Статья посвящена отдельным вопросам западноевропейского градостроительства последней трети ХХ века. На примере творчества архитекторов Р.Бофилла и Л. Крие исследуются специфические модели организации городской среды, которые представляют новое осмысление архитектурной традиции Нового времени.
Возрождение историзма в архитектуре Запада последней трети ХХ в. является, как отмечают многие исследователи [3, с. 44], наиболее характерной чертой постмодернизма. В контексте пересмотра целей и задач архитектуры сообразно изменениям социокультурного фона, традиционный элемент выступал антитезой рационального языка «нового движения», выражая стремление к образной выразительности, символизму, антропоцентризму архитектуры, преемственности традиций.
Одним из ключевых вопросов архитектурной полемики последней трети ХХ в. стала проблема функционирования и развития городской среды. Современные градостроительные концепции, основанные на принципах рационализации, стандарта, экономичного строительства и, в целом, индустриальной обоснованности, подвергались резкой критике со стороны постмодернизма. Сторонники новейшего движения выделяли типичные «ошибки» индустриального градостроительства, такие как радикальная санация, разрушение старых городских центров, неконтролируемое разрастание агломераций, застроенных типовыми спальными районами и, далее, нарушение структуры города как социального образования и организованной предметно-пространственной среды. Испанский архитектор Рикардо Бофилл (род.1939), ставший к началу 1980-х гг. одним из лидеров европейской «новой волны», пишет об «отвращении, которое архитекторы (середины ХХ в.) питали к городу», подразумевая здесь традиционный европейский город. «Оно (отвращение) выражается в отказе от принципа городской неразрывности и преемственности. Улицы и площади были преданы забвению ради тесно лепящихся друг к другу жилых корпусов. … Город перестал быть местом встреч, превратившись просто в транспортно-коммутационный узел…Новые корпуса становятся рядом со старыми и так до бесконечности. Никаких фасадов, никаких ордеров и осей; экспансия продолжается за счет сделок на недвижимость » [1, с. 105].
Критика модернизма сосредоточилась на двух основных факторах. Первый включает в себя вопросы функционального зонирования, развития коммуникаций, санации, организации общественных пространств, развития новых территорий. Второй отражает этическую сторону вопроса, а именно допустимость организации городского пространства извне, и также статус и полномочия проектировщика. Критике подвергся сам догмат «архитектора-реформатора», который предписывал, цитируя М. ван дер Роэ, «обращаться с клиентами… как с детьми» [3, с. 180].
Урбанистическое мышление последней трети ХХ в. демонстрируют несвойственную для постмодернизма общность. Единое решение, которое объединило теории и европейской (Р. Бофилл, Р. и Л. Крие, «Брюссельская школа») и американской школ (Р. Стерн, А. Дюани, Э. Платер-Зиберк) восходит к образу доиндустриального города – структуры самоорганизующейся и спонтанной, основанной на принципах культурной преемственности и самобытности. Решающее значение уделяется классической традиции, как ценностному ориентиру и принципам организации предметно-пространственной среды. «Классицизм дает своеобразную общую основу со строгими правилами, которая позволяет каждому творцу что-то менять, не нарушая связи» - отмечает Бофилл, постулируя классицизм как основу «чисто европейской (градостроительной) традиции»[1, с. 76].
Классической по своей сути является идея города как морфологически цельного пространства, которая получила развитие в рамках теории контекстуализма, разработанной в начале 1960 гг. [2, с. 108]. В основе ее лежит принцип взаимодействия позитивного (форма, здание) и негативного (фон, среда) пространств, образующих структуру города как сумму архитектурных объектов и связей между ними. «Эта модель, которая может быть прочтена любым образом – масса и пустота, черное и белое – является ключом контекстуального подхода» - отмечает Ч. Дженкс – «Соответственно этому аргументу провал «новой архитектуры» и планировки объяснялся, говоря кратко, отсутствием понимания городского контекста, акцентированием в большей степени объектов, чем тканей между ними, проектированием изнутри наружу, а не от внешнего пространства внутрь» [там же].
Теория контекстуализма, во многом, представляет развитие формальной эстетики Камилло Зитте (1843-1903), который исследовал художественные возможности исторически сложившейся городской среды, особенности ее композиции и образного строя. Анализируя структуру старых европейских центров, Зитте описал модели городского планирования, основанные на системе типов, сформировавшихся в процессе естественного развития среды. Город как взаимодействие зданий и пространств – улиц, площадей – представляет здесь структуру строго иерархичную и вместе с тем «живую», хаотичную, обоснованную естественными жизненными процессами.
Люксембургский архитектор Леон Крие (род. 1946) продемонстрировал возможности теорий Зитте в проекте реконструкции города Эстернах (1970, проект не реализован), который представляет сочетание современных, средневековых, барочных и классических элементов, объединенных коммуникациями улиц и площадей. Сохраняя морфологию исторической застройкой середины XVIII в., Крие разрабатывает систему общественных пространств – длинную эспланаду и группу площадей, а так же серию объектов, призванных связать новую и исторически сложившиеся среды – фасады зданий, аркады и колоннады. Центральная ось – диагональ, прорезающая группу площадей, соединяет центральный въезд в город и главную его площадь, на которой расположено каре, по всей видимости, муниципального знания. Справа расположена малоэтажная застройка старых городских кварталов, испрещенная сложной сетью переулков, скверов и площадей – «организованный хаос» естественного развития города.
Проект Крие, по сути, представляет «эмпирическое вмешательства» [5, с. 329] в естественную городскую среду. Проектируя новые общественные пространства, архитектор организует морфологические связи городской ткани, за счет иерархии общественной (центральная эспланада и площади) и жилой (кварталы) частей. В то же время, он акцентирует символические доминанты (общественные пространства и центральные здания) – архетипы, которые выступают здесь как «социальные и формальные ссылки, которые станут вехами современного города» [2, с. 107]. Контекстуальное значение проекта основано, по Дженксу, на диалектическом взаимодействии бинарных значений частного и общественного, прошлого и настоящего, на диалектике материального объема и пустоты.
Классицизм в проекте Эстернаха и в более позднем конкурсном проекте парижского квартала Ла Вилетт (1976, не реализован) может быть трактован символически и синтаксически. Крие обращается к традиционным схемам общественных пространств – закрытым площадям, широким симметричным эспланадам и проспектам – задавая иерархию города и не нарушая, при этом, естественной его структуры. В архитектуре центральных общественных и административных сооружений, Крие использует традиционные образы театра, храма, либо дворца. В пространстве города эти постройки, обеспеченные репрезентативными и символическими возможностями классического языка, выступают как своего рода контрапункты городской среды. «Братья Крие следуют положению Камилло Зитте об артикуляции непрерывного урбанистического пространства … текущего, пульсирующего и достигающего крещендо вокруг общественных зданий...» [там же]. В этом взаимодействии объекта и окружающего пространства картезианский классицизм Крие получает новое урбанистическое значения, и выступает антитезой свободно стоящего модернистского сооружения.
Характер эволюции идейно-творческой программы Крие представляет проект поселения Паундбери, которое было построено в начале 1990 гг. в предместьях британского города Дорчестер. Район включает в себя около 200 архитектурных сооружений – жилые дома, промышленные и муниципальные здания и обладает развитой инфраструктурой. По своей структуре и художественному решению, Паундбери порождает ассоциации то с городами-садами Генриха Тессенова (1876-1956), то со старинными кварталами западноевропейских столиц. Застройка единообразна и выполнена в классической и местной традиции; скатные черепичные крыши сочетаются с прямоугольными окнами, небольшими аркадами и колоннами. В плане, поселение перекликается со спонтанной жилой застройкой старого Парижа и люксембургского Эстернаха. Здесь те же изогнутые улицы, многочисленные переулки и площади, объединяющие малоэтажную застройку. Однако, в данном случае, архитектор не просто организует историческую городскую среду, он создает ее с нуля.
В проекте Паундбери Крие разрабатывает архетип традиционного европейского города, однако, это более чем стилизация. Перенося в конец ХХ в. тип доиндустриальной городской общины, он утверждает, тем самым, определенное культурное состояние и модели социального поведения. По замыслу Крие, структура города призвана оградить его и его жителей от деструктивного воздействия индустриализации. Плотность застройки и узкие пешеходные улицы создают общественное пространство, которое способствует развитию «добрососедских отношений». Характерна структурная и функциональная однородность поселения. Здесь нет делового квартала, спальных районов и главной улицы – этих, по мнению Крие, главных врагов современного города [6, с. 35]. Функциональное зонирование, которое является одним из ключевых принципов современного (модернистского) города также отсутствует. Вместо этого, архитектор объединяет различные секторы (жилой фонд, обслуживающие учреждения, промышленность, муниципальные институции) в рамках единой морфологической ткани – принцип замкнутой и самодостаточной общины, характерной для европейских поселений доиндустриального периода развития.
В проекте Паундберри Крие исследует прошлое с позиций более социолога, нежели архитектора. Обращаясь к истории, он прокламирует возрождение классической традиции как основы демократической среды и далее «демократических» общественных отношений.
Существенный вклад в развитие новых концепций градостроительства внес испанский архитектор Рикардо Бофилл (студия Taller de Arquitectura), реализовавший несколько крупных проектов, прежде всего во Франции. В 1978-1989 гг. Бофилл руководит застройкой центрального района французского города Монпелье. Параллельно архитектор разработал серию других градостроительных проектов, в том числе генеральный план реконструкции Валенсии (проект 1989 года, частично реализован), проект реконструкции южной части Стокгольма (1984-1989), и создал серию городских ансамблей, включая крупные жилые комплексы в Париже, Монпелье, Марн-ля-Валле и Сен-Кантен-ан-Ивелин, рассчитанные на 200 – 500 квартир каждый.
Риторика Бофилла лишена социального утопизма Крие, при этом в основных своих положениях урбанистические программы архитекторов схожи. Бофилл также говорит об антропоцентризме жилой среды, отрицая индустриальную эстетику «машинных» городов нового движения. Здесь можно обнаружить то же внимание к контексту, к проблеме взаимодействия формы и пространства и неприятие любых попыток насаждения структуры города из вне. На страницах книги «Пространства для жизни» архитектор обосновывает принцип де-зонирования и говорит об иерархии структурных элементов городской среды.
Исследуя возможности развития европейского города, Бофилл формулирует три основных принципа. Первый – «город определяется своим центром и своими окраинами» [1, с. 107] - выражает идеи композиционного единства и равновесия городской среды. Это подразумевает ограничение процесса урбанизации и достижение целостности структуры города как архитектурного образования. Следующий принцип – де-зонирование, смешение функций и населения, определяет связность городской ткани на уровне коммуникаций и жизнедеятельных процессов. Третий тезис, относящийся более к вопросам геополитики, нежели урбанистики, гласит о соответствии размера города масштабам региона и страны: «Гипертрофия столицы, например, Парижа, неизменно нарушает равновесие, как всей территории, так и региональных метрополий» - пишет Бофилл [там же].
Структура района Антигона в Монпелье, работы над которым начались в 1978 г., определяется двумя центральными задачами – добиться интеграции новой территории со старым городом и сохранить возможности дальнейшего развития территории. Композиция имеет осевое построение, организованное перспективой центрального проспекта. Он образует новую градостроительную ось, которая расширяет исторический центр на восток, в направлении реки Лез. По обоим концам оси Бофилл располагает две градостроительные доминанты: площадь Номбр д’Ор, которая связывает Антигону со старым городом и арку регионального совета, которая, одновременно, замыкает перспективу и открывает ее в акваторию Леза. Постройки Антигоны располагаются по сторонам оси с учетом ритмики площадей.
Композиционное и стилистическое решение района двойственно. С одной стороны, Бофилл акцентирует его целостность, подчеркивая оси и границы. В то же время, он интегрирует его в исторически сложившуюся городскую ткань. «Вместо создания нового, совершенно независимого города, обреченного на неудачу, ибо общество не срастается без исторической памяти, было принято решение об “укрупнении”. Каждое из новых, административных и конторских зданий сделано в своем особом стиле, но связанном с остальной частью города законами перспективы и геометрии. Расширение города постоянно связывается с совокупной картиной, и вводится целая система сообщений, переходов, лестниц, чтобы соединить новую площадь Номбр’д Ор со старым городом» [1, с. 111].
Подобно Крие, Бофилл проектирует Антигону по принципу де-зонирования, смешивая функции, и достигая, тем самым, определенных социальных значений. Квартал Антигоны – это не просто единица города; в большей степени это община, жилая среда. Различные институции – конторы и административные здания, жилые дома и небольшие предприятия составляют единую структуру. Первые этажи зданий Бофилл, следуя традиции, отдает под магазины и лавки. Интересна попытка проектировщика предотвратить разделение социальных слоев. Центральную и наиболее престижную часть района – площадь Нобр д’Ор – он застраивает домами с «невысокой квартплатой», вытесняя элитное жилье на окраины. «В связи с тем, что все жители квартала, идущие пешком из старого города, должны пересекать площадь Номбр ’д Ор, я смягчаю опасность исключительности и разделения.… В Антигоне нет взаимной неприязни и, тем более, ненависти общин. Смешение функций сопровождается смешением населения» - пишет Бофилл [там же, с. 115].
В целом, градостроительные программы последней трети ХХ века представлены более теорией, нежели практикой. Прецеденты масштабной застройки, подчиненной генеральному плану, подобно Паундбери и Антигоне, исчисляются единицами. Между тем, широкое распространение в 1980 – начале 1990 годов получили проекты реконструкций. Здесь можно отметить практику брюссельской группы ARAU, консолидированной под лозунгом «антииндустриальное сопротивление». Деятельность группы, была направлена на гуманизацию современного европейского города, восстановление традиционной среды и заключалась в создании «контрпроектов» [4, с. 45] по отношению к индустриальным проектам.
Интерес, с точки зрения градостроительства, представляет также международная выставка IBA-1987, задуманная в начале 1980-х гг. как своеобразный «контрпроект» по отношению к модернистской Interbau-57. Объекты выставки, к созданию которых были привлечены ведущие архитекторы Запада, включая Роберта (род. 1938) и Леона Крие, Чарльза Мура (1925-1993), Ханса Холляйна (род. 1934) и других, были возведены на территории Западного Берлина к 1987 г. Подобно Interbau, которая была призвана продемонстрировать последние достижение модернизма, IBA стала своеобразным резюме постмодернизма. Экспозиция первой выставки представляла собой сумму обособленных объектов, размещенных на площадке в берлинском районе Гинза, организаторы IBA, напротив, рассредоточили выставку, интегрировали ее в естественную ткань города. Архитекторы занимали незастроенные участки, разрушенные в годы второй мировой войны, либо новые территории, стремясь достичь оптимальной включенности, взаимодействия своих проектов с окружающей средой.
Независимо от целей и методов, будь то реконструкция, новый район либо санация старых жилых кварталов, цель постмодернистского урбанизма – традиционный город, классический по своей структуре, символике и социальным задачам. Сравнивая все приведенные выше примеры, можно определить характерные его черты. Малоэтажная застройка и продуманные коммуникации, где интересы пешехода учтены не менее интересов автовладельцев – выражают идеи антропоцентричности и гуманизма. Градостроительные доминанты - здания, площади, триумфальные арки - организуют структуру города и служат визуальными ориентирами. Смешение функций обеспечивает «здоровую социальную среду», что, в свою очередь, препятствует разрушению городской ткани, например, за счет разрастания спальных районов. Наконец, характерно внимание градостроителей к процессам естественного развития городской ткани, что в определенной степени ограничивает деятельность проектировщика, который задает лишь общую структуру и проектирует город с учетом его дальнейшего развития. С другой стороны, возможны такие необычные результаты как Паундбери, где архитектор сознательно формирует «спонтанную» историческую структуру, организованную по генеральному плану.
Литература:
- Бофилл Р. Пространства для жизни. – М.: Стройиздат, 1993
- Дженкс Ч. Язык архитектуры постмодернизма. – М.: Стройиздат, 1985
- Рябушин А.В., Шукурова А.Н. Творческие противоречия в новейшей архитектуре Запада. – М.: Стройиздат, 1986
- Рычков П.А. Идеи и проекты «Брюссельской школы»//Архитектура Запада. Модернизм и постмодернизм. Критика концепций. М.: Стройиздат, 1987
- Broadbent, G. Emerging Concepts in Urban Space Design. – New-York: Spoon Press, 1990
- Krier, L. Architecture. Choice or Faith. – Berkshire: Papadakis Publisher, 1998.
