Смерть — явление сложное и неоднозначное. В зависимости от позиций рассмотрения смерть включает в себя различные смысловые ассоциации. В философии и религии этот феномен имеет решающее значение для понимания сущности бытия человека.
В творчестве Е. А. Боратынского мотив смерти заметным образом эволюционировал: от восприятия смерти как разрушительной, мрачной, негативной силы, сама мысль о которой вызывает неприятные, болезненные ощущения, до трактовки ее в духе античных традиций, и наконец, осмысления этого феномена с позиций христианских.
Первые размышления о сущности смерти встречаем уже в ранних произведениях Е. А. Боратынского, что органично, поскольку тема жизни и смерти неразрывна. Стремясь постигнуть тайны мирозданья, проникнуть вглубь веков, поэт проводит мысль о том, что все окружающее нас, несет в себе информацию о прошлом, дает «пищу» для ума и воображенья. Реалии действительности для лирического героя — свидетели минувшего, с которыми он и вступает в незримую беседу. Поэт приходит к мысли о неотвратимости закона бытия, которому подчинено все в этом мире: процессы, происходящие в природе, жизнь человека и творения рук его. Важно, что тема скоротечности всего земного в произведениях Боратынского развивается параллельно с темой памяти, то есть подспудно отстаивается идея вечности. То, что в силу закона времени подверглось разрушению, возможно воссоздать в первоначальном виде в недрах умозрительных.
Осознание неизбежности смерти вызывает с одной стороны боль души: «Для дружбы, для любви, для памяти умру; / И все умрет со мной!» («Отрывки из поэмы «Воспоминания»»(1819), [1, с. 64–65], а с другой — жизнеутверждающую мысль, что оставив этот мир физически, поэт продолжит жить в памяти и сердцах людей «грядущих поколений». Память — это «посланница небес», которая «возвращает отъятое судьбой», примиряет с жизнью и украшает её («Отрывки из поэмы «Воспоминания»») [1,с. 60]. Более того, рождению поэтических произведений поэт во многом обязан «отзыву прежних чувств и прежних впечатлений», которые «неопытный развить умели ум, / Зажгли, питали в нем, хранили пламень дум» [1, с. 61].
В стихотворении «Финляндия» (1820) эти идеи продолжают свое дальнейшее развитие. Но если в произведении «Отрывки из поэмы «Воспоминания» именно память облегчала тяжесть смерти и разрушения, то в стихотворении «Финляндия» тема скоротечности всего земного рассматривается в контексте забвения, что придает трагичность лирическому повествованию. Смерть осмысливается поэтом как сила враждебная человеку, равнодушная к его устремлениям и достижениям, уравнивающая всех неизбежностью подчинения общему закону — закону уничтоженья.
Но вскоре Е. А. Боратынский пересматривает свое отношение к смерти как силе негативной. В стихотворении «Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти…», датированном 1821 годом, поэт характеризует жизнь как «недуг бытия», страдание, в противовес смерти, мысль о которой отрадна. По мысли автора, человек порабощен суетностью мирской, стремится обрести счастье, которое ищет и не находит. Причина тщетности поисков кроется в том, что душа и тело пребывают в постоянной борьбе: душа стремится к счастью вечному, истинному и потому не может довольствоваться приземленными желаниями плоти. Поэтому смерть ощущается поэтом как освобождение от уз плоти, переход из временного мира в вечный, лучший мир, к которому так стремится душа. Эти христианские по своей сути мысли помещены в раму античной мифологической образности. Называя людей «земными детьми Прометея», Е. А. Боратынский погружает читателей в мир сказаний древности, согласно которым Прометей выступает в роли создателя и покровителя человеческого рода. Похитив огонь для людей, он тем самым навлек на себя и на свое создание страшную кару: с тех пор страданья и болезни вечно царствуют на земле. Более того, та божественная, небесная искра, которая была заложена Прометеем в сердца людей, вечно влечет их к «небу родному», разлука с которым проявляется в неясном томлении, вызванном недоступностью наших стремлений. Именно поэтому Боратынский уподобляет людей Танталу, созерцающему близость желаемого и не имеющего возможности этого достичь.
Восприятие смерти в духе античных традиций составляет основу стихотворения «Элизейские поля» (1821≤). Загробный мир для поэта — всего лишь «новоселье», которого страшиться не стоит. Более того, этот мир представляется лирическому герою неплохой альтернативой земной жизни. Ведь Элизийские поля — это рай, с точки зрения античности, где жизнь представляется беззаботной и спокойной, где так же, как и на земле, он может заниматься творчеством, весело проводить время в кругу поэтов и незримо навещать своих земных друзей, с которыми он лишь на время разлучен.
В стихотворении «Богдановичу» (1824) вновь встречаем мотив беззаботного отношения к смерти, положительного восприятия загробной жизни. Адресуя послание покойному поэту, Боратынский характеризует царство мертвых следующим образом:
В садах Элизия, у вод счастливой Леты,
Где благоденствуют отжившие поэты,
О Душенькин поэт, прими мои стихи! [1, с. 117].
Важно, что Е. А. Боратынский, в этом и предыдущем произведении отходит от античной традиции восприятия Леты как реки забвения земной жизни. Об этом говорят следующие строки:
Я думаю, в садах, где свет бессмертья блещет,
Поныне тень твоя от радости трепещет,
Воспоминая день, сей день, когда певца,
Еще за милый труд не ждавшего венца,
Она, друзья ее достойно наградили…. [1, с. 118].
Речь идет о высокой оценке поэмы И. Ф. Богдановича «Душенька» (1778) Екатериной II. События земной жизни, а также людей, с которыми он был знаком, умерший помнить не мог, поскольку испив воды из реки забвения, он забывал свою земную жизнь.
Но наряду со стихотворениями, в которых не только жизнь, но и смерть является благом, в творчестве Е. А. Боратынского имеют место произведения иного плана. В переводном стихотворении «Из А. Шенье» (1828) лирический герой воспринимает жизнь как непрерывную череду тяжелых, беспокойных дней. «Утрачивая силу» нести бремя жизни, он жаждет смерти как освобождения от муки:
Гляжу с отрадою на близкую могилу,
Приветствую ее, покой ее люблю,
И цепи отряхнуть я сам себя молю [1, с. 142].
Но всерьез задумавшись о близости собственной смерти, вспомнив о своих родных, друзьях, молодости, о нераскрытых творческих возможностях, он признается самому себе, что любит жизнь, несмотря на все её тяготы: «И далеко ищу, как жребий мой ни строг, / Я жить и бедствовать услужливый предлог» [1, с. 142].
В этом же году было написано стихотворение «Смерть», в котором феномен смерти рассматривается в контексте христианского мировосприятия. Автор изначально подчеркивает, что смерть — это не злое, темное начало («Смерть дщерью тьмы не назову я»), а напротив, — дочь Света, «светозарная краса». Более того, «мир цветущий» находится в её хранении. Она привносит в мир природы гармонию, необходимое равновесие и благоденствие: «И ты летаешь над твореньем, / Согласье прям его лия…» [1, с. 141]. «Смиряя буйство бытия» и укрощая бушующие в сердцах людей страсти, смерть тем самым является разумной, животворящей силой. Называя её «святой девой», Боратынский тем самым подчеркивает сакральность, духовную глубину, невозможность постигнуть до конца тайну смерти. Таким образом, для Е. А. Боратынского смерть не столько символ увядания, сколько своеобразное возрождение к жизни новой, исполненной гармонии, мира, красоты. Не случайно смерть изображается поэтом в образе прекрасной молодой девы, в руке которой «олива мира», символизирующая прежде всего жизнь. То есть, в восприятии Боратынского, смерть не противопоставлена жизни, но сама является новой жизнью. Основой такого восприятия становится вера, позволяющая видеть в смерти необходимый переход от мира временного в вечный. Не случайно, в тексте стихотворения появляется образ праведника, воспринимающего смерть исключительно как силу положительную: «дружится праведный тобою». Для праведника смерть не страшна, поскольку он постиг её сущность: жизнь — это время подвига, страданий, испытаний, а смерть — это врата в мир воздаяния.
В стихотворении «Отрывок» (1830) размышление о смерти представлено с позиций верующей героини и лирического героя, который рациональным путем стремится доказать необходимость смерти. Боратынский не дал им имен, поскольку в образах Ее и Его отразились две категории людей: истинно верующие, которые не нуждаются в доказательствах существования Творца, и люди, склонные анализировать, нуждающиеся в объяснениях. Лирический герой признается своей возлюбленой, что мысли о смерти болезненны и смущают его. На что она отвечает ему:
Есть бытие и за могилой,
Нам обещал его творец.
Спокойны будем: нет сомненья,
Мы в жизнь другую перейдем [1, с. 155].
Лирический герой соглашается с ней: «…есть другое бытие». В доказательство он приводит следующие суждения: Господь создал людей по образу и подобию Своему не для того, чтобы подвергнуть их уничтожению, кроме того порок в этом мире блаженствует, а добродетель страдает и постоянно подвергается искушениям, следовательно, мир земной дан людям для испытания, и награда или наказание ожидают нас в «обители воздаянья».
Лирическая героиня оценивает его слова с позиций истинно христианских:
Ужели нужны, милый мой,
Для убежденных убежденья≤
Премудрость вышнего творца
Не нам исследовать и мерить;
В смиренье сердца надо верить
И терпеливо ждать конца [1, с. 156].
То, что касается вопросов веры, должно постигаться интуитивно, поскольку многое невозможно объяснить рационально. Слова лирического героя созвучны взглядам автора, который шёл к вере во многом аналитическим путем.
Таким образом, феномен смерти в интерпретации Е. А. Боратынского соткан из противоречий: с одной стороны, смерть несёт с собой боль, утрату, разрушение, но с другой — гармонию. Приводя к угасанию одно, смерть тем самым приближает зарождение другого. Таким образом, происходит непрерывное обновление лица земли. Если в рассмотрении смерти с точки зрения античной мифологии Е. А. Боратынский опирался во многом на литературную традицию эпохи, то православное восприятие смерти в большей мере соответствует личным взглядам поэта.
Литература:
1. Здесь и далее поэтические тексты цитируются по следующему изданию: Баратынский, Е. А. Полное собрание стихотворений / Е. А. Баратынский / Вступ. ст. И. М. Тойбина. — Л.: Сов. Писатель, 1989. — 462с.
