 1933.
12. Kostka E. A. von Gronika. The Russian Image of Goethe: Goethe in Russian Literature of the First Half of the Nineteenth Century // Revue de Litterature Comparee. – Vol. 43, 1969. – P. 432.
13. Kostka E. Schiller in Russian Literature. – Philadelphia, 1965.
14. Malenko P. Tieck’s Russian Friends: Kuchelbecker and Zhukovsky // Papers of the Modern Language Association. – Vol. 55, 1940.
15. Otto P. Peterson. Schiller in Russland. 1785–1805. – New York, 1934.
16. Simmons E. English Literature and Culture in Russia (1553–1840). – Cambridge, 1935.
