Многогранная личность эпохи Серебряного века Зинаида Гиппиус в произведениях 1890 – 1906гг. создает галерею женских образов, которые динамизируют, определяют ход сюжета рассказов. С одной стороны, мы наблюдаем изображение «идеальных» героинь, несущих в себе новое, эстетическое зрение, преображающее мир в «чрезмерном рвении в обретении недостижимого» [1, с.7]. Но обязательно им в сюжетной ткани повествования противопоставлены женщины-антагонисты, являющиеся сторонницами патриархального уклада жизни, выполняющих общепринятое предназначение: быть женой, матерью, послушной дочерью.
Известна неприязнь Гиппиус к женщинам, которые «погрязли в быту», и образы таких героинь приобретают символическое назначение разрушительниц счастья. В рассказе «Влюбленные» Анатолий Саввич вдруг понимает, что в браке с молодой женой любовь улетучивается, подменяется физическим влечением, а истинное чувство уходит невозвратно. Его жена Катя (а поженились они три – четыре месяца назад) уже свила «уютное гнездышко», и Анатолий стремится преодолеть состояние убаюкивания, сонности, сытости, когда не о чем мечтать, не к чему стремиться. «Мещанское счастье» в семейной жизни с Катей, бездуховной, приземленной, звучит как тема опошления человека. Весна, символически приносящая возрождение чувств, навсегда убивает в Анатолии последние, а «теплота спокойной радости», ассоциирующаяся с Катей, заставляет забыть о счастье. Героиня с таким же именем (Катя) в рассказе «Мисс Май» несет духовную смерть жениху Андрею. Брак с такой женщиной не может быть счастливым, даже если он основывался первоначально на любви. Ограничение круга интересов Кати сферой быта: кухней, ведением хозяйства и т.п. – ложный космос, на самом деле, это уничтожение воли возлюбленного, следовательно, нравственная гибель обоих. Дублёром Кати в тексте выступает её будущая свекровь: Домна Ниловна. Семантика имени матери Андрея несет в себе сжигающее начало, и её излюбленный локус бытования, где она «укрепляется в мыслях» - «теплушка» – тесная комнатка, где «от спёртого воздуха душно» [2, т. I, с. 512]. Автор в описании подобных Кате недалеких, живущих только физическими удовольствиями женщин, не скрывает своего отношения к ним. В рассказе «Тварь» осуждение Саши-баронессы идет именно от мужского героя-резонера: «А посмотри на нее: она ничего не знает, как зверь про себя не знает, что он зверь» [2, т. III, с. 308]. Сравнение Сашеньки со зверем оправданно: она не переживает по поводу разлук с мужчинами, в которых влюблялась. Она не способна испытывать чувства привязанности, долга, и живет от встречи до новой встречи, сразу забывая объект страсти после физического контакта. Намёк на «царственность» в её прозвище среди «низов» Петербурга – «баронесса» - отсылает нас к легенде о Клеопатре, но этот образ профанируется: «Саша могла только беспрерывно переносить свою влюбленность со старого на нового, а когда не было никого на примете – выходила вечером на улицу, искала и находила, - то скоро её записали проституткой» [2, т. III, с. 302]. Подчинив свое существованию животному инстинкту, Саша не задумывается о смысле человеческого бытия, поэтому она становится в глазах Александра Михайловича тварью, хтоническим существом - зверихой: «мерзись с человеком лучше, да не со зверихой» [2, т. III, с. 310].
Образ сестры в прозе Гиппиус также может становиться деструктивным, так Каролина в «Живые и мёртвые», советуя своей сестре Шарлоте выходить замуж за мясника Иоганна, мотивирует личную заинтересованность: чтобы хотя бы у сестры был здоровый муж и ребенок: «Иоганн такой здоровый, сильный, ты будешь с ним спокойна, детей наживете крепких…» [2, т. II, с. 101], но её настойчивые «созидательные» действия и ухищрения, приводят лишь к смерти Шарлотты.
Роль устроительницы счастья для своего племянника Платона из рассказа «Цыганка» берет и Каролина Петровна, в своей речевой стратегии она подчиняет волю молодого человека упоминанием о долге перед матерью: «Я вызвала тебя, Платон, имея для тебя в виду подходящую невесту, жениться на которой ты обязан, потому что своей женитьбой ты обеспечишь, успокоишь мать, а сам пристроишься» [2, т. I, с. 438]. В результате психологического давления он женится на подруге своей любимой, проявляя высшую степень апатии и пассивности: «Делайте со мной, тётя, что хотите. В ваши руки отдаюсь» [2, т. I, с. 440].
Образ матери в рассказах «Яблони цветут» и «Совесть» генетически восходит к: типу домашнего деспота, который привык командовать родственниками. В «Совести» мать на глазах двух маленьких дочерей приказывает прислуге убить щенят Жучки: «Непременно всех утопи. Не выношу этого писка» [2, т. I, с. 470]. Её нелюбовь к собственным детям, отстраненность и недоброжелательность чувствует десятилетняя девочка Наташа: «Только мама не любит с нами долго возиться: чуть мы разыграемся, сейчас нас отсылает: «Идите к своим куклам!» [2, т. I, с. 464], её речь насыщена конструкциями с повелительным наклонением: «идите», «признайтесь», «велела идти спать», «велела перестать», «оставь меня». Эта женщина подталкивает свою сестру Зину на брак с нелюбимым, но богатым человеком. Тема женитьбы на нелюбимом / нелюбимой – сквозная тема творчества Гиппиус, и немаловажным в развитии темы становится то, что инициаторами брака становятся персонажи, которые поддерживают патриархальные устои. Им под силу также и разрушить неугодный союз.
С детства герой рассказа «Яблони цветут» воспринимает только мать, отец же не является значимым в его жизни. «С отцом я даже не разговаривал никогда. Пожилой господин, вечно занятый какими-то постройками, живший в другой половине дома, он совсем не интересовал меня» [2, т. I, с. 262-263]. В константной, отстраненной характеристике отца анормальность общения сына ним дополняется странными отношениями с матерью. Безымянная в этом рассказе мать (знакова сама ситуация безымянности) – эгоистична, это осознает и Володя, ею движет инстинкт безраздельного обладания объектом своей любви – собственным сыном. Она является источником его жизненных сил, между ними существует прочнейшая связь, разорвать которую герой не отважится, потому что его останавливает страх перед невозможностью существования без матери: «Кто бы ласкал меня и ходил со мною гулять? А кто бы ухаживал за мною, когда я заболею? Да разве возможно ей оставаться без меня, когда мы ни на один день не расставались, все делали и обсуждали сообща?» [2, т. I, с. 264]. Жесткие рамки, обозначенные матерью, герой усваивает с раннего детства: «Если я скажу, что любил ее, - это будет не то слово: не люблю я воздух, пищу, - а жить без них не могу» [2, т I, с. 266]. Володя ощущает себя и мать единым, неделимым целым «Нас друг без друга понять было нельзя, а вместе… мы составляли одно целое» [2, т. I, с. 265] - мнимым целым.
Сконструированная матерью «личность» Володи представляет собой женский тип поведения: «Знаешь, Володя, - сказала мне раз мама, - ведь ты совсем не похож на мужчину, ты совершенно женщина, оттого, должно быть, мы с тобой так и сошлись… Или я сама так сделала, - прибавила она, подумав. – Ты, например, в мужском обществе и не бываешь никогда; а среди женщин я тебя видела – там ты тоже не ухаживаешь, а кокетничаешь. Не знаю… но мне кажется, будь ты мне чужой – ты мне не понравился бы» [2, т. I , с. 264].
Даже принадлежность героя к миру искусства – музыки (Володя подающий надежды музыкант) не способна до определенного времени пробудить его усыпленную матерью натуру. Поместив сына в некий «вакуум» - герой практически живет якобы по собственному желанию жизнью затворника, в замкнутое пространство, мать «оберегает» его от разомкнутого пространства (гулять выходят только вместе), ограничивая познание. Семантика сада в этом ключе приобретает черты «запретного» мира, который манит сына, но который враждебен матери: «Она даже сада нашего не любила – гулять ходила по улицам, говорила, что солнечный свет гораздо беспокойнее полутьмы гостиной, а ее духи лучше запаха настоящей весны» [2, т. I, с. 265]. С образом матери эксплицируется ольфакторный код: запах духов матери противопоставлен запаху сада. Постепенно подлинное (запах природы) вытесняет фальшивое, искусственное, связанное с матерью. После первой встречи с Мартой в саду герой подходит к матери, и ему кажется, что «ее духи пахнут не настоящей весной» [2, т. I, с. 270]. В финале, приехав на третий день из Москвы хоронить мать, он бесстрастно констатирует: «она уже стала разлагаться, такой уксусный и страшный запах шел от нее» [2, т. I, с. 278]. Но у Володи нет силы, чтобы окончательно победить материнское давление, и он отступается, отказываясь от Марты, ссылаясь на свою слабость перед всем, что сильнее его «я живу, потому что нет силы умереть» [2, т. I, с. 279].
Инициация героя происходит при встрече с необыкновенной девушкой. Разрываясь между запретом матери и данным обещанием Марте, он нарушает запрет и все-таки идет, приглашенный Мартой, в сад наблюдать как распускаются яблони. Яблоня – дерево, давшее плод искушения, этот жест героя в библейской трактовке представляется мотивом искушения, а также возможным освобождением от материнской гиперопеки.
После второй встречи в саду с Мартой герой испытывает лень, вялость, он бледен. В символическом плане в нем происходит борьба между прошлой жизнью и новой, причем Гиппиус подчеркивает мучительность борьбы, происходящей внутри Володи, изматывающей его. Мать Володи не способна на самопожертвование: «Я тебе жизнь отдала до последней капли – и ты мне всю отдай, всю, я к этому шла и не разлучалась с тобой, и сделала тебя сама – для себя!» [2, т. I, с. 274]. Чувствуя, что она теряет связь с сыном, мать превращает свой монолог в заклятье, а далее – в проклятье: «Я на самопожертвование не способна. Да и поздно теперь. Теперь – как бы ты ни любил жену, возлюбленную, как бы она тебя не любила – ты без меня не проживешь!» [2, т. I, с. 274] Иссушающая, опустошающая «любовь» матери, ее деструктивное начало, обрекающее на марионеточность, превращает героя в «живой труп»: «… мертвый, с полузакрытыми глазами», ему противен солнечный свет: «Солнце подошло к окну, и лучи упали на меня. Я словно испугался, встал и спустил занавеску. Солнце было не мое». [2, т. I, с. 275]. Параллельно с этим состоянием Володи писательница намеренно подчеркивает, что мать энергично готовится к отъезду: актуализируется явный вампиризм матери.
Руководствуясь либо личным эгоизмом, либо «благими намерениями», подобные героини разрушают счастье и судьбы близких им людей. В поэтике Гиппиус они противостоят носительницам стихийного, бессознательного, но в то же время естественного начала, находящимся всегда в гармонии с природным миром и находятся с ними в оппозиции умертвляющее / оживляющее.
Библиографический список
1. Ученова В.В. «Мне нужно то, чего нет на свете…» / В.В. Ученова // Гиппиус, З.Н. Чертова кукла: Проза. Стихотворения. Статьи [Текст].– М.: Современник, 1991.
2. Гиппиус З. Н. Собрание сочинений. Т. 1 – 9. [Текст] / З.Н. Гиппиус.– М.: Русская книга, 2001 – 2005.
