В статье рассматриваются глубинные онтологические пласты исихазма как духовной сердцевины Православия в свете тех смысловых проекций, которые были сотворены П. А. Флоренским. Раскрывается сокровенная взаимосвязь между звуком и словом, внутренним молчанием и созданием иконного образа. Слово, очистившись от своих не-истинных значений, может раскрыться в своей истинной логосной природе, что способно гармонизировать и упорядочить явления «внешней действительности». Таким образом «поверхность существования» обретает возможность показать свою глубину реальности, преображенной Божественными энергиями. Человек, участвуя в этих энергиях, получает возможность для созидания мира тишины в пространстве своего сердца.
Ключевые слова: исихазм, Флоренский, слово, молчание, икона, свет, преображенная реальность.
Многоголосие попыток приоткрыть тайну Православия под названием исихазм растворяется в пространствах этой тайны по причине именно своего громогласного вторжения в границы островов вечности посреди временного хаоса. Пустота восприятия с неизбежностью становится результатом и последствием такого способа познания, при котором само стремление к предмету мыслится, и более того — воспринимается, уже как частично узнанное, раскрытое, а значит — непотаенное. Такой путь расшифровки явлений действительности в конечном счете сводится к разламыванию их целостности на отдельные части, осколки. Таким «познанием» человек пропускает в мир стихию тления, распада, дробления. Ведь в разбитых осколках мира он отражается сам, а значит — его собственный человеческий образ дробится на осколки, которым только снится образ Единого, и, просыпаясь, осколки не могут поверить в то, что сон этот вещий…
Невелика цена того познания, при котором Тайна мироздания умерщвляется, становясь бесцветным набором фактов. Но если жизнь выстраивается таким образом, при котором тайна (человек) познает Тайну (Бога), то знание из плоскости переходит в глубину, мир становится объемным, многомерным, живым, целостным, символичным. Ведь сохранение потаенности мироустройства оберегает душу мира от тления. А при таких условиях не только сны, но и вещи являются вещими. Тишина-исихия не принимает ложных звуков, какими бы громогласно-шумящими они не были, по причине особенностей своего собственного наполнения. Тишина сама порождает звуки, а не наоборот. Если звук привносится в ее пространство, он всегда — чужероден, инороден, а значит — ложен. По словам князя С. Н. Трубецкого, мир нуждается не в вещем крике, но в вещем Слове. Соответственно, можно сколько угодно ходить вокруг да около Смысла с набором кричащих теорий, но самого Смысла никогда и не принять в пространство своего сердца. А «область обитания» вещего Слова во все века остается неизменной — тишина…
Вне всяких сомнений, огромные просторы исихазма (в понимании его не только в смысле молитвенной практики или учения св. Григория Паламы, но как всего глубинно-молитвенного наполнения-содержания восточного христианства) дают возможность всестороннего и многопланового его исследования. Несмотря на то, что исихазм всегда остается под покровом тайны в сердцах монахов, все же он может, да и, наверное, должен проявляться на поверхности своего существования в виде богословско-философских теоретизирований. Архиепископом Василием (Кривошеиным) в свое время было замечено, что «духовное возрождение начиналось обычно с возвращения вовнутрь, с оживления безмолвно-созерцательного духа, с восстановлением исихазма» [1, с. 64]. Особый же горизонт восприятия и интепретации исихазма дал в начале 20 века выдающийся русский богослов и философ Павел Александрович Флоренский. Создавая свое пространство смыслов и значений мира как единой богословско-философской палитры глубинных мыслей, Флоренский оставляет возможность для создания различных горизонтов своих исследований. Именно в свете его гносеологических проекций мы и попытаемся расшифровать те «смыслы тишины», которые созидаются в исихазме.
Несложно сделать вывод о сущностной взаимозависимости молитвенного слова и слов «обычных», которыми либо мы прикрываемся от действительности, либо действительность прикрываем от себя. О тонкостях такого взаимоотношения попробуем рассказать в ходе нашего исследования. На данном же этапе для нас важно показать возможность выведения некой теории-догадки из пространства исихии, а не конструирование слов и навязывание их тишине. Да и сама возможность «рассуждения» об исихазме является доказательством жизни безмолвных смыслов. И диалог со смыслами, как диа-лектика, пере-говаривание с горним миром, возможен по причине их природы, которая собирает осколки миров воедино. Таким образом, между мирами осуществляется диалог, тихая беседа тайн.
Мы попробуем рассмотреть исихазм как пространство соединения-вместимости таких смыслов как свет, цвет, тишина и звук. Цель исследования состоит не во взгляде на исихазм как на самозамкнутое круговое явление, некую «точку молчания», а как на путь. Ведь каждый круг, каким бы замкнутым он ни был, можно превратить в линию, в некий путь между некими А и В. Насколько прямой окажется линия, будет зависеть от того, кто будет двигаться по этому смысловому пути безмолвия, конечным «пунктом» которого является Божественный Свет. Безусловно, «прибытие» в этот Свет, является только началом истинной жизни, но пока над нами еще развернут свиток небес, мы можем только догадываться о предстоящих чудесах.
В целом, из превращения круга в линию, а молчания — в путь, следует принципиальная условность временно-пространственного континуума. А значит, время прохождения данного пути может длиться целую земную жизнь, а может совершиться в одно мгновение. Ведь местом прохождения этого пути (и более того — единственно реальное местом) является человеческое сердце. И именно в нем таятся сокровенные связи между исихией-безмолвием и Светом-энергией Бога. Из этого с необходимостью следует, что связи эти проявляются и в мире выраженном, своего рода, –«вторичном мире», мире земном, условно общем для всех. И наоборот, то, что на первый взгляд наполняет этот мир собою, но лишено укорененности в мире смысловом, небесном, является только иллюзией существования, фантомом, сквозь который просачивается небытие.
Охватывая взором пространства вселенной, стремясь расширить масштабы восприятия, человечество, само того не замечая, оказывается в тесноте самого факта настроенности на такое иллюзорное восприятие. А. Ф. Лосев, выступая с опровержениями механики Ньютона, построенной на гипотезе однородного и бесконечного пространства, писал: «Мир не имеет границ, т. е. не имеет формы. Для меня это значит, что он — бесформен. Мир — абсолютно однородное пространство. Для меня это значит, что он — абсолютно плоскостен, невыразителен, нерельефен. Неимоверной скукой веет от такого мира… Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома…» [4, с. 405]. Ведь живая душа земли никак не может переселиться в клетки жестких «научных» определений. И ни малейшего ответа на свои вечные вопросы не может получить человеческое сердце, вглядываясь в такую искусственную «узкую всемирность», в «ущербную вечность» (заимствуем выражения Г. К. Честертона).
Утратив ощущение таинственности мира, познание как форма волеизъявления души, обречено двигаться только по замкнутому кругу научной иллюзии, по периферии мироздания, не имея импульса проникновения вовнутрь. Более того, сама Тайна для такого познания утрачивает какую-либо значимость. Исчезает смысл для существования тайн «меньших» в предметах окружающей действительности. Отсюда выводится абсурдность самого процесса исследования. Ведь если нечего разгадывать, все должно быть само собою дано как узнанность. Но никакой «узнанности» не наблюдается, исходя из непрекращения научного «прогресса». Причина этому — все та же ориентировка на периферию существования, на узкий мир замкнутых форм, на восприятие материи только как набора неких точек, которыми может оперировать сознание в угоду своим частным интересам.
Однако, всю эту безрадостную картину мира можно исправить с помощью одного лишь припоминания о том, что вещи не замкнуты в бесформенной бесконечности, что явления нашептывают тайны о забытом языке первичной реальности, и что материальные точки — совсем не «точки-в-себе», ведь в каждой такой точке раскрывается путь (эфемерная завершенность круга так же способна превратиться в линию как на макро-, так и на микроуровне).
Взгляд, направленный в глубинность такого пути, разламывает пустынную поверхность мира, и в местах таких разломах в мир проникает тайна, образы Божественного промысла и мироздании. Частицы материи, в тех или иных условиях проявляются в мире в виде как частиц-корпускул, так и в виде волн энергии, оставаясь при этом в самой своей сущности (!) носителями тайны. Одно это откровение истинной науки, науки, которая помнит о Боге, должно было бы заставить рациональность неутомимых исследователей преклонить главы перед Тем, Кто задает загадки вселенным… Точка, приобретая форму частицы и будучи не статичностью, но динамикой своего существования (ведь она — жива), создает вибрации энергии, которые для нас привычно именовать звуком. В то же время та же так называемая «материальная» точка может проявлять себя, свою энергию в смысле внутренней деятельности как волна выраженной энергии. Эта же волна, проникая в «пространственность обитания», является некой формой света. Следовательно, явления излучают свою сущность в мир. Сам же мир, будучи до некоторой степени понятием собирательным, окрашивается в свет своих явлений. Таким удивительнейшим образом, метафизика проявляется через обычную, на первый взгляд, физику. Но все дело заключается именно во взгляде. Исходя из той же корпускулярно-волновой теории, то, как проявит себя частица материи, зависит от наблюдателя. Однако, удивительность и, более того, — мифичность (в том смысле, в котором ее сохранил А. Ф. Лосев от недобрых посягательств на это понятие) состоит в том, что сам наблюдатель состоит из таких же частиц, которые так же проявляют себя в мир и как «материя», которая создает звук, и как энергетические волны, которые создают свет. Миф здесь состоит в том, что заданная реальность в полном смысле становится реальностью выраженной, что, в свою очередь, дает возможность говорить о глубинной символичности мира, о его чудесности. И в этом чудесном мире (именно в этом, который опрометчиво называют трехмерным и строго объективно данным) свет имеет свойство звучать во всей своей конкретике и, следовательно, звук имеет свойство светиться, просвечивая бытийственность до самого дна своей потаенной сущности. Если свет и звук являются выражениямиматерии, незамеченными, но реальными мифическими сказаниями о ней, то сама материя, будучи символом своей собственной глубинной тайны, может являться выражением логосной души мира.
П. А. Флоренский в своих «Воспоминаниях…» писал о том, что «Рациональный с виду закон есть обнаружение иных сил. Закон — это подлинная ограда природы; но стена, сама толстая, имеет тончайшие щели, сквозь которые сочится тайна» [13, с. 194]. Оформленные в виде схем и теорий доказательства тех или иных свойств видимого мира все же до некоторой степени нужны, но функция их заключается именно в ограждении и в то же время высвечивании того, что находится за этой оградой. Закон природы — только прикрытие природы, сквозь которую лишь фрагментарно проявляется «всемирная ткань соответствия» (обозначение самого Павла Александровича). Но даже то, что проявляется, является символом-как-свидетельством тайного «наполнения» мира. Из этих разрозненных лоскутков сшивается воедино полотно легенд о реальности. А легенды, в смысле «того, что должно быть прочитано» (форма от глагола «lego» — читать), должны быть прочитаны в действительности, чтобы не рушилась онтологическая иерархия смыслов, тех смыслов, которые напоминают о глубинной связи между светом и звуком даже на так называемом физическом уровне. Это, свою очередь, дает возможность предположить еще более сущностную связь таких «явлений материи» на том уровне, на котором «материя» говорит своим истинным языком. Чтобы попытаться проникнуть на этот уровень, следует поставить два принципиально важных вопроса. Ведь утверждения о звучании света и свечении звука практически ничего не дают для возможности перехода в иные плоскости восприятия. Следовательно, необходимо выяснить причину такого звучания и свечения, а затем задаться вопросом об их цели.
Ответ на первое вопрошание может оказаться крайне лишенным необычности. Его формулировка звучит следующим образом: каждое явление в пространственно-временном континууме, каждая частица материи имеет свое как световое, так и звуковое выражение, которое, в сущности, составляет энергетическое тождество. Причина же такого тождества –в замысле Бога об этом мире. Но Тот, Кто задает загадки вселенным и их жителям, таинственнее на целую вечность всех Своих загадок. Поэтому область ответа находится в измерениях чудесного, поскольку включает в себя слово о Творце.
Согласно святоотеческой традиции, Бог, как Α и Ω всех реальностей, Творец начал и завершений, Создавший Начало всех начал, вначале был Словом, и Словом создавал миры. Мир ангельский и мир человеческий сотканы из Первичного Логоса. В них струится единый закон Божьей Правды и Красоты. Сам будучи Светом, Бог не мог сотворить нечто неподобное Самому Себе. Поэтому мир возникает по Воле Творца в свете и им наполняется. Но и сам свет созданного мира (не свет солнца, ибо солнце и луна созданы для смены времен; сами же они только проявляют свет высших сфер) творился Словом-Логосом, а значит, свет укоренен в Первичном Звуке. Следовательно, наши «земные» свет и звук — словесны, логосны, и являются двумя «компонентами» единой сущности. Слово-Логос, вторая ипостась Святой Троицы, Иисус Христос, Премудрость Божия, прорекает Себя, сотворяя мир, логосный в своей основе, христоцентричный мир. Поэтому и тайна всех явлений едина. Имя этой Тайны — Логос, Христос.
П. А. Флоренский утверждал, что существует единственная онтологическая норма сущего, которая заключается в следовании воле Творца. При реализации этой онтологической нормы земные звуки должны были бы в точности соответствовать звукам небесным, земной свет должен был быть просвечиванием Света как энергии Божества, а земные слова должны были бы быть сказаны во славу Слова Божьего. Но выворачивание человеком Божьей воли наизнанку привело к онтологической катастрофе. По слову святителя Афанасия Великого, «человек оставил мысль о Боге и начал рассматривать себя» [8, с. 30]. А это значит, что человек променял созерцание истинной Красоты на взгляд в бездну небытия, ибо там, где провозглашается отделенность от Создателя, там очи созданий застилаются смертоносной мглою. «Своим грехопадением человек нарушил не естественные законы, не законы эмпирического бывания, но мистический порядок бытия…Болезни, смерть и нравственные разложения явились не потому, что нарушены были законы мира чувственного и законы того душевного мира, который изучается в эмпирической психологии, а явились внешними обнаружениями переворота в мистической области, перемены во внутреннем отношении к Божеству, при чем это отношение духа к Божеству первее всякого состояния сознания» [9, с.173]. Именно эта онтологическая надломленность в глубинах человеческого существа, в тех пространствах, где слово соединяется со Словом, привела к крушению. Святитель Григорий Палама говорит о грехопадении не просто как о некоем «анти-событии», но как о «поражении» человека. Будучи созданным Истиной, Адам захотел «истины» самодельной, не задумываясь о том, что разлучается с Творцом Бытия. Следовательно, он стал пораженным небытием. Эта обращенность взгляда человеческого сердца в пустоту и создает вывернутый мир, мир надломленных реальностей, мир осколков действительностей, потому что само сердце человеческое разбито на осколки.
Источник единства — Единство Истинное, — Бог, источник реальности — Реальность Истинная — Бог. Поэтому воссоединение осколков и наполнение их жизнью возможно только через возращение к Богу. Пока это не случится, невозможно говорить об истинном звучании света на земле. Если рассматривать звук и свет в их условно обособленных сущностях, это будет не чем иным, как только дальнейшим разделением живой «ткани всемирных соответствий». Все более и более детальная дифференциация приводит к все более опасному уровню дробления мирового вещества, за которым неминуемо, с физической необходимостью рано или поздно должен последовать взрыв как высвобождение накопившейся энергии (как результата всей внутренней работы по отделению от бытия). Цепная реакция просто приводит к своему завершению. В связи с этим хочется указать на мысль уже упоминаемого Г. К. Честертона о том, что «мир полон христианских добродетелей, сошедших с ума. Они сошли с ума потому, что они разобщены» [14]. Следовательно, любая разделенность все далее уводит от Источника Единства, даже если делится нечто прекрасное в своей основе, будь то добродетель, свет или звук.
Раскол между земными смыслами и смыслами небесными существует как следствие той первичной разделенности, когда человек отвернулся от Бога. С той поры невозможно более ставить знак символического тождества между словом и Словом, между светом и Светом, между звуком и Логосом. Обративши лица к пустоте, жители поднебесного мира сплетают свет среды своего обитания из ложных звуков, образуя тем самым в своих сердцах пещеры со зловещими тенями вместо небес с мудрыми ангелами. Выражаясь менее метафорично, вибрация материи создает звуковой хаос, некое шумовое поле, что, в свою очередь, приводит к искажению внешней видимости. Ведь удивительнейшим образом даже после такой онтологической катастрофы, Закон Бога не отрицает продолжения своего существования на земле. Закон этот существует в высшей степени своей Реальности, но парадокс заключается в закостенелости человеческого не-желания ему следовать. Тут срабатывает чистая механика. Если существует Закон (и, фактически, только он один и существует), который никак не может быть отменен, то любое невыполнение данного Закона обращается только против тех, кто ему не следует, ничем сам Закон не умаляя. Поэтому все попытки создания мира вне этого Закона суть только шумящее возведение мира по ту сторону бытия, сотворение «анти-мира». Таким образом человечество продолжает оставаться в проигрыше, потому что никак не может попасть в цель, вернуться к Источнику Бытия.
Несложно проиллюстрировать дальнейшую цепочку последствий. Звук, который не настроен по камертону своей истинной сущности, по Логосу, вызывает только ложные колебания материи, что в свою очередь приводит к затемнению света, к постоянной смене световых воплощений реальности, среди которых невозможно ничего ни увидеть, ни почувствовать. О какой истине и о каком познании может идти речь в таком мире, где никто никого не видит? И это при том, что во время вселенской ослепленности Свет не прекращает своего существования. Позволим себе следующую символическую аналогию.
Представим себе Истину, как Сокровище, которое пребывает в глубинах вселенского океана. Чтобы иметь возможность увидеть это Сокровище, поверхность океана должна быть спокойной и гладкой, лишенной волн. Наименьшее нарушение глади извне инородными предметами спровоцирует волны, и Сокровище останется не увиденным. Наблюдатели уйдут ни с чем. А теперь представим, что эти самые «инородные воде предметы» суть не что иное, как пустые слова нашего вывернутого мира, слова, лишенные сущности, а значит, — инородные сущности слова. Их поток непрерывен, бесконечен, хаотичен. Человечество без конца бросает слова-камни в пространство вселенского океана смыслов, поэтому волны на его поверхности никогда не утихают, преграждая путь взору сердца в те глубины, в которых — Сокровище: Бог, Истина, Логос. Более того, если человек сам для себя преграждает путь «на глубину», то тем более не может он разглядеть тех, кто находится рядом с ним, на той же поверхности воды-жизни, наполненной волнами и камнями. Памятуя о мире как о ткани не просто смысловых связей, но — соответствий, можем допустить предположение о том, что Слово ничем так не искажается, как словами, в которых — пустота и инородность Смыслу-Логосу. Необходимо соединение между небом и землей, но соединение смысловое, между узлами «концентраций бытия», дабы не нарушилось переливание идей-образов в область их символической выраженности на земле. Тем более это возможно осуществить с той поры, когда совершилось главное и истинное со-бытие мира — воплощение Бога-Слова. Ведь только Один Господь, Податель чистоты, как именует Его свт. Григорий Палама, мог вернуть миру дорогу к истинной чистоте, воссоздав разрушенный образ Божий в человеке, убрать мглу неведения перед очами сердца и разрушить неудавшиеся попытки небытия на владычество над миром. С того момента вечности путь в небеса на земле открыт, а это значит — открыта возможность оживотворения логосной души мира, онтологического воссоединения света и звука.
Теперь пришло время ответа на вторую часть нашего вопрошания о цели единства светового и звукового проявления, а также об их взаимовыраженности. Пунктом отправления в размышлениях возьмем слова отца Павла Флоренского о том, что «человеческая энергия является средой, условием для развития высшей энергии — Бога» [11, с. 357]. Фактически, эта функция среды, некого посредника между миром земным и миром небесным, мыслится как основополагающая, как функциональная сущность человеческой энергии. Главным заданием любого посредника является его внутренняя чистота для максимально точной передачи смыслов между разрозненными реальностями. Невозможно услышать Логос, если вокруг бушует шумовое поле пустых слов. И невозможно разглядеть проблески Света среди суматохи ничего не значащих изображений, которые только хотят казаться истинным миром. Для посредника, в первую очередь, необходимо очищение. Выражая ту же мысль, но языком физики, можем говорить о том, что материя требует успокоенных наблюдателей, которые дадут возможность проявиться ее энергии в виде свободных, гармоничных потоков звуковых и световых волн, которые не будут перекрывать дыхание друг другу. Ведь только так возможно воссоздать связь человеческой энергии с энергией Божества, а значит — вернуться к истинному видению и истинному наименованию действительности. «Именно потому, что нас окружают не призрачные мечты, которые перестраивались бы по нашей прихоти, бессильные и бескровные, а реальность, имеющая свою жизнь и свои отношения к прочим реальностям, именно поэтому она вязка, и требует с нашей стороны усилия, чтобы были завязаны с нею новые связи, чтобы были прорыты в ней новые протоки. Это — символы. Они суть органы нашего общения с реальностью. Ими и посредством их мы соприкасаемся с тем, что было отрезано до тех пор от нашего сознания. Изображением мы видим реальность, а именем — слышим ее…» [12 с. 367]. Глубинные видения отца Павла Флоренского дают возможность ощутить всю меру ответственности «человеческих энергий» перед реальностью. Речь идет не о воспринимающих действительность субъектах, а о личностях, творящих, вернее — со-творящих ее. Человек призван воплотить замысел Бога о мире. Фактически, человек выступает «творцом в миниатюре» по причине присущей ему деятельной силы, которая сама по себе также не может быть отменена. И все те звуки и световые наполнения мира, все имена и изображения, которые творит человек, либо отвечают Замыслу Творца, либо не отвечают. Но в том или ином случае, некая действительность созидается, становясь «средой обитания». Поэтому эти же имена и изображения служат символами их внутреннего смыслового наполнения. Воспринимая их, человек попадает либо в область бытия, либо в область не-бытия, что зависит опять-таки от глубинной направленности смысла увиденного и услышанного.
Нам представляется, что с очевидностью теперь можно убедиться в необходимости исихии, тишины-уединения, безмолвия в глубинах сердца, для того, чтобы пройти путь от слов ложных к Слову истинному, от мглы пещерного видения к Свету Истинной Реальности. Молчание подобно утиханию волн на поверхности всемирного океана, в глубине которого — Сокровище. Прекратив «бросать камни на воду», в человеке высвобождается энергия для созидания мира в сердце. Ведь это есть единственная возможность увидеть то, что пребывает на глубине…Можно сказать, что возвращение к молчанию есть путь к спасению человека из шторма всемирного хаоса, ибо спасение есть возвращение к «абсолютному центру бытия» (П. А. Флоренский). «Спасение человека — это онтологическое событие…Бог не спасает человека, передавая информацию о Самом Себе, но спасает, становясь человеком, не переставая быть Богом. Он спасает жизнью и смертью Своей, Крестом и Воскресением», — говорит греческий профессор богословия, исследователь наследия свт. Григория Паламы, Георгий Мантзаридис [6]. Еще одному удивительному мыслителю, архиепископу Иоанну (Шаховскому) принадлежит мысль о том, что Бог-Слово, явивши Себя в мир, будучи распятым на Кресте, ожидает от человечества ответа. Слово Жизни, взойдя на Крест, оставило миру тишину как пространство для поисков достойного ответа. Любой ложный ответ нарушает эту тишину. Но если человеческое сердце находит в себе силы для припоминания ответа верного, в пространстве его души зарождается слово, сказанные на языке Слова-Логоса, на языке Тайны.
Безусловно, речь идет не только об отречении от внешних слов, слов высказанных. Внешнее молчание не будет значить ровным счетом ничего, если внутренне пространство человека исполнено ложных мыслей. Принципиальным здесь является сохранение сердца от не-истинных помыслов, а ума — от ложной направленности. И в первую очередь путь исихии-молчания предстает как путь молитвы как состояния «личного общения» человека с Богом. Ежели Божественные энергии суть нетварны, и причастность благодати открывает путь к истинному бытию, то сердце, созидая молитву, очищает в себе пространство для схождения в него Самого Бога-Слова. Так сердце наполняется Светом Истины, но все это пребывает под покровом Тайны, ибо не может быть высказанным на языке человеческих слов…В «земных условиях» свет и звук претерпевают бесчиленные метаморфозы. Там, где появляется подготовленное очищенное сердце, исцеленное безмолвием, там тишина может окрашиваться в цвет... Но для начала определимся с оттенками данных понятий.
Если под тишиной понимать простое отсутствие звука, то такая тишина станет мнимой, ибо не будет воспринимать в себя радужные свечения смыслов (ведь смыслы — не призраки, они наполнены реальностью, цветной реальностью…). Тишина-исихия — это «не локальное место», в котором подготавливается чистота для восприятия Смысла; это слово на пути к Слову, человек в ожидании Бога, земля на пути к Преображению; это — пространство молитвы. Более того, можем говорить о том, что исихазм как явление во всей своей многоплановости и «многоглубинности» полностью созиждется вокруг молитвы каксостояния готовности к восприятию Божественной Любви. Без такого незначительного, с точки зрения обывателя, явления, невозможен исихазм ни как монашеская практика, и более того, — ни как сфера богословско-философской теории. Вновь обращаясь к языку физики, можем говорить о том, что пространство тишины-исихии есть поле упорядочивания световых волн на основе гармонизации вибраций частиц материи. Здесь вновь можно наблюдать то, как законы мистической сферы приоткрываются под видом физических фактов. Когда световые волны упорядочиваются, свет восстанавливается в своей первичной неделимой природе. Отец Павел Флоренский в работе «Небесные знамения» с присущей ему простотой виртуозности раскрывает качества и свойства света-как-неделимости, что является прямым указанием на первичную укорененность света земного в Свете небесном. «Когда непрозрачные тела перехватывают в пространстве свет, то уединение происходит всегда односторонне, и потому неспособно замкнуть выделяемый световой объем…” [10, с. 415]. Фактически, Павел Александрович показывает возможность проявления земного света в его абсолютном, нетварном бытии. Ведь согласно «здравому рассудку» земли, свет должен быть прерван и с завершением заключен в грани тех предметом, через которые он проходит, сами эти предметы оформляя…Но «история существования света» наглядно доказывает обратное. Это сами предметы, «провозглашая» свою отделенность от всемирного пространства, прерываются, разделяются в свете, который остается непрерывным. Следовательно, любая разделенность является не чем иным, как только односторонностью, имеющей право на свое существование, однако ничего не говорящей о первичной и искомой целостности мира. «Световой объем» невозможно замкнуть. Да и разве способна на это материя, которая в своей глубинной основе так же всегда остается лучезарной? Поэтому «непрозрачность» есть только одной из возможностей выбора.
Основываясь на таком сущностном проникновении в природу земного света П. А. Флоренским, можем найти точное отображение света в его небесной сущности в исихазме. На Соборе 1352 года Свет Предвечный, воссиявший на горе Фавор, был определен как «неизреченная слава Божества», «безлетная Слава Сына», «Царством Божиим», «Божеством Отца и Духа, отраженно сияющем в Единородном Сыне». Очищенный от всего инородного, свет этого мира способен к преображению. Сквозь земной свет может воссиять Свет Божества, Свет Несозданный, Свет Божества как нетварная энергия благодати. Действие последней на человека и в человеке есть процесс его преображения. «Несозданный Свет, этот первообраз света тварного, есть один из образов явления и раскрытия Бога в мире, иначе говоря, есть нетварное в тварном, реально, а не только аллегорически в нем обнаруживаемое и созерцаемое святыми как неизреченная Божия слава и красота» [1, с.115]. Каждый предмет имеет свой идеальный образ, и каждый образ должен восходить к своему первообразу, иначе не произойдет соединение разорванных пластов бытия. Таким образом, и свет «мира сего» имеет свой первообраз в Свете как Славе Божества. «Мы склонны думать, что Слава Божия — это совокупность похвал человеческих и ангельских, вообще тварных, то есть нечто непостоянное, зыбучее. На самом же деле это — сущее, реальное, даже страшное по своей реальности» [11, с.95]. И это Истинно Сущее во всей Своей полноте было явлено на земле, ибо Свет, «будучи извечно внепространственным, как Само Божество, с момента Воплощения сосредоточился в теле Христовом, в Котором обитала вся полнота Божества» [1, с.118]. Поскольку «Слово стало плотью», «плоть» Света может быть выражена в аспектах, оттенках-гранях земного света. И вся полнота доказательств боговоплощения до сего дня сохраняется в таком явлении поднебесного мира, как иконопись. Само слово «иконопись» может выступить лаконичным и однозначным ответом на вопрос о возможности созерцания оттенков тишины.
Процесс иконописания может быть рассмотрен в своих смысловых пластах как процесс очищения Слова от слов, «воды от камней», очищения образа Бога в человеке, как путь возвращения домой тех, кто блуждает в темноте. Образ, изображенный на иконе, всегда восходит к своему Первообразу, возвышая душу над плоскостью замкнутых кругов восприятия. Но именно этот образ есть «точкой отсчета» пути в небеса. Икона создается в молитве и ради молитвы, в пространстве тишины и ради пробуждения этой тишины в человеческих сердцах. По сути, иконопись, может быть названа не просто «богословием в красках», но «исихазмом в красках» (по той причине, что истинное богословие без молитвы так же невозможно, как и любое действие, претендующее на свой «онтологический статус»).
Краски иконописи суть проявления «материальных» свойств цвета. Цвет же есть проявление соприкосновения света с веществом. Стало быть, прообразом оттенков-цветов икон выступает всю тот же неделимый, непрерывно изливающийся из источника Жизни Свет, который звучит на «языке Бога», звучит логосно. Если представить, что человеческие слова, те которые создают шумовое поле земли, и соответсвенно, — уплощают ее пространство, размещаются на этой, созданной ими же плоскости, на горизонтали, то такая горизонталь являет собою дурную бесконечность отсутствия смыслов, скольжение по поверхности Красоты Бытия. Исходя из этого, вряд ли можно отрицать факт необходимости собирания этой иллюзорной линии пустоты в целостность, факт необходимости возвращения в единую точку, в точку безмолвия. Но для этого необходим соответствующий импульс. И «импульсом» таким выступает сам Логос, Воплощенное Слово, Которое проложило дорогу к Свету, к Себе Самому, сквозь бездну небытия, являясь онтологической вертикалью, лестницей к небу, которая уже не может быть отменена. И в точке пересечения этой божественной вертикали и человеческой горизонтали и возможно преображение всего мироздания как возвращения к первообразу, в результате которого, по словам Николая Кавасилы, «самый прах покажет красоту» [7, с. 71].
Иконопись открывает путь к припоминанию самого главного, но давно забытого знания о первичной укорененности мира в Царстве Божием. Избрание «дороги вниз» все же не отменяет онтологического задания мира по возвращению в свои истинные «сферы обитания». Иконы же являют собою свидетельство настоящей сущности мира, другими словами — в них приоткрывается завеса тайны, и человечество имеет возможность созерцать не маски, и даже не лица, но — лики. Взгляд не скользит в далекую перспективу, которая уводит все дальше в не-существование, а напротив, концентрируется в глубинах сердца, ведь именно там происходит собирание осколков утерянной личности воедино, поскольку истинная направленность ума — возвращение в сердце. В этом — одна из тайн исихазма. Соответственно иконы являются его проявлениями, пространством соединения тайн.
Согласно святоотеческой традиции, сердцевиной которой является исихазм, иконы подчиняются миру Слова, логосному миру. Свт. Василий великий краски иконописи называл «красками мудрости», поскольку они выражают истину в цвете, цветом говорят о Слове, являясь тем самым Благою Вестью, образным выражением Евангелия. «Невозможно иначе видеть Образ Бога невидимого как только в озарении Духа. И кто устремляет взор на образ, тому нельзя отлучить свет от образа…При озарении только Духа, собственно и надлежащим образом, видим сияние Славы Божией, а посредством образа возводимся к той славе, которой Он есть Образ и равнообразная печать» [3, 135]. Поскольку Слава Божества является Его нетварной энергией, человек может быть причастным этой энергии через созерцание иконописного образа, а следовательно, — ему открывается путь к благодати. Кроме всего выше указанного, икона есть явление литургическое, неотделимое от Церкви. Из этого делаем вывод о том, что истинное соединение света и звука, цвета и тишины также возможно только там, где не обесцениваются Дары Святого Духа, в литургическом пространстве. Известный исследователь иконописи В.Лепахин говорит об «иконичном боговедении», которое являет собой «не гносеологическую деятельность разума, а преображение человека, всех его телесных, душевных и духовных сил, очищение сердца как органа познания и веры, очищение и преображение познающего разума…Истинное христианское просвещение поэтому иконично, это — вы-светление Божественным Светом самой сущности человека, про-светление в нем всего плотского, душевного и духовного состава» [3, с.153]. Следовательно, возможным становится движение по направления к полному преображению мира.
Но пока такое преображение проявляется только в «моментах пространтствах», в точках соединения измерений, в иконах и в человеческих сердцах, которые светятся святостью. Но даже это «фрагментарное преображение» мира является абсолютно конкретным и неоспоримым доказательством живой деятельности благодати, вспомнить о нетваности которой убеждал св. Григорий Палама. Икона «из глубины своего прозрачного и чистого молчания…незаметно извлекает нечто реальное и живое, приводящее в единство все человеческое существо…она переливает в нас свет и тишину Воскресшего…» [2, c. 144]. Сумбурность красок разделенного мира препятствует сознанию продвигаться к точке пересечения земной горизонтали и небесной вертикали, достижение которой «переправляет» по ту сторону иллюзий небытия. Необходимо соединение двух планов бытия, и соединение истинное, не привнесенное извне. Пример такого соединения находим в иконописных канонах, которые ни в коей мере не являются придуманным рамками, в которых только и можно живописать образ Бога, но они есть «Форма, в которую Церковь облекает подчинение воли человеческой воле Божьей, их сочетание, и эта форма дает личности фактическую возможность не быть в подчинении у своей греховной природы, а овладеть ею, подчинить ее себе, быть «господином своих действий…Этим путем максимально осуществляется свободное творчество человека, источником питания которого становится благодать Духа Святого. Поэтому только церковное творчество есть прямое участие в божественном акте, действие в полной мере литургическое, а потому наиболее свободное» [5, c. 76]. Свет, соприкасаясь с веществом, окрашивается в некий цвет в любом случае, но качество это цвета, более того — сама его видимая сущность зависит от того языка, на котором выбирает разговаривать мир, от звучания выраженности мира. Переплетение света и звука нерасторжимо, но истинная их связь возможна только там, где осуществлена попытка возвращения в пространство тишины, в котором энергия человека очищается для восприятия Божественных энергий. Следовательно необходимо не только «утихомирить» вибрации частиц материи, очистить звуковое поле для возникновения в нем истинного света, но и земной свет, он же — цвет, -нуждается в очищение своего «оттеночного наполнения», дабы прозвучал сквозь него истинный чистый звук, слово, которое соответствует Слову, слово молитвы. В некотором смысле, миру нужно избавиться от самопроизводного, искусственного цвета, цвета, который в действительности и не присущ ему. «Вследствие такого лишения самостности, самостоятельного цвета, этот мир, просвечивая огненность иного мира, делается сам огненным» [9, с.178]. Выражаясь в логических категориях, эту же мысль можно озвучить так: необходимо отказаться от лжи, чтобы проявилась истина. Совмещение невозможно. Возможен только выбор между ними. И выбор оказывается судьбоносным для всего «вселенского океана». Но пока можно только догадываться о красоте того огненного мира, в котором зарождаются смыслы, светятся слова-сущности и звучат оттенки Божественных энергий, догадываться — в безмолвии, подготавливая сердце к возвращению в Красоту Бытия. Таким образом, исихазм нельзя считать только неким «древним наполнением» православного монашества, ведь в нем раскрывается истинный путь в глубины логосной структуры мира, к живому сердцу живой реальности, преображенной в лучах божественной благодати. И само «выхождение» на этот путь становится неподвластным поверхности существования, поскольку осуществляется как возвращение к вечности.
Литература:
1. Архиепископ Василий (Кривошеин). Аскетическое и богословское учение св.Григория Паламы // Архиепископ Василий (Кривошеин). Богословские труды / Сост. Дикон Александр Мусин. Нижний Новгород: Издательство «Христианская библиотека», 2011. С. 61–137.
2. Василий (Гондикакис), архимандрит. Входное: Элементы литургического опыта таинства единства в Православной Церкви / Авториз. пер. с греч. — Богородице-Сергиева Пустынь, 2007. — 208 с.
3. Лепахин В. Иконология и иконичность // Икона и образ, иконичность и словесность. Сборник статей, М.:Паломник, 2007.С. 129–164.
4. Лосев А. Ф. Диалектика мифа // А. Ф. Лосев. Из ранних произведений. Москва, Издательство «Правда»,1990. С.393–600.
5. Лосский В. Н. Смысл икон / В.н.Лосский, Л. А. Успенский. — М.:Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет: Эксмо, 2012. -336с.
6. Мантзаридис Григорий. Определение границы между Православие и ересью–свт.ГригорийПалама //azbyka.ru/otechnik/Grigorij_Palama/opredelenie-granitsy-mezhdu-pravoslaviem-i-eresyu/
7. Николай Кавасила. Семь Слов о жизни во Христе // Николай Кавасила. Христос.Церковь. Богородица. –М.:Издательство храма святой мученицы Татианы, 2002. — 240 с.
8. Святитель Афанасий Великий. Слово на язычников // Святитель Афанасий Великий. Избранные творения. — М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2014. С.25–113.
9. Флоренский П. Эмпирия и эмпирея // Флоренский П. А. Сочинения в 4 т. Т.1. –М.: Мысль, 1994. С.146–195.
10. Флоренский П. А. Небесные знамения // Флоренский П. А. Сочинения в 4 т. Т.2. — М.: Мысль, 1996. С. 414–418.
11. Флоренский П. А. Об Имени Божием // Флоренский П. А. Сочинения в 4 т. Т.3 (1). –М.: Мысль,2000. С.352–361.
12. Флоренский П. А. Сочинения в 4 т, Т.3 (1). –М.: Мысль, 2000. — 621 с.
13. Флоренский Павел, священник. Детям моим. Воспоминания прошлых дней // Флоренский Павел, священник. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. Генеалогические исследования. Из соловецких писем. Завещание. –М.: Моск. Рабочий, 1992. С. 24–267.
14. Честертон Г. К. Ортодоксия//www.chesterton.ru/orthodoxy/index.html
