Одним из крупных центров российской диаспоры в 1920-1930-х гг. являлась Северная Америка. Для большинства бывших россиян, стремившихся попасть после 1917 г. в США, главным было желание «уйти из ненормального состояния беженства, как такового, и перейти в трудное состояние эмигранта, желающего своим трудом пробивать свою жизненную дорогу»[1, л.2об]. В отличие от европейских анклавов российского зарубежья, лейтмотивом общественного самосознания которых была идея возвращения в Россию, русские американцы в большинстве своем стремились начать новую жизнь на новой родине, чему способствовала и географическая отдаленность от метрополии и специфика социально-культурной среды Североамериканского континента[2, с.86]. Для достижения этой цели необходимо было преодолеть не только языковой и ментальный барьеры, но и ряд объективных препятствий, связанных с особенностями иммиграционной политики США и Канады.
В начале 1920-х гг. в Северную Америку стали прибывать группы российских беженцев из Европы, Китая, Японии, причем для въезда в США и Канаду требовалось соблюдать ряд условий, достаточно сложных для большинства беженцев. Особенно желанной Америка была для тех, кто оказался после эвакуации Крыма в 1920 г. в Константинополе в крайне тяжелых условиях. В течение 1922 г. индивидуальным порядком отсюда выехало в Соединенные Штаты 396 человек, из них 196 мужчин, 128 женщин и 72 ребенка. Канадские визы за этот период получило всего 5 человек [3, л.65-66]. Для переезда в США или Канаду нужны были средства, а большинство беженцев находилось в материально стесненном положении. Большинство переселенцев воспользовались содействием международных и российских эмигрантских гуманитарных организаций – Красного Креста, АРА, ИМКА, Земгора и т.п.
Российская пореволюционная иммиграция в США оказалась под воздействием иммиграционного закона 1917 г., по которому в страну не допускались лица, не сдавшие экзамен на грамотность, не соответствовавшие ряду психических, моральных, физических и экономических стандартов. Еще с 1882 г. был закрыт въезд из Японии и Китая без специальных приглашений и поручительств. Политические ограничения на лиц, въезжающих в США, накладывал закон об анархистах 1918 г. Иммиграция в Соединенные Штаты в рассматриваемый период строилась на утвержденной в 1921 г. системе национальных квот и учитывала не гражданство, а место рождения иммигранта. Разрешение на въезд давалось строго индивидуально, как правило, по приглашениям университетов, различных компаний или корпораций, общественных институтов. Визы для въезда в США в рассматриваемый период выдавались американскими консулами в различных странах без вмешательства МИД США[4, с.189]. В частности, Б.А. Бахметьев после своего ухода в отставку и закрытия русского посольства в Вашингтоне должен был выехать в Англию, где получил визу для возвращения в США в качестве частного лица. Кроме того, законы о квотах 1921 и 1924 гг. дважды сокращали допустимую численность ежегодного въезда иммигрантов в США. Закон 1921 г. допускал въезд сверх квоты профессиональных актеров, музыкантов, преподавателей, профессоров и медицинских сестер, однако позднее Комиссия по иммиграции ужесточила свои требования.
Для российских беженцев дополнительные проблемы порой возникали из-за того, что национальные квоты определялись по месту рождения. В частности, российский эмигрант Ерарский, прибывший в США в ноябре 1923г., провел в изоляторе несколько дней из-за того, что в его паспорте местом рождения был обозначен г. Ковно, и в глазах американских чиновников он являлся литовцем; между тем, литовская квота на этот год уже была исчерпана[1, л.8]. Любопытно, что его проблему не могли решить ни российский консул в Нью-Йорке, ни представитель YMCA, опекавший иммигрантов. Однако, после серии статей в американских газетах, где был создан образ страдающего «русского великана» шести с лишним футов роста, бывшего якобы «ближайшего сотрудника царя», и описывались все трудности и опасности долгого плавания российских беженцев, риск принудительной репатриации в случае возвращения в Турцию и т.п., из Вашингтона было получено разрешение на временную визу под залог в 1000 долларов [1, л.9-10].
В 1924-1929 гг. общий иммиграционный поток составил 300 тысяч человек в год против более 1 млн. до Первой мировой войны. В 1935 г. годовая квота для уроженцев России и СССР составляла всего 2 172 человека, большинство прибывало через страны Европы и Дальнего Востока, в том числе, используя механизм поручительства и рекомендаций, спецвизы и пр.[6, с.231-232]
Главным условием для въезда российских беженцев в Канаду была готовность заниматься сельским хозяйством. В одном из заявлений Департамента иностранных дел Канады 1922 г. подчеркивалось, что «вследствие положения, в котором находится сегодня промышленность страны, канадское правительство не торопится с приемом иммигрантов, каким бы ни был род их занятия и какой бы национальности они ни были, за исключением тех случаев, когда речь заходит о специалистах по сельскому хозяйству»[7, с.220]. В то же время, сообщалось, что если российские беженцы, принадлежащие к крестьянству, захотят соединиться со своими родственниками или друзьями в Канаде, иммиграционные власти рассмотрят «любые паспорта и бумаги, удостоверяющие личность, имеющиеся у них на руках в данный момент»[7,с.220]. Лица, согласные осесть на землю, принимались Канадой и из Дальневосточного региона, чем воспользовались многие россияне, оказавшиеся в начале 1920-х гг. в Китае и Японии, значительную часть их составляли офицеры и казаки – участники антибольшевистского движения в Сибири и на Дальнем Востоке. По данным канадского отдела РОВС в 1923-1926 гг. в Канаду прибыло около 8 000 российских беженцев, из которых примерно 700 человек осело в Британской Колумбии. Наплыв пореволюционных эмигрантов в Канаду усилился после 1924 г., когда США сократили русскую квоту.
В целом, правовое положение российских эмигрантов в США было более благоприятным, чем в Европе: не требовалась регистрация в полиции, ношение при себе удостоверений личности, поощрялась натурализация[6, с.230]. Сказывался на юридическом положении российской эмиграции тот факт, что Соединенные Штаты не являлись членом Лиги Наций и, следовательно, не были связаны ее решениями относительно правового статуса беженцев. Этот фактор проявился уже в 1921 г., когда в Лиге Наций обсуждался вопрос о кандидатуре Верховного комиссара по беженским делам. Кандидатура Фритьофа Нансена представлялась российской эмиграции спорной, поскольку он считался сторонником большевиков. Русские зарубежные политические структуры высказывались в пользу полковника Ольдса – американца, стоявшего во главе европейского отдела Американского Красного Креста, однако его назначение было невозможным из-за запрета США своим представителям занимать должности по линии Лиги Наций[7, с.9]. Не признавался в США и юридический статус беженца, который российские эмигранты получили после введения «нансеновских» паспортов. Аналогичную позицию занимало и канадское правительство. В ответ на резолюцию Совета Лиги наций по проекту удостоверений личности для русских беженцев, принятую 20 июля 1922 г., Департамент иностранных дел Канады заявил, что не может поддержать документ, который не позволяет выслать его обладателя в страну постоянного проживания[7, с.220].
26 ноября (9 декабря) 1917 г. правительством большевиков были уволены со своих постов дипломатические представители России, отказавшиеся поддержать новую власть, в том числе, посол в Северо-Американских Соединенных Штатах Б.А. Бахметев и советник посольства в Вашингтоне К.М. Ону [8, с.389]. Декларацией от 5 июня 1922 г. Соединенные Штаты признавали статус российских консулов, назначенных Временным правительством[10, с.32]. Тем самым американское правительство, отказавшееся от официальных контактов с большевиками, подтвердило (хотя и не надолго) дипломатический статус Б.А. Бахметева и его право выступать в качестве представителя России, а фактически, российской эмиграции. Одновременно Б.А. Бахметев и С.А. Угет получили по соглашению с американскими властями временное право распоряжаться средствами русских учреждений в США[11, с.1-13].
Хотя российское посольство в Вашингтоне было закрыто 30 июня 1922 г., однако продолжало действовать финансовое представительство в Нью-Йорке, возглавлявшееся С.А. Угетом при сотрудничестве М.М. Карповича. Оно функционировало до 1933 г. – официального признания Соединенными Штатами СССР[5, с.83]. До этого же времени существовало российское консульство в Сиэтле. До 1922 г. российские консульства действовали в Нью-Йорке (генеральный консул – Ю.С.Романовский), Чикаго (А.М. Волков), Питтсбурге (Г.В. Чирков)[12, л.14, 87]. Несколько дольше (по-видимому, до 1924 г.) работало консульство в Монреале, которому осенью 1923 г. было перечислено из средств посольства в Вашингтоне на основную деятельность более 20 685 долларов[12, л.69].
В начале 1922 г. Б.А. Бахметев констатировал рост интереса американцев к русской эмиграции, особенно к положению детей, студенчества, квалифицированных специалистов. В то же время, именно американские организации стали выступили с идеей массовой репатриации русских беженцев, которую поддержала не только Лига Наций, но и некоторые эмигрантские структуры, в том числе Российское общество Красного Креста за границей. Политические лидеры зарубежной России в 1920 - начале 1930-х гг. неоднократно выражали опасения в связи с возможной высылкой в советскую Россию русских беженцев, нелегально находившихся на территории США. (Многие въезжали в страну по туристическим или другим временным визам, проникали на территорию США через мексиканскую и канадскую границы). В то же время, американские власти не практиковали выдворение из страны лиц, нуждавшихся в политическом убежище. Российские беженцы в ряде случаев оказывались до выяснения обстоятельств на Эллис Айленде (центр по приему иммигрантов вблизи Нью-Йорка в 1892-1943 гг., известный своими жестокими порядками, т.н. «Остров слез»). На «Острове слез» вновь прибывшие проходили медосмотр и опрашивались чиновниками иммиграционной службы. Лица, вызывавшие какие-либо сомнения, задерживались в условиях, комфортность которых зависела от класса билета, с которым прибывал иммигрант или, в ряде случаев, от его социального положения. «Здесь-то и происходят драмы, - свидетельствовал один из российских беженцев. – Одного задерживают за то, что он приехал за чужой счет или с помощью благотворительных организаций, другого задерживают, пока за ним не явится родственник или знакомые, которым можно послать телеграмму с вызовом»[1, л.8]. В мае 1934 г. глава российского генерального консульства в Нью-Йорке П.А. Руцкий сообщал В.А. Маклакову о молодом человеке, который въехал легально в США по студенческой визе, окончил университет и магистратуру, после чего обязан был в месячный срок покинуть страну. «После того, как власти убедятся, что он не мог получить выездной визы, и далее, что он как политический беженец не подлежит выдворению на родину, его выпустят на свободу, продержав, однако, на острове от 10 дней до двух недель», – указывает Руцкий[8, с.98].
В 1933-1934 гг. в США велась общественная кампания за проведение нового закона, по которому все русские беженцы, легально проживавшие в США и прибывшие нелегально до 1 января 1933 г., получили бы право легализоваться на месте и избавлялись от наблюдения иммиграционных властей и пребывания на Эллис Айленде. Соответствующий закон был принят 8 июня 1934 г., причем выявилось около 600 «нелегалов», из которых 150 проживали в Калифорнии[13, с.31].
Определенные проблемы для выходцев из России в рассматриваемый период возникли в эпоху «красного психоза» 1919-1921 гг., когда прокоммунистическая дореволюционная эмиграция подверглась полицейским репрессиям, а немногочисленные антибольшевистские круги диаспоры оказались в изоляции от основной массы российской колонии, увлеченной революционными событиями в России. Антикоммунистическая политика США начала 1920-х гг.[14, л.20] всячески приветствовалась консервативными слоями пореволюционной эмиграции – офицерскими и монархическими обществами, церковными кругами и т.п., но практически никак не сказывалась на их статусе или материальном положении. Многие представители «белой» эмиграции с огорчением констатировали симпатии американской общественности к советской власти, интерес к революционному искусству и т.п. А.С. Лукомский в своих воспоминаниях сообщает о конфликте (публичном споре) своей дочери Софии, служившей в начале 1920-х гг. в Нью-Йорке стенографисткой в Методистской церкви, с епископом, восхвалявшим советский строй. (Любопытно, что ее работодатели позднее принесли извинения в связи с этим эпизодом) [15, л.2].
Следует подчеркнуть, что, в целом, российская колония не являлась объектом специального внимания американских спецслужб и пользовалась политическими свободами наравне с другими иммигрантами, что в значительной степени определяло общественные настроения внутри диаспоры, в том числе, довольно отстраненное отношение к событиям на родине. Так, политические лидеры и общественность российской эмиграции были обеспокоены обозначившимися в конце 1920-х гг. намерениями США признать правительство большевиков. Однако основную активность в этом вопросе проявлял русский Париж и другие европейские центры зарубежной России.
Как уже говорилось выше, иммиграционные власти Канады принимали беженцев на условии подписания обязательства «сесть на землю»[16, л.323]. Однако среди российских эмигрантов, получивших разрешение на въезд в страну после 1917 г., было много бывших офицеров, финансистов и купцов, не имевших навыка работы в сельском хозяйстве. Кроме того, для обзаведения фермой требовался первоначальный капитал, которым они не обладали. В результате большинство перебивалось случайными заработками, нарушая обязательства, данные канадскому правительству[16, л.7]. В частности, в тяжелом материальном положении оказались многие российские военные эмигранты[17, с.79]. Офицеры работали шахтерами, чернорабочими, пильщиками и т.п. Часть беженцев опасалась в связи с этим депортации из Канады в Россию или Китай (по паспорту страны, откуда они прибыли). В том числе, в Ванкувере эта участь угрожала в конце 1926 года нескольким российским эмигрантам, среди которых были: врач, горный инженер и актер. (Данная проблема нашла отражение в письме канадского предпринимателя российского происхождения М.И. Айвазова генералу А.С. Лукомскому. Айвазов же стал инициатором прошения Православного братства, созданного российскими эмигрантами в г. Ванкувере, великому князю Николаю Николаевичу с просьбой направить обращение к премьер-министру Канады об особом правовом режиме для русских беженцев. Такое обращение было составлено и послано в декабре 1926 г. Однако, по сообщению генерал-майора А. Ионова, власти Канады наблюдали, прежде всего, за «малейшим признаком объединения или самодеятельности» эмигрантов, в среду общественно активных беженцев внедрялись полицейские агенты, в результате деятельности которых ряд лиц был выслан из страны «за коммунистическую пропаганду» [16, л.280]. Житель канадского города Саскатун Иван Функ писал в редакцию журнала Москва летом 1929 г.: «О жизни нашей в Саскатуни могу сообщить, что русские исполняют разные работы; большинство чернорабочие. После пятилетнего пребывания в Канаде иммигранты имеют право выхлопотать гражданство, что многие и делают. Количество таких прошений от русских превосходит во много раз прошения иммигрантов всех других стран вместе взятых»[18, с.27].
В период Гражданской войны в России 1917-1921 гг. существенную роль для русской диаспоры, в особенности ее финансовых и дипломатических структур, играли интересы американского бизнеса на территории России. Наличие американских капиталов в русских банках и предприятиях, национализированных большевиками, в то же время – неясность политического будущего страны, финансовые и экономические проекты антибольшевистских лидеров в случае свержения большевизма влияли на позиции деловых кругов Америки в отношении российской эмиграции и ее представителей. Русское консульство в Сан Франциско, в частности, в 1919 г. издавало на русском и английском языках деловой журнал «Вестник русско-американского сближения», в котором пыталось рекламировать возможности сибирского рынка для реализации американских товаров и выгоду эксплуатации природных ресурсов Сибири, призывало американских банкиров финансировать реорганизацию русской монетной системы. Все эти проекты связывались с Омским правительством адмирала Колчака[19]. Со счетов Временного правительства Б.А.Бахметьевым финансировалось поддержание в рабочем состоянии Транссибирской магистрали, осуществлялись в 1917 – начале 1920-х гг. выплаты по российским долгам, заключенным под гарантию американского правительства контрактам, и т.п.[5, с.52]
Особую проблему составляла защита имущественных и финансовых интересов эмиграции, неясностью правового положения которой стремился воспользоваться иностранный бизнес. Американские финансовые структуры стремились заблокировать использование российскими инвесторами своих капиталовложений в коммерческие предприятия и банки, имевших национализированные большевиками российские филиалы. «Попытки английских и американских банков, а также одного из французских банков, производивших операции в России, обогатиться за счет ограбленных Советами российских граждан, займут когда-нибудь свое место в судебных летописях Европы и Америки», – утверждал работавший в США российский адвокат Г.Б. Слиозберг[20, с.14].
В течение нескольких лет он совместно с американскими юристами отстаивал в нью-йоркском суде права российских держателей полисов американских обществ взаимного страхования «Нью-Йорк» и «Эквитэбль». Этим обществам удалось добиться принятия специального закона о приостановлении всех дел по искам, предъявленным о сделках на русские рубли. Закон прошел через обе палаты штата Нью-Йорк и получил одобрение губернатора-демократа Смита. Однако благодаря усилиям Г.Б. Слиозберга он все же был признан неконституционным, и в 1928 г. начались переговоры между его представителями, фирмой «Энгельгард, Поллак, Питчер и Стерн» и Обществом «Нью-Йорк» о валютности рубля для выплат по искам. В результате было заключено соглашение, по которому по искам, предъявленным представителями Слиозберга, выплачивалась выкупная стоимость полисов к декабрю 1918 г., а ставка рубля была определена в 25,25 цента, т.е. 50% золотой стоимости рубля. Кроме того, общество «Нью-Йорк» объявило, что будет добровольно, без участия суда рассчитываться по другим русским полисам по 12 центов за рубль[21,с.102].
Ситуация с вкладами российских беженцев в американских банках еще больше осложнилась в 1933 г., когда Литвинов «переуступил» американскому правительству русские капиталы в Америке. Верховный суд США в одном из своих решений распространил этот акт на счета национализированных советской властью акционерных обществ. Однако судебные решения по конкретным искам нередко принимались в пользу вкладчиков, что приводило к затяжным процессам. Так, спор о капиталах Московского страхового общества, на американских счетах которого находилось 458 тысяч долларов, продолжался еще в 1944 г.[2, с.4]
Российские эмигранты, стремившиеся выехать из Европы в США, порой становились жертвами мошенников, предлагавших за определенную плату устройство виз или льгот по квотам. Например, в 1928 г. во Франции появились рекламные проспекты, приглашавшие русских беженцев на обустройство в сельскохозяйственной зоне штата Флорида, который, действительно, нуждался в рабочих руках, однако власти штата решали эту проблему исключительно за счет внутренних миграций[23, л.1-2].
Недостаток научных и инженерных кадров в Америке обусловил благоприятный режим для въезда в страну и трудоустройства соответствующих специалистов из Европы и Дальневосточного региона, где российским ученым порой не удавалось найти приемлемую работу (в развитых странах – из-за переизбытка научных кадров, в европейской глубинке или Китае – из-за отсутствия инфраструктуры или незнания языка). Хотя квалифицированным специалистам-эмигрантам в США порой достаточно долго приходилось добиваться успеха, работать на низкооплачиваемых или технических должностях, все же факты, нередкие для Европы, когда русские инженеры или профессора надолго оказывались в положении разнорабочих, посыльных и т.п., не характерны для Америки.
Однако именно для представителей северо-американской диаспоры была характерна неудовлетворенность психологической атмосферой в обществе: «Тяжело… скучно… не жизнь, а машина какая-то» [24, с.4]. Переезжая в США или Канаду, российские эмигранты порой должны были делать выбор между наличием комфортной социально-культурной среды и материальной выгодой. Так, С.П. Тимошенко вспоминал: «Америка мне определенно не нравилась. Инженерной наукой никто не интересовался, я чувствовал, что придется жить в научном одиночестве. Оставаясь в Загребе, я был ближе к научным центрам. Я мог иногда участвовать в научных съездах. Мог печатать свои работы в наилучших европейских изданиях. Но если обратиться к материальной стороне дела, картина полностью менялась» [25, с.120].
Б.Г. Пио-Ульский отмечал, что в Америке, больше, чем где бы то ни было, незнание языка препятствовало получению работы по специальности. «Отличные русские инженеры, например, за время, необходимое для изучения языка, были малярами, садовниками и т.п.» [26, с.43]. Помощь в решении языковой проблемы оказывал Интернациональный институт, созданный для этой цели еще в 1913 г. В институте имелась русская секция, которой были организованы бесплатные курсы в нескольких крупных городах США. В его структурах находилась и работа для эмигрантов, знающих английский язык [13, с.31-32].
Большинство российских беженцев пореволюционной волны, освоив английский язык, устраивались на работу, однако мало кому удавалось найти «интеллигентный труд», особенно в небольших городах. Так, в Сиэтле в 1926 г. трудоустроены по специальности было около 10 человек: два врача, выдержавших экзамен на соответствие американским профессиональным стандартам, но практиковавших исключительно среди русских беженцев, преподавательница музыки, инженер-химик – компаньон парфюмерного предприятия, и т.п. Русский хирург, устроившийся сразу по прибытии в США в 1923 г. на службу (по всей видимости, в какое-то медицинское учреждение) с жалованьем 150 долларов в месяц почитался счастливчиком [28, с.100].
По сообщению консула Богоявленского «несколько генералов, даже одни профессор, инженер-путеец, несколько докторов, ряд офицеров и бывших чиновников и купцов моют и чистят железнодорожные вагоны». Российские беженцы трудились на лесопилках, в гаражах, гостиницах, на фабриках и заводах. Престарелый генерал Н.Г. Рыдзевский ходил по городу и точил ножи на станке собственного изготовления, привлекая клиентов своей необычной внешностью и выправкой. Его заработок составлял 12-15 долларов в неделю[16, л.294]. Полковник В.К. Акинтиевский вместе с супругой занимался изготовлением абажуров, А.М. Драгомиров чистил картошку в госпитале и т.п.[15, л.1,4]
Квалифицированные инженеры и архитекторы вынуждены были довольствоваться работой чертежников за небольшое жалованье[16, л.294]. В автобиографичном рассказе Н. Калужина середины 1920-х гг. говорится: «Я продолжал по-прежнему работать в опротивевшем мне офисе, так же исправно и аккуратно, как и все предыдущие четыре года моего «беспечального» жития в Америке; я являлся на службу в восемь с половиной, в двенадцать завтракал, а в четыре с половиной уходил домой. Все те же чертежи, чертежи на чертежи. Как все это надоело мне. Разве к этому я стремился, поступая еще не так давно в московское техническое училище? Лучшие годы свои мне довелось провести в кошмарах гражданской войны, а затем я попал в американский город безумия и порока, Чикаго, где и черчу опостылевшие мне чертежи и планы» [29,с.12]. В Сиэтле в начале 1920-х гг. российские офицеры работали на строительстве железной дороги [16, л.206]. В то же время, изучившие язык, как правило, получали работу по специальности, и «дальнейшее зависело от энергии и способности и, конечно, удачи» [26, с.43]. Эту же картину рисует Г.Боткин, который сообщает в июле 1926 г. А.С. Лукомскому из Нью-Йорка, что «большинство русских в Америке служит на фабриках, ездит на таксомоторах и, в среднем, зарабатывает, вероятно, от 100 до 200 долларов в месяц», замечая при этом, что «все большее количество переходит на лучшие места» [16, л.344]. Он же пишет: «Многие окончили здесь университеты и получили места по специальности. Имеются русские и в банках. Некоторые же, особенно из купцов, зарабатывают крупные деньги. Кое-кто подженился на богатых американках и блаженствует» [16, л.344].
Несколько имен материально обеспеченных эмигрантов, представлено в списке лиц, которых Комитет казны великого князя Николая Николаевича предполагал привлечь к сбору средств в Америке. Это супруги Л.А. и Е.Н. Шуматовы, лидер русского эмигрантского скаутизма полковник О.И. Пантюхов, гвардии полковник К.С. Султан-Гирей – владелец конюшен в Нью-Йорке, гвардейские офицеры Б.А. Ланг (пианист), Б.М. Лобузинский и Н.И. Коротков, художник В.К. Чегет, американский адвокат князь Д.Г. Эристов, банкир В.В. Хвощинский[30, л.17].
Некоторые российские офицеры смогли добиться преподавательских должностей в американской высшей школе. Например, старший лейтенант флота Д.Н.Федотов стал доцентом Пенсильванского университета в Филадельфии[31, с.591]. «Многие русские заняли выдающееся положение в науке и промышленности», - указывал Б.Г. Пио-Ульский в конце 1930-х гг., характеризуя российскую диаспору в Америке[26, с.43]. В то же время, социально-экономическое положение многих выходцев из России, не имевших образования, безработных и т.п., было достаточно сложным. К.М. Оберучев отмечал в одной из своих статей в 1925 г., что в Америке «масса недовольных русских эмигрантов»[32, с.21].
Российские беженцы, вновь прибывшие в США в начале 1920-х гг. и оказавшиеся в Нью-Йорке, в течение одной-двух недель получали крышу над головой в Славянском эмигрантском доме за счет Общества содействия русским. Однако комнаты здесь стоили довольно дорого (75 центов в сутки), так что по окончании бесплатного пребывания беженцам выгоднее было найти себе комнату или квартиру в городе, обходившиеся соответственно 5-12 центов в неделю и 40-60 долларов в месяц. Общество содействия русским и YMCA помогали в трудоустройстве на бисквитную фабрику или маслобойный завод, а наиболее удачливые получали работу на заводах Форда, где оплата труда была несколько выше. По вечерам желающие могли посещать бесплатные курсы английского языка (три раза в неделю по два часа), расположенные в разных районах города. На бисквитной фабрике в Нью-Йорке, где в 1920-е гг. работали многие бывшие россияне, платили 14-18 долларов в неделю, на маслобойном заводе - 18-25 долларов. При этом, в начале 1920-х гг. цены на продукты в США были относительно низкими: фунт сахара – 8 центов, мяса – 8 центов, свиные отбивные – 16 центов, хлеб «величиной в две булки» - 8 центов, масло сливочное подсоленное – 28 центов, высшего сорта – 60, ветчина – 60 центов. Корреспондент, зафиксировавший эти цифры, считал, что семья из двух-трех человек могла тратить на питание не более одного доллара в день. Обед в русском ресторане стоил 30-40 центов [1, л.12-13]. Суммируя приведенные выше данные о заработках, ценах на продукты и жилье, можно сделать вывод, что русский рабочий в США, особенно в первое время пребывания в стране, когда нельзя было рассчитывать на прибавку к жалованью, с трудом сводил концы с концами.
Сказывались на положении эмигрантов внутренние экономические и социальные проблемы США. Осенью 1928 г. один из корреспондентов генерала А.С. Лукомского сообщал, что безработица и эпидемия гриппа (инфлюэнцы), «сильно хватили по беженцам»[33, л.165]. Благотворительность и взаимная поддержка в отличие от европейской диаспоры была развита слабо, почти никакой поддержки не оказывали американские и канадские гуманитарные структуры. Хотя в начале 1920-х гг. ими были выделены значительные средства на социальные нужды беженцев и обучение молодежи в Европе.
Условия труда в США и Канаде были более тяжелыми, чем в Европе или дореволюционной России. Рабочая неделя на американских предприятиях обычно составляла 48 часов, но эмигранты с трудом привыкали к высокой интенсивности труда в Америке, которая значительно превышала стандарты других стран.
Русский рабочий в Канаде, поступив на место, в течение трех месяцев проходил испытательный срок (без жалованья), средний заработок на фабрике составлял 40-50 центов в час. На второй год работы можно было рассчитывать на сумму 12 долларов в неделю. Относительно в лучшем положении находились певцы, музыканты, танцоры, выступления которых охотно посещались местной публикой. По оценке А. Ионова, в середине 1920-х гг. «положение русского в соединенных Штатах и Канаде сильно разнится в неблагоприятную для Канады сторону и по обеспечению работой и по оплате труда, и для самообразования, и по отношению хозяев страны»[30, л.324].
Материальные проблемы дополнялись психологическим дискомфортом, который ощущали представители различных социальных групп эмиграции, в том числе, обеспеченные и свободно владевшие английским языком. Один из авторов журнала «Наука и жизнь», прибывший в Нью-Йорк из Константинополя, писал в мае 1923 г.: «В Константинополе русские создали свою – русскую жизнь… как ни больно и ни тяжело им приходилось под час, - оставались самими собой. В Америке же не то. Здесь они должны раствориться в общей массе и утратить свою индивидуальность»[32, с.21]. В то же время, некоторые русские американцы, в том числе, деятели искусства, чувствовали себя в Америке психологически комфортно. Например, знаменитый хореограф и танцовщик Джордж Баланчин с 1933 г. постоянно работавший в США, «принял Америку сразу целиком и, по утверждению его биографа Б. Тайпера, никогда не страдал ностальгией. Ему все здесь нравилось – и пристрастие нации к музыке и спорту, и внешний вид моложаво подтянутых, щедрых на улыбку людей, их раскрепощенность и контактность»[43, с.65].
Таким образом, главными проблемами российской эмиграции 1920-1940-х гг. в США и Канаду было получение виз в условиях действия законов о квотах, нахождение первоначальных средств к существованию, освоение языка и последующее трудоустройство по специальности. Целевая иммиграционная политика США в рассматриваемый период определяла существенные различия в материальном положении различных социальных групп российских эмигрантов, среди которых в наиболее выгодном положении находились ученые, профессура и квалифицированные технические специалисты.
За редким исключением российские пореволюционные эмигранты не подвергались политическим преследованиям и имели возможности для развития общественной жизни, культурно-просветительной и научной деятельности, выпуска периодических изданий и книг на русском языке.
Начальный период пребывания в Америке российских эмигрантов послереволюционной волны был достаточно сложным: как правило, многие вынуждены были начинать с тяжелого неквалифицированного труда, с трудом приспосабливались к менталитету и повседневной культуре американского общества. В то же время, существовавший в США механизм содействия языковой адаптации и поддержка благотворительных организаций способствовали решению социально-экономических проблем российских эмигрантов.
Представители российской науки, творческой интеллигенции, инженеры, военные, врачи и т.п. после преодоления этапа первоначальной адаптации, как правило, успешно социализировались в американском обществе, занимались основной профессиональной деятельностью или бизнесом, приобретая общественный статус и материальное положение, соответствующее их образовательному уровню и способностям.
Литература
1. ГАРФ. Ф.6425. Оп.1. Д.19.
2. Пивовар Е.И., член-корр. РАН. Российское зарубежье. Социально-исторический феномен, роль и место в культурно-историческом наследии. М., 2008. С. 86.
3. ГАРФ. Ф.6425. Оп.1. Д.20.
4. «Совершенно лично и доверительно!». Б.А. Бахметев – В.А. Маклаков. Переписка. 1919-1951. В 3-х томах. М., 2004. Т.3.
5. «Совершенно лично и доверительно!». Б.А. Бахметев – В.А. Маклаков. Переписка. 1919-1951. В 3-х томах. М., 2004. Т.1.
6. Ульянкина Т.И. Иммиграционная политика США в первой половине ХХ века и ее влияние на правовое положение российских беженцев. – В сб.: Правовое положение российской эмиграции в 1920-1930-е годы: Сборник научных трудов. СПб., 2005.
7. Русские беженцы. Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920-1930-е годы): Сборник документов и материалов / Сост. З.С. Бочарова. – М., 2004.
8. Чему свидетелями мы были… Переписка бывших царских дипломатов. 1934-1940: Сборник документов в двух книгах. Книга первая. 1934-1937. М., 1998.
9. Чему свидетелями мы были… Переписка бывших царских дипломатов. 1934-1940: Сборник документов в двух книгах. Книга вторая. 1934-1940. М., 1998.
10. Русская эмиграция: Альманах. 1920-1930. Белград, 1931. Вып.1.
11. Тер-Асатуров Д.Г. Записка о деятельности Российского представительства в Америке (Посольства в Вашингтоне и Заготовительного Комитета в Нью-Йорке) после большевистского переворота в России. Picton (Nova Scotia), 1923.
12. ГАРФ. Ф.5863. Оп.1. Д.13.
13. Хисамутдинов А.А. В Новом Свете или история русской диаспоры на Тихоокеанском побережье Северной Америки и Гавайских островах. Владивосток, 2003. С.31.
14. ГАРФ. Ф.5863. Оп.1. Д.45.
15. ГАРФ. Ф.5829. Оп.1. Д.9.
16. ГАРФ. Ф.5826. Оп.1. Д.126.
17. Ершов В.Ф. Адаптация российской военной эмиграции в странах размещения в 1920-е гг. // История российского зарубежья. Сб.статей ИРИ РАН. М., 1996.
18. Москва: Литературно-художественный и общественный журнал. Чикаго, 1929. август. Т.1.
19. Вестник русско-американского сближения = Siberian Opportunities / Российское консульство в Сан-Франциско. - Сан-Франциско,1919. Май
20. Слиозберг Г.Б. Попытка использовать русскую революцию // Жизнь и суд. Париж, 1930.№ 1(218).
21. Гришунькина М.Г. Профессиональные организации юристов в российском зарубежье: Диссертация… кандидата исторических наук. М., 2005.
22. Гольденвейзер А.А. Охота за русскими капиталами// Новое Русское слово. Нью-Йорк, 1944. Понедельник. 28 августа. № 11811.
23. ГАРФ. Ф.5930. Оп.1. Д.55.
24. Шликевич А. Заметки беженца // Наука и жизнь: Журнал общества взаимопомощи «Наука». Нью-Йорк, 1923. Май. № 3.
25. Борисов В.П. «Америка мне определенно не нравилась» // Российская научная эмиграция: двадцать портретов / Под ред. Академиков Бонгард-Левина Г.М. и Захарова В.Е. - М., 2001.
26. Пио-Ульский Б.Г. Русская эмиграция и ее значение в культурной жизни других народов. Белград, 1939.
27. Хисамутдинов А.А. В Новом Свете или история русской диаспоры на Тихоокеанском побережье Северной Америки и Гавайских островах. Владивосток, 2003.
28. Американский Православный вестник. 17 (30) июля 1923 г. Т.24. № 13.
29. Зарница. Нью-Йорк, 1926. Май. Т.2. № 12.
30. ГАРФ. Ф. 5826. Оп.1. Д.122.
31. Волков С.В. Энциклопедия Гражданской войны. М.. 2002.
32. Зарница. Нью-Йорк, 1925. Май. Т.1. №.1.
33. ГАРФ. Ф. 5826. Оп.1. Д. 130.
34. Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века. Энциклопедический биографический словарь. М., 1997.
