Статья посвящена исследованию ницшеанских идей в прозе И. А. Бунина 1920-х годов. Осуществлена попытка охарактеризовать героя рассказа «Безумный художник» с точки зрения мыслительной парадигмы Ф. Ницше; освещена проблематика постмодерного мировосприятия и соответствующего типа философствования. Рассматривается отражение идеи «вечного возвращения» в рассказах И. А. Бунина 1920-х годов («Несрочная весна», «Ночь» и др.) В этой связи проанализированы концепты времени и одиночества, явившиеся ключевыми в философии Ф. Ницше и ярко проявившиеся в прозе И. А. Бунина. Особое место уделяется мысли о «безвременной природе», которая как для И. А. Бунина, так и для Ф. Ницше олицетворяет свободу творчества.
Ключевые слова: сверхчеловек, индивидуальность, вечное возвращение, время, природа, одиночество.
Влияние, которое оказал Фридрих Ницше на культуру двадцатого века, трудно переоценить. И это касается не только порожденных им концептов смерти Бога, вечного возвращения и сверхчеловека, нашедших живой отклик в творчестве многих мыслителей, но и прежде всего нового способа миропонимания, заключавшего в себе единство философии и жизни. В очерке «Место Ницше в истории философии» Карл Ясперс писал: «...всем, в ком жил интерес к философии, которого не могла удовлетворить так называемая научная философия, преподававшаяся в университетах того времени, он вернул изначальные и вечные проблемы. Философия, превратившаяся было в чисто рассудочное занятие, вновь стала делом человека в целом» [21, с. 94].
Своей «философией жизни» Ницше фактически заложил основы философско-художественного дискурса модерновости, для которого были враждебными любые проявления механистического восприятия действительности, предложил поиск совершенно новых путей человеческого развития.
Искусствовед и философ Б. Гройс назвал Ф. Ницше «самым русским из западных философов» [5, с. 45]. Действительно, Россия была среди тех стран, где учение немецкого мыслителя понималось экзистенциально, как интеллектуальное достижение, отвечающее внутренним духовным запросам российской интеллигенции. Необыкновенная популярность философии Ф. Ницше в России на рубеже веков обусловлена духовной подготовленностью русской культурной элиты к восприятию его оригинальной и влиятельной теории. Русская интеллигенция, томимая предчувствиями перемен как социального, так и культурного плана, с жадностью поглощает европейскую литературу, проникнутую духом моральной и эстетической свободы. Появились серьезные исследования, главной темой которых стало сопоставление концепции Ф. Ницше с творчеством известных русских писателей, главным образом, Ф. Достоевского и Л. Толстого. Данной теме посвящены, например, труды Л. Шестова [17] и В. Щеглова [18]. При этом усвоение идей немецкого мыслителя не обязательно приводило к принятию всей его философской системы. Как отмечал Н. А. Бердяев, «…русские обладают исключительной способностью к усвоению идей и учений и их своеобразной переработкой» [3, с. 18].
Другой сюжет, заинтересовавший читателей Ницше в России, — его болезнь, в связи с которой философия выводится из психического недуга [12, с. 224]. М. Нордау так описал свои впечатления от работ немецкого философа: «Если читаешь произведения Ницше одно за другим, то с первой до последней страницы получается впечатление, как будто слышишь буйного помешанного, изрыгающего поток слов со сверкающими глазами, дикими жестами и с пеной у рта…» [11, с. 259]. Опасность полного принятия идей Ницше понимал и И. А. Бунин, по-своему воспринявший и отразивший в своем творчестве его идеи о «сверхчеловеке».
Тема влияния философии Ницше на русскую литературу исследуется в работах Л. А. Колобаевой [8], Ю. П. Соколовой [14], Н. А. Дворяшиной [6], Д. А. Беляева [2], Д. К. Хетагуровой [16]. Проблема «Бунин и Ницше» актуализирована в диссертационной работе Т. Я. Каменецкой [7], однако ницшеанские мотивы в бунинской прозе еще не становились предметом специального анализа; их трудно назвать доминирующими в творчестве писателя. Ницше не был для него учителем жизни, каким был Толстой, не был «постоянным и мучительным собеседником» [9, с. 184], как Достоевский, но идеи немецкого философа, которыми бредила Россия в начале ХХ века, не могли не отразиться в творчестве Бунина, одного из наиболее восприимчивых к социальным переменам русского писателя.
Для литературоведов философское наследие немецкого мыслителя интересно с точки зрения его попыток утвердить индивидуализм как новую модель культурной идентичности человека начала XX в., поскольку именно теория Ницше привела к появлению в художественной литературе определенного типа героя — сильной личности, индивидуалиста. Рассказ И. А. Бунина «Безумный художник» (1921) примечателен в исследуемом нами аспекте тем, что в данном произведении нашли отражение морально-эстетические и социально-политические взгляды И. Бунина, связанные с осмыслением роли философии Ф. Ницше в формировании общественного сознания в России начала ХХ века.
Произведение повествует о находящемся в состоянии отчаяния человека, прибывшего в Россию из-за границы накануне Рождества 1916 г. Он одержим идеей «написать Вифлеемскую пещеру, написать Рождество и залить всю картину, — и эти ясли, и младенца, и мадонну, и льва, и ягненка, возлежащих рядом, — именно рядом! — таким ликованием ангелов, таким светом, чтобы это было воистину рождением нового человека» [4, т. 4, с. 166]. Мучительно переживая преграды, мешающие ему воплотить замысел, глубокой ночью, находясь в состоянии алкогольного опьянения, герой пишет свою картину, которую собирается подарить коридорному.
После этого взгляду читателя открывается реальная картина, созданная «безумным художником»: «На картоне же, сплошь расцвеченном, чудовищно громоздилось то, что покорило его воображение в полной противоположности его страстным мечтам. Дикое, черно-синее небо до зенита пылало пожарами, кровавым пламенем дымных, разрушающихся храмов, дворцов и жилищ. Дыбы, эшафоты и виселицы с удавленниками чернели на огненном фоне. Над всей картиной, над всем этим морем огня и дыма, величаво, демонически высился огромный крест с распятым на нем, окровавленным страдальцем, широко и покорно раскинувшим длани по перекладинам креста. Смерть, в доспехах и зубчатой короне, оскалив свою гробную челюсть, с разбегу подавшись вперед, глубоко всадила под сердце распятого железный трезубец. Низ же картины являл беспорядочную груду мертвых — и свалку, грызню, драку живых, смешение нагих тел, рук и лиц. И лица эти, ощеренные, клыкастые, с глазами, выкатившимися из орбит, были столь мерзостны и грубы, столь искажены ненавистью, Злобой, сладострастием братоубийства, что их можно было признать скорее за лица скотов, зверей, дьяволов, но никак не за человеческие» [4, т. 4, с. 171].
По мнению исследователей, нарисованная «безумным художником» картина являет собой художественную субъективную интерпретацию разрушительных событий в послереволюционной России. Т. Я. Каменецкая замечает: «Обращение Бунина к действительности во времени, разорванном пространством, вращается в рассказе искажением действительности, так что прекрасные помыслы героя оказываются источником смерти и надругательства» [7, c. 19]. В данном рассказе, как отмечает исследователь, воплотился тип героя, «в котором в определенной степени реализуется и одновременно терпит крах теория о Сверхчеловеке Ницше: творец новой действительности оказывается безумцем» [7, c. 182].
Как отмечает В. А. Агафонова, «не светлые помыслы оказались искаженными, а сознание творца, принявшего тьму за свет (торжествующий свет, которым, по замыслу героя должна была быть залита картина, в конечном итоге преображается в пламя разрушительных пожаров)» [1, c. 49]. Глядя в прошлое, дистанцируясь от пережитых в России «окаянных дней», И. А. Бунин пытается обозначить их истоки и предпосылки. В 1916–1917 годах наблюдалось «определенное оживление внимания к философии Ницше, вызванное усилением революционных веяний и эсхатологических ожиданий <...>» [15, c. 21]. При этом уже первое заглавие рассказа в рукописи «Рождение нового человека» отсылает к идеям немецкого философа. Окончательное же название «Безумный художник» также может заключать в себе аллюзию на психическую болезнь Ницше. С другой стороны, образ «безумного» художника стал роковым для судьбы всей России: «Страстная проповедь Ницше вовсе не была рассчитана на практическую реализацию. Но на русской почве она приобрела конкретные черты» [20, c. 4].
Вскользь подмеченные детали в портрете художника дают основание видеть в нем художественно переосмысленный образ немецкого философа. Так, известно, что Ф. Ницше «был почти слепым и тяжело страдал от головных болей, с которыми справлялся все увеличивающимися дозами наркотика» [20, c. 18]. Художник в бунинском рассказе также близорук, автор отмечает, например, как он «странно посмотрел на слугу невидящим взором очень близорукого и рассеянного человека» [4, т. 4, c. 164]. Близорукость художника здесь также может быть знаком состояния, противоположного просветленности, символом крайней деградации души.
Другой значимой деталью в образе бунинского художника является его психическая неуравновешенность. Герой работает над картиной в измененном сознании, под воздействием выпитого одеколона: «Он порывисто захлопнул альбом. В чемодане торчала из белья оплетенная фляжка с одеколоном. Он вскочил, быстро отвинтил ее крышечку и обжигаясь, стал пить. Опорожнив фляжку почти до дна и отдуваясь от душистого пламени, с пылающим горлом, он опять пошел шагать по комнате» [4, т. 4, c. 170]. В приеме опия, спасающего его от отчаяния, признается и Ницше в своих письмах [20, c. 21]. Художник проводит эксперименты над самим собой; создавая творение он руководствуется не чувством, не страстью, а скорее — аффектом. Все это позволяет полагать, что бунинский художник –трагический «культурный герой» ницшеанского типа.
При этом «ницшеанская» тема в творчестве И. Бунина не ограничивается рефлексией личности самого философа. Скрытый диалог И. Бунина и Ф. Ницше обнаруживаются в разработке темы Времени, которая приобретает в начале ХХ века особую актуальность. «В литературе и философии ХХ в. становится популярным архаический миф о вечном возвращении, который пронизывает произведения Ф. Ницше, О. Шпенглера, А. Дж. Тойнби, Л. Н. Гумилева и др.». [13, c. 61]. Одна из наиболее известных работ, посвященных теории цикличности — труд М. Элиаде «Миф о вечном возвращении», где отражена концепция восприятия мира как постоянно повторяющихся событий [19].
Своеобразное осмысление мифа о вечном возвращении обнаруживается и в бунинских текстах, где тема времени становится предметом размышлений героя и отправным пунктом в процессе его самопознания. Заметно выделяются в этом отношении произведения И. Бунина 20-х годов: «В ночном море» (1923), «Несрочная весна» (1923), «Город Царя Царей» (1924), «Скарабеи» (1924), «Ночь» (1925). Каждый из названных рассказов включает определенные философские рассуждения писателя, связанные с восприятием границ и сущности времени.
При этом традиционной для всего творчества И. Бунина является мысль о «безвременной природе», которая существует, минуя годы и столетия. Так, в рассказе «Несрочная весна», заканчивая описание старинного дома, автор замечает, что людей разных поколений сближает ощущение неизменного природного цикла: «радостный солнечный день, все такой же, как и сто, двести лет тому назад» [4, т. 4, c. 213]. Эти же слова повторяются в другом отрывке рассказа: «За стенами же пел, гудел летний ветер, — все тот же, тот же, что и двести, сто лет тому назад. И я был один, совершенно один не только в этом светлом и мертвом храме, но как будто и во всем мире» [10, c. 54]. Бунинского героя, остро чувствующего свое одиночество на фоне могущественной природы, словно сопровождают слова Ф. Ницше: «Беги, друг мой, в свое уединение: я вижу тебя искусанным ядовитыми мухами. Беги туда, где веет суровый, свежий воздух!» [10, c. 54]. Для И. А. Бунина и для Ф. Ницше возвращение к природе, к ее дионисийскому началу означает, прежде всего, свободу творчества, освобождения от навязанных толпой норм и правил поведения. Только в природе, не имея установленных образцов и схем, человек может творчески действовать.
Бунинский герой ощущает не просто близость своих мыслей и чувств духовному миру предыдущих поколений. Он допускает, что жил некогда, временно умирая и вновь воскресая: «И росло, росло наваждение: нет, прежний мир, к которому был причастен я некогда, не есть для меня мир мертвых, он для меня воскресает все более, становится единственной и все более радостной, уже никому не доступной обителью моей души!» [4, т. 4, c. 216].
Подобные рассуждения характерны для многих произведений писателя: «Но была весна, и на всех путях наших весело и мирно цвели все те анемоны и маки, что цвели и при Рахили, красовались те же лилии полевые и пели те же птицы небесные…» («Роза Иерихона») [4, т. 4, c. 64]; «То же самое солнце, что когда-то увидел после своей бессонной ночи бледный, заплаканный Петр, вот-вот опять взойдет и надо мною. И почти те же самые чувства, что наполнили когда-то Петра в Гефсимании, наполняют сейчас меня, вызывая и на мои глаза те же самые слезы, которыми так сладко и больно заплакал Петр у костра» («Ночь») [4, т. 4, c. 255].
«Но страшно зыбки мои представления времени, пространства» [4, т. 4, c. 222], — говорит И. А. Бунин в рассказе «Ночь». Писатель рассуждает о невозможности осознания человеком неизмеримого временного потока: «Мое рождение никак не есть мое начало. Мое начало и в той (совершенно непостижимой для меня) тьме, в которой я был зачат до рождения, и в моем отце, в матери, в дедах, прадедах, ибо ведь они тоже я, только в несколько иной форме, из которой весьма многое повторилось во мне почти тождественно» [4, т. 4, c. 221]. Подобные мысли находим у Ф. Ницше в «Веселой науке»: «От этих врат Мгновенья убегает длинная, вечная дорога назад , позади нас лежит вечность. Не должно ли было все, что может идти, уже однажды случиться, сделаться, пройти?» [10, c. 162].
Таким образом, различные интенции Ф. Ницше как биографические, так и собственно философские составляют особое смысловое поле бунинской мысли. Идея творения нового человека, воспринятая от Ф. Ницше, повлекла за собой ряд социально-исторических и культурных трансформаций, изменивших мировоззренческие установки людей нового века, и интерпретируемых И. Буниным как трагически необратимые и губительные для русского человека. Идея Ницше о вечном возвращении переплетается с концептуально значимой для творчества И. Бунина идеей о цепи перерождений, представляя собой индивидуальный синтез мировых идей и культурных символов. Образы природы как олицетворения свободы и творчества при этом выступают у И. Бунина «безвременными», не ограниченными рамками рождения и смерти в отличие от человеческих перерождений.
Литература:
1. Агафонова В. Д. К проблеме «Бунин и русские символисты»: «Творец нового мира» в рассказе И. А. Бунина «Безумный художник» // Культура. Духовность. Общество. 2016. № 22. С. 44–51.
2. Беляев Д. А. Идея сверхчеловека в творчестве М. Горького: рецепция ницшеанского Übermensсh и социально-революционный порыв // Изв. Сарат. ут-та. Нов. сер. Сер. Философия. Психология. Педагогика. 2019. Т. 19, вып.2. С. 135–139.
3. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. 220 с.
4. Бунин И. А. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Воскресенье, 2006.
5. Гройс Б. Поиск русской национальной идентичности. Россия и Германия: опыт философского диалога. Немецкий культурный центр им. Гете. М.: 1993. 350 с.
6. Дворяшина Н. А. «Болезнь ницшеанства» в художественном осмыслении З. Н. Гиппиус. Известия Волгоградского государственного педагогического университета, № 7, 2009. С. 174–178.
7. Каменецкая Т. Я. Эволюция повествования в произведениях И. А. Бунина 1910–1920-х годов: Дис.... канд. филол. наук: 10.01.01. — Екатеринбург: 2008. 200 с.
8. Колобаева Л. А. От опыта «превозмогания» пессимизма к утверждению жизни как источника радости. Горький и Ницше // Колобаева Л. А. Философия и литература: параллели переклички и отзвуки (Русская литература ХХ века). М., 2013. С. 75–89.
9. Лотман Ю. М. Два устных рассказа Бунина (к проблеме «Бунин и Достоевский») // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. — Таллинн: Александра, 1993. — Т. 3. — С. 172–184.
10. Ницше Ф. Полное собрание сочинение: в 13 томах. Т. 4: Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. / Пер. с нем. Ю. М. Антоновского; пер. комментария А. Г. Жаворонкова; науч. Ред. Е. В. Ознобкиной. М.: Культурная революция, 2007. 432 с.
11. Нордау М. Вырождение / пер. с нем. И предисл. Р. И. Семинтковского. М.: Республика, 1995. 400 с.
12. Повилайтис В. И., Закеев А. М. Об истории появления философии Ф. Ницше в России // Прибалтийские исследования в России: Материалы Международной конференции. Калининград: Изд-во БФУ им. Канта, 2016. С. 220–226.
13. Руднев В. П. Словарь культуры ХХ века. — М.: Аграф, 1998, 384 с.
14. Соколова Ю. П. Архетип «Ницше» в русской литературе 1890–1910 гг.: дис. …канд. филол. наук. Магнитогорск, 2002. 170 с.
15. Фридрих Ницше: наследие и проект / Сост. И отв. ред. Ю. В. Синеокая, Е. А. Полякова; Жаворонков, И. М. Полякова. М.: Издательский Дом ЯСК: Языки славянской культуры, 2017. 824 с. С. 21.
16. Хетагурова Д. К. Трансформация богоборческих мотивов в поэзии символизма (К. Д. Бальмонт, Ф. К. Сологуб, А. И. Токаев). Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 7, 2020. С. 73–79.
17. Шестов Л. И. Достоевский и Ницше: философия трагедии. М.: Академический проект, 2020. 462 с.
18. Щеглов В. Г. Граф Лев Толстой и Фридрих Ницше: очерк философско-нравственного их мировоззрения. Москва: URSS, 2022. 256 с.
19. Элиаде М. Миф о вечном возвращении / пер. с фр. Е. Морозовой, Е. Мурашкинцевой. СПб: Алетейя, 1998. 250 с.
20. Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. — СПб.: Медуза, 1993. 463 с.
21. Ясперс К. Ницше и христианство / Карл Ясперс; Пер. с нем. Т. Ю. Бородай. М.: Моск. Филос.фонд: Медиум, 1994. 113 с.
