Сон как вставной компонент в поэзии Я. П. Полонского

В статье раскрываются особенности онейропоэтики поэзии Я. П. Полонского на основе выявления значимости вставных сновидческих эпизодов в сюжетах стихотворений «Зимний путь» и «Колокольчик».

Ключевые слова: сон, сюжет, онейропоэтика, «путевая» дума, путешествие, поэзия.

Я. П. Полонский(1819–1898) — художник, активно практиковавший в разных жанрах и в поэзии, и в прозе. Среди его поэтических текстов заметно выделяются творения, написанные в жанре «дорожной» думы. Из многочисленных «путевых» стихотворений Полонского мы обращаемся здесь только к тем (учитывая проведенные нами исследования) [1], в которых присутствуют вставные сновидческие эпизоды.

В стихотворении «Зимний путь» (1844) сон является своеобразной вставкой в сюжете путешествия (типового для такого рода стихотворений); — и, что существенно — динамизированного), обрамленного фигурой задумавшегося и засыпающего путешественника, при этом границы между явью и сном путника изначально отчетливы.

Ситуация путешествия определена в первой, экспозиционной строфе, где ночь оказывается олицетворенной, одушевленной, но равнодушной свидетельницей передвижения героя в пространстве («холодная ночь»; «мутно глядит»). Ощущение монотонии, бесконечности пути, подчеркнутое аллитерациями и перечислительной интонацией, характеризует состояние бесприютности и одиночества героя.

Вторая строфа, с ее сказочным зачином «за горами, за лесами» воспринимается как погружение в сон. Путешествие физическое дополняется путешествием мысленным. Пространство «предсновидческой» части, изначально открытое, безграничное, становится призрачным («в дыму облаков / Светит пасмурный призрак луны»), пугающим.

Хотя и луна, и волки — реалии ночного пути, но грань между реальным и фантастическим пространствами зыбка, так же как погранично состояние засыпающего героя: «Мне мерещатся странные сны». На фоне жутковатой реальности первой части стихотворения мир сновидения, при всей своей фантастичности, узнаваем героем и близок ему: это воскрешаемый в памяти мир детства и сказки. Он обозначен образом старухи, прядущей пряжу и поющей колыбельный песни. В старухе читатель вправе увидеть мифологическую Клото, но в контексте стихотворения — это няня, с ее песнями и сказками. Как писал Ап.Григорьев, «тут детство, непосредственность простираются до того, что поэту видится, например, прежде скамейка, а потом уж «на скамейке старуха сидит», — это детство и непосредственность народной песни…» [2].

С четвертой строфы, по формулировке Н. П. Суховой, «уже внутри сна-воспоминания возникает новый сон, заключающий новую действительность, — ночь счастливых сказочных сюжетов, прямо противопоставленную «холодной ночи» реальности» [4, с. 55]. Воспоминание о сказках, рассказываемых няней, воплощается в собственно сказочный сон. Ему соответствует сказочное пространство, по которому передвигается воображающий себя освободителем царевны герой, дерзнувший «воевать с чародеем-царем» (продолжает звучать мотив пути); еще одно пространство — сказочный дворец, связанный с образом царевны, — мир идиллический и закрытый, огороженный «крепкой стеной» (закрытое пространство). Мир сказочный монтируется как система наиболее известных репрезентативных образов мира русской сказки, скомпонованных в единый сюжетный ряд (по образцу пушкинского вступления к «Руслану и Людмиле»): «серого волка», «чародея-царя», «жар-птиц», «ключа живой и мертвой воды», «царевны», представляя обобщение «детского» опыта.

Сновидческая часть (со 2-ой по 5-ую строфы) выделена в тексте стихотворения графически, обособлена от «яви» также своим вневременным характером (прошлому, воображению), в то время как фабульно-сюжетный фон — это неостановимое движение и в пространстве, и во времени. Герой вновь оказывается одиноким странником на бескрайних просторах зимнего поля в кибитке, везущей его неизвестно куда: «А холодная ночь так же мутно глядит / Под рогожу кибитки моей<…> [5, с. 36]. Действительность, в которой герой одинок и бесприютен, выполняет функцию обрамления, внутри которого строится сновидческий сюжет. Но отношения этих миров не механистичны, они смыкаются, пересекаются, диффундируют — например, через мотив дороги, значимый как для реального пространства, так и для сказочного. Но в первом случае он смыкается с мотивами бесприютности, тоски, одиночества, а во втором — с мотивами радости и счастья, выражающимися в стремлении освободить царевну.

Сюжетная роль мотива сна — в переакцентуации сюжетной доминанты: фабула пути переходит в функцию фона, а сон-вставка становится главным в сюжете. Благодаря ему мир переживаний героя обретает свою идеальную, просветленную и обнадеживающую составляющую, — хотя и остающуюся «неочевидной»: «И не веришь и веришь очам».

Принципы поэтики стихотворения «Зимний путь» подхвачены и развиты Полонским в написанном десятилетием позже стихотворении «Колокольчик»(1854 г.). Здесь также воссоздан типовой антураж путешествия, среди атрибутов которого выделен колокольчик — к середине XIX века образ в литературе почти символический. В сюжете стихотворения он связывает две реальности, в которых оказывается герой одновременно: яви и сна. В сознании усталого, мечтающего об отдыхе (как и в «Зимнем пути») героя звон колокольчика сливается в его воображении со страстным пением героини, призывающей его.

Формальное отличие «Колокольчика» от предыдущего стихотворения в том, что сон героя фрагментарен. В нем вычленяются две песни-монолога, построенные по одной схеме (двойные анафорические рефрены; графическая и композиционно-логическая структура). Эти песни-монологи являют два варианта развития сюжета, которые представляются герою равновероятными. При этом они (как и сон в «Зимнем пути») производят впечатление абсолютной достоверности, психологически точной зарисовки. И в том, и в другом сне тема любви занимает первенствующее положение; но меняется образ героини. В первом сне-песне голос лирической героини назван «страстным», дружно-звенящим, во втором — «грустно-звенящим». Способность героя во сне уловить изменения в тональности голоса возлюбленной рождает ощущение пронзительности, трепетности того чувства, которое он к ней испытывает.

Контраст двух снов-видений создается цветовым колоритом (образы золотых лучей, цветной занавески, прикрывающей кровать) первого — и ощущением тесноты, темноты, скуки горницы — во втором, с его холодом («дует в окно»), бесцветностью полинявшего полога. Если в первом сне морозу за окном противопоставлено кипение самовара и треск печи в доме, вьюге — горение лампады, а дреме — не знающее отдыха и сна сердце, то во втором центральным становится проецирующийся на судьбу героини образ одинокой вишни за окном, которая от холода «…быть может, погибла давно!»...

Многое в стихотворении остается фабульно не проясненным, так как подробности любовных перипетий героев опущены. Финал произведения открыт: он обрывается словом лирической героини. Кольцевая композиция «Зимнего пути» здесь отменена: сон не просто вклинивается в реальность, но и двоится; сюжет расщеплен, амбивалентен, а лирическая ситуация драматизирована.

По мнению Н. А. Николиной, стихотворение «Колокольчик» — «своеобразная лирическая новелла, ставшая стилистическим открытием поэта благодаря психологически сложному портретированию героини» [3, с. 55]. Добавим два момента: во-первых, новеллистичность здесь важна для создания лирического сюжета; во-вторых, не менее значим в стихотворении «Колокольчик» лирический герой и его переживания. Через сон мы имеем возможность проникнуть в сознание лирического героя, выраженного во внутреннем монологе; сознание героя переключается из настоящего в прошлое, из прошлого в настоящее и вновь в прошлое. Важным становится голос и динамика переживаний не столько лирической героини (хотя они бесспорно важны и значимы), но и лирического героя, так как это в его двух сновидениях сделано предположение о возможных душевных тревогах возлюбленной.

Развитие принципов сюжетной организации «Зимнего пути» в этом тексте в связи с онейропоэтикой можно увидеть в том, что во втором сновидческая реальность относится уже не к детской, но к взрослой жизни героя. Любовь-сказка принимает в «Колокольчике» облик достоверно-бытовой истории; если возврат в детство заведомо невозможен, то в «Колокольчике» варианты встречи героев соположены «на равных»: воспоминание проецируется на ожидаемый исход путешествия. Но так же, как и в предыдущем «путевом» стихотворении, идеальный мир рождается во сне героя, противостоящем не только другому варианту будущего, но и общей реальности пути. Сюжет усложнен и драматизирован, и прежде всего — в его прогностическом качестве, в ориентации на будущее.

Особенности «зимних» дорожных дум Полонского особенно заметны в контексте пушкинской поэзии — стихотворений «Бесы» и «Зимняя дорога», где, с одной стороны, картины пугающих бесовских плясок вырастают непосредственно из реальных впечатлений героя-путешественника (явь и сон не противопоставлены); с другой стороны, там, где появляется сон-греза о будущем (завтрашнем приезде домой), он идилличен, предсказывая счастье встречи с «милой» и домашний покой. Полонский же усложняет ситуацию, противопоставляя сон яви, акцентируя неоднозначность будущего, драматизируя сюжет.

Таким образом, в представленных стихотворениях в ситуации психологически мотивированного «дорожного» сна путешествие в пространстве трансформируется в путешествие во времени, в котором воспоминанья, причудливым образом сочетаясь выстраиваясь, создают прогностические сюжеты. Будущее в них оказывается проблематизрованным, вопрос о нем мучает, преследует героя. Эти вопросы и мучения сон делает достоверным, главным предметом внимания.

Литература:

1. Вьюшкова И. Г. К вопросу о применении мотивного анализа поэтического текста в курсе литературы в 10-м классе (на примере творчества Я. П. Полонского) // Письма в Эмиссия. Оффлайн (The Emissia. Offline Letters): электронный научный журнал. — 2009. № 3 (март). С. 1318. URL: http://www.emissia.org/offline/2009/1318.htm. [дата обращения — 30.10.2013]

2. Григорьев, Ап. Эстетика и критика [Текст] / Ап. Григорьев; сост., вст.ст. и примеч. А. И. Журавлевой. — М., 1980.

3. Николина, Н.А. «Колокольчик» Я. П. Полонского: жанр и структура текста [Текст] // Русский язык в школе. — 2004. — № 6. — С. 54–59.

4. Сухова, Н. П. Мастера русской лирики [Текст] / Н. П. Сухова. — М., 1982. — С.35–36, 54–57.

5. Полонский Я. П. Лирика. Проза [Текст] / Сост., вступ. ст. и ком. В. Г. Фридлянд. — М.: Правда, 1984.