В русском обществе традиционно в течение достаточно длительного исторического времени женщина не обладала не только какими-либо правами (причем это отсутствие прав распространялось на все сословия), но и какими-либо возможностями развития личности вне семейно-бытовых отношений, при этом, героическое начало присутствовало в осмыслении роли женщины всегда. Выскажем предположение, что данный факт связан, бесспорно, с тем, что Древняя Русь, а затем и Россия на протяжении всего своего исторического развития постоянно вела кровопролитные войны, то инициируя их сама, то защищая собственную территорию от завоевателей. Естественным итогом военных событий становился дефицит мужского населения сознательного возраста, что подталкивало женщину к необходимости принятия решений, важных для нее самой, ее детей и престарелых родителей. Благодаря такому многовековому процессу и сформировались «женщины-героини», постоянно преодолевающие трудности, сталкивающиеся с непреодолимыми препятствиями и выходящие с честью из сложных ситуаций, а зачастую способные пожертвовать собой не только ради собственной семьи, но и ради общественного блага. Конечно, именно «женщины-героини» становятся наиболее востребованными в русской литературе советского периода.
В данной статье мы рассмотрим те доминанты, на которые в дальнейшем будет опираться советская литература в создании характеров женщин — соратниц в революционной борьбе. Иначе говоря, рассмотрение основных аспектов моделирования художественного концепта «героиня» применительно к «женщине-героине» в текстах русской классической литературы XIX в. должно привести нас к пониманию того, что стало, в конечном счете, фундаментом образа «новой женщины» в ХХ в.
Нельзя не согласиться с В. Н. Кардапольцевой в том, что к «женщине-героине» близка «женщина-воин, неуемная активистка, для которой основной формой деятельности является общественная работа. Домашняя работа, семья для нее — далеко не главное в жизни. К этому типу мы также причисляем советизированных женщин, русофеминисток, феминисток по западному типу <...> В этот тип нами включены также «горячие сердца» (термин впервые употребил А. Н. Островский) и так называемые «пифагоры в юбках», «учёные дамы»» [4, с. 55]. Итак, в классификации В. Н. Кардапольцевой в рамках типа «женщины-героини» выделены следующие подтипы: «горячие сердца», «пифагоры в юбках», женщина-воин, феминистки.
Русская философия XIX — начала ХХ вв., впрочем, как и западноевропейская, зачастую стоит на позициях отрицания свойства быть субъектом у женщины, отсутствия деятельного начала, инициативы, интенциональности как таковой. Так, В. Розанов считает, что «Я» — мужчина с гору величиной, «Я» женское <...> просто прислонено к мужскому «Я» [6, с. 167]. Философ склонен соглашаться с утверждением о способности женщины на подвиг, о ее заслугах перед обществом и отечеством, но, тем не менее, указывает, что гораздо более удачны ее воплощения в роли «хозяйки» и «домоводки». Также Н. Бердяеву свойственны схожие тезисы: «Есть женский вопрос, идущий из тенденции не «сравняться» с мужчиною, но из тенденции твердо и выпукло поставить именно свое желание и особливое «я» и потребовать, чтобы цивилизация, грубая и слишком «обще»-человеческая, несколько остановилась и задумалась, прежде чем сломить и окончательно загрязнить это хрупкое и нежное «я». Есть и не умер женский вопрос в смысле именно «домашнего очага», сохранения «женственности», соблюдения вечных в природе, но и в искусственной цивилизации могущих быть разрушенными черт «материнства», «семьянинки», «хозяйки дома»» [1, URL: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_jenchina_pered_velikoy_zadachey.html].
П. А. Флоренский утверждает: «Женская деятельность в значительной мере, в более значительной, чем мужская, есть деятельность не самой женщины, а других сил в женщине» [7, с. 149]. Разделяет эту точку зрения и Н. А. Бердяев, по мнению которого, «у женщин очень слабо развито чувство истории, их очень трудно довести до сознания исторической задачи и исторической ценности <...> Если бы в мире господствовало исключительно женское начало, то истории не было бы, мир бы остался «в частном» состоянии, в «семейном» кругу» [1, URL: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_jenchina_pered_velikoy_zadachey.html] . Разумеется, эти суждения, в известной степени, односторонни, однако мы должны принимать во внимание и ту социокультурную и историческую обстановку, в рамках которой возникают охарактеризованные выше концепции, а также субъективность выдвигаемых философами постулатов.
Резко противоположные друг другу общественно-политические позиции западников и славянофилов распространялись и на «женский вопрос». Так, западники выступали за эмансипацию женщин в чувственной и эмоциональной сфере, ориентируясь во многом на творчество и мировоззрение Ж. Санд. Наиболее ярко это направление решения «женского вопроса» воплощено в произведениях А. Герцена, А. Дружинина, А. Писемского. Славянофилы, напротив, осуждают «вольность» проявления чувств у женщины. Однако и те, и другие сходятся во мнении, что в отношениях между полами счастье возможно только тогда, когда есть взаимопонимание между мужчиной и женщиной, при этом женщина должна быть осознана как личность, равная мужчине.
Особую проблемную сферу в художественных текстах русской литературы составляет привязанность женщины к мужчине в плане «растворенности» в нем, в желании создать семью. По словам А. И. Герцена, «женщина больше сосредоточена на одном половом отношении, больше загнана в любовь. Она больше сведена с ума и меньше нас доведена до него» [2, с. 209]. Как это ни странно, все сильные женщины в художественных текстах русской классической литературы, «женщины-героини» связывают свою личностную реализацию с любовью к мужчине, с жертвенностью во имя его интересов, во имя семьи и детей. Отметим в этой связи, что для «женщины-героини» в матримониальной сфере уже намечен конфликт между общественным и личным: «женщины-героини» русской классики часто несчастливы в браке, не реализуются в материнстве. Следовательно, авторское языковое сознание русских писателей, вольно или невольно пытается доказать несовместимость в одной героине этих двух противонаправленных, как им кажется, сил.
«Женщину-героиню» в романе «Обломов» характеризует гордость, достоинство, а также ирония по отношению к герою, который заведомо слабее ее в плане проявления духовности (репрезентанты выделены курсивом): «Долго после того, как у него вырвалось признание, не видались они наедине. Он прятался, как школьник, лишь только завидит Ольгу. Она переменилась с ним, но не бегала, не была холодна, а стала только задумчивее.
Ей, казалось, было жаль, что случилось что-то такое, что помешало ей мучить Обломова устремленным на него любопытным взглядом и добродушно уязвлять его насмешками над лежаньем, над ленью, над его неловкостью…
В ней разыгрывался комизм, но это был комизм матери, которая не может не улыбнуться, глядя на смешной наряд сына. Штольц уехал, и ей скучно было, что некому петь, рояль ее был закрыт — словом, на них обоих легло принуждение, оковы, обоим было неловко » [3, URL: https://ilibrary.ru/text/475/index.html].
«Женщина-героиня» в большей степени активна, она предпринимает определенные действия против сковывающей ее действительности. Так, Ольга Ильинская показана И. А. Гончаровым разносторонне — с позиций тех переживаний, эмоций, которые сопутствуют ее поступкам и/или являются их мотивами, а также в координатах собственно активной деятельности. Например: «Но она знала, отчего у него такое лицо, и внутренне скромно торжествовала, любуясь этим выражением своей силы.
— Посмотрите в зеркало, — продолжала она, с улыбкой указывая ему его же лицо в зеркале, — глаза блестят, боже мой, слезы в них! Как глубоко вы чувствуете музыку!..
— Нет, я чувствую… не музыку… а… любовь! — тихо сказал Обломов.
Она мгновенно оставила его руку и изменилась в лице . Ее взгляд встретился с его взглядом, устремленным на нее: взгляд этот был неподвижный, почти безумный, им глядел не Обломов, а страсть.
Ольга поняла, что у него слово вырвалось, что он не властен в нем и что оно — истина.
Он опомнился, взял шляпу и, не оглядываясь, выбежал из комнаты. Она уже не провожала его любопытным взглядом, она долго, не шевелясь, стояла у фортепьяно, как статуя, и упорно глядела вниз, только усиленно поднималась и опускалась грудь …» [3, URL: https://ilibrary.ru/text/475/index.html].
Знаменитый монолог Катерины из драмы А. Н. Островского «Гроза» также манифестирует доминантные признаки «женщины-героини»: этот персонаж способен нарушить все запреты ради своей «мечты», осуществления несбыточных надежд на лучшую, счастливую жизнь: «Лучше бы я больна была, а то нехорошо. Лезет мне в голову мечта какая-то. И никуда я от нее не уйду. Думать стану — мыслей никак не соберу, молиться — не отмолюсь никак. Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела нехорошие. И то мне представляется, что мне самое себе совестно сделается. Что со мной? Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы, а точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду …» [5, URL: https://ilibrary.ru/text/994/index.html].
Катерине присуща решительность как один из основных признаков «женщины-героини»(репрезентанты выделены курсивом): «Если я с ним хоть раз увижусь, я убегу из дому, я уж не пойду домой ни за что на свете » [5, URL: https://ilibrary.ru/text/994/index.html]. «Женщине-героине» также свойственна искренность, и Катерина говорит о себе: « Обманывать-то я не умею, скрывать-то ничего не могу » [5, URL: https://ilibrary.ru/text/994/index.html]. Катерина — «женщина-героиня», репрезентанты которой близки к традиционному типу героини: «Ночи, ночи мне тяжелы! Все пойдут спать, и я пойду; всем ничего, а мне — как в могилу. Так страшно в потемках! Шум какой-то сделается, и поют, точно кого хоронят; только так тихо, чуть слышно, далеко-далеко от меня… Свету-то так рада сделаешься! А вставать не хочется: опять те же люди, те же разговоры, та же мука. Зачем они так смотрят на меня? Отчего это нынче не убивают? Зачем так сделали? Прежде, говорят, убивали. Взяли бы да и бросили меня в Волгу; я бы рада была . «Казнить-то тебя, — говорят, — так с тебя грех снимется, а ты живи да мучайся своим грехом» [5, URL: https://ilibrary.ru/text/994/index.html].
«Женщина-героиня» постоянно преодолевает трудности, сталкивается с непреодолимыми препятствиями и выходит с честью из сложных ситуаций. Свою цельность «женщина-героиня» обретает в русской классической литературе тогда, когда с необходимостью осознается так называемый «женский вопрос» и начинает разрабатываться тема женской эмансипации. Именно в этот момент «женщина-героиня» с полным правом занимает позицию главного персонажа.
Литература:
- Бердяев Н. Женщина перед великою задачею [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_jenchina_pered_velikoy_zadachey.html
- Герцен А. И. Собрание сочинений: в 30 т. Т. 10. Былое и думы. 1852–1856. Ч. 5. — М.: Изд-во АН СССР, 1956. — 536 с.
- Гончаров И. А. Обломов [Электронный ресурс] // Гончаров И. А. Собрание сочинений: в 8 т. Т. 4. — М.: Гос. изд-во худ. лит., 1953. — 520 с. — Режим доступа: https://ilibrary.ru/text/475/index.html
- Кардапольцева В. Н. Женские лики России. — Екатеринбург: Гуманитарный университет, 2000. — 160 с.
- Островский А. Н. Гроза [Электронный ресурс] // Островский А. Н. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 2. — М.: Гослитиздат, 1950. — Режим доступа: https://ilibrary.ru/text/994/index.html
- Розанов В. В. Религия. Философия. Культура: сб. соч. Т. 1. — М.: Республика, 1995. — 496 c.
- Флоренский П. А. Тайна имени. — М.: Мартин, 2007. — 384 с.
