Идеалистическое прочтение главного персонажа повести И. С. Тургенева «Ася»

Летом 1858 года Тургенев посетил небольшой немецкий городок Зинциг. События повести «Ася», созданной в том же году, происходят в месте, списанном с этого городка, все замечательные пейзажи в произведении являются отображением натуры. Главный герой повести — 25-летний молодой человек, путешествующий по Германии. Встретив там русскую семью, брата с сестрой, он подружился с ними, но спустя некоторое время, вызвав чувство любви к себе у молодой девушки Аси, не сумел сделать правильный выбор и потерял ее. Поиски ее потом никаких результатов не дали, и он проводит жизнь, вспоминая ее и коря себя за то, что сам приговорил себя к старости в положении «бессемейного бобыля».

Сильное воздействие на восприятие современниками повести, на трактовку ее характеров оказала вышедшая вскоре после ее издания статья Н. Г. Чернышевского «Русский человек на rendez-vous».

Чернышевский характеризует главного героя повести Н. Н. как слабого, бесхребетного человека, из тех, кто не умеет «вовремя сообразить своего положения и воспользоваться выгодами, которые представляет мимолетный час» [7, с. 232]. И вдобавок ко всем нелестным словам, критик иронично называет Н. Н. «Ромео». Реакция Чернышевского на тургеневскую повесть продиктована не только временем, когда «крестьянский вопрос сделался чуть ли не единственным предметом всех мыслей, всех разговоров» [7, с. 216], но и, надо полагать, личностью самого Чернышевского, которого Тургенев в своем письме А. В. Дружинину в 1856 году (еще до создания повести) характеризует так: «Я досадую на него за его сухость и черствый вкус, а также и за его нецеремонное обращение с живыми людьми…; но «мертвечины» я в нем не нахожу — напротив: я чувствую в нем струю живую, хотя и не ту, которую Вы желали бы встретить в критике. Он плохо понимает поэзию; знаете ли, это еще не великая беда; критик не делает поэтов и не убивает их; но он понимает — как это выразить≤ — потребности действительной современной жизни — и в нем это не есть проявление расстройства печени, как говорил некогда милейший Григорович — а самый корень всего его существования» [12, с. 75]. Отзыв Тургенева о Чернышевском в чем-то объясняет резкость восприятия критиком повести «Ася». Вся трактовка Чернышевским персонажей повести и их поступков исходит из понимания им «потребностей действительной современной жизни», но только из них. Ведь человек намного шире, нежели время, в которое он живет, ощущения, обуреваемые им, будь то любовь, сомнение, рефлексия — это состояния, лежащие вне временного плана, и этого нельзя не учитывать.

Однако надо заметить, что при всей однобокости своего отношения к Н. Н., критик все же выделяет обстоятельства, которые объективно присутствуют в повести и отчетливо вырисовываются взору читателя, рассматривающего произведение с позиции человеческого начала, с позиции, прежде всего, чувства. Дело в том только, что этих характеристик он касается вскользь, не делая их максимой своего отношения к герою.

Это, к примеру, следующее высказывание: «И как непродолжительно было время, в которое решалась и его судьба и судьба Аси, — всего только несколько минут, и от них зависела целая жизнь, и, пропустив их, уже ничем нельзя было исправить ошибку. Едва он вошел в комнату, едва успел произнести несколько необдуманных, почти бессознательных, безрассудных слов, и уже все было решено: разрыв навеки, и нет возврата» [7, с. 233].

В этом очень метко подмеченном Чернышевским аспекте, на наш взгляд, заключается великий трагизм человеческой судьбы, и подобная ситуация, описанная Тургеневым в повести, есть тонкое наблюдение над едва заметной в суете дней особенностью жизни. Но мы никак не можем согласиться с выводами критика — «… и потому мы хотим дать им указание, как им избавится от бед» [7, с. 232] — если б можно было бы давать здесь какие-то указания, и более того если бы люди неукоснительно им следовали, то все человечество давно зажило бы счастливо и забыло о проблемах. Указания, как и следование им, невозможно, человек не застрахован. Прежде всего от обстоятельств. Они сыграли в жизни Н. Н. и Аси роковую роль. Один юный читатель этой повести, с которым нам привелось беседовать, сказал о ней так: «Для меня это повесть не о любви, а об обстоятельствах». Нам это определение кажется заслуживающим внимания. Любопытно, что это слово — обстоятельства — присутствует и у Чернышевского: «Для нас теперь ясно, что все зависит от общественных привычек и от обстоятельств, то есть в окончательном результате все зависит исключительно от обстоятельств, потому что и общественные привычки произошли в свою очередь также из обстоятельств» [7, с. 225]. И далее он к месту вспоминает, как в древней мифологии люди представляли счастье: в виде женщины с косой, развеваемой ветром, несущим эту женщину; пока она подлетает, нужно суметь не пропустить ее, потому что схватить ее, оставшись позади, уже нельзя. «Не дождаться вам будет, пока повторится благоприятное сочетание обстоятельств, как не повторится то соединение небесных светил, которое совпадает с настоящим часом. Не пропустить благоприятную минуту — вот высочайшее условие житейского благоразумия» [7, с. 232]. Из мифологии и мудрости древних мы, как всегда, черпаем, знания и ответы на вопросы. И на этот раз ими отмечена главная черта счастья — неосязаемость, мимолетность. Неумение понять счастливую минуту жизни, поймать ее за косу — есть великая беда, фатальная ошибка тургеневскийх влюбленных, а в их образе — судьбы многих людей. Возможно, от человека той эпохи ожидались решительные шаги в перемене крестьянских судеб (нужно помнить, что и повесть написана в преддверии 1861 года), но жили Ася и Н. Н. не этим, и не случайно, что события развиваются вдали от родины. Чернышевский, верно подмечая детали, на которых зиждится суть, трактует их однобоко, исходя исключительно из политической ситуации, опуская личностную, эмоциональную и даже где-то мистическую сторону человека.

Появление таких произведений, как «Ася», в переходное время, в эпоху значительных общественных процессов, происходящих в России, для современников Тургенева было и неожиданным, и странным. Он очень часто удостаивался критики. Повесть не очень нравилась А. Фету [11, с. 411], Л. Толстой назвал ее «самым слабым произведением» писателя [7, с. 252]. Тургенев, смущенный неудачами повестей и рассказов 60–70-х гг. у читателей и критиков, называл их «безделками», подчеркивая незначительность их содержания. К примеру, Толстому он отвечал, даже излишне унижая себя: «Я знаю, Вы недовольны моей последней повестью и не Вы одни…; я убежден, что все вы правы; а между тем я писал ее очень горячо, чуть не со слезами — стало быть, никто не может знать, что такое он делает. Если бы мне сказали, что «Ася» вышла отличная вещь — я бы удивился — зная, в каком душевном расстройстве я находился, когда я писал ее, но я бы поверил; а теперь я верю и даже как будто вижу, что она неудачна и плоха. Как ни вертись, если нет большого, здравого таланта, всякий раз выходит лотерея» [7, с. 128].

Однако не все так уж сильно были недовольны этим произведением. Известны отзывы положительные и даже восторженные. Историк литературы и литературный критик П. В. Анненков писал в 1857 г.: «…Это одна из самых доделанных вещей Ваших. Нужно ли говорить, что появление опять человеческих лиц в литературе, разговор об душе, тайнах характера, откровенный шаг к природе и поэзии — меня глубоко тронули и потрясли. Повесть Ваша пронесется по нынешней звериной литературе нашей, как благовест. … Скажу правду: Ася так тонко нарисована, что ушам, привыкшим к массивному реву шакалиц и гиен, никогда не понять ее говора, но от нее отделяется электрическая атмосфера, которая подчинит грубейшие нравы. Не будут знать, откуда обаяние, но будут его чувствовать и будут от него отбиваться, как от неразумной вещи. Холопско-благородная кровь, которая течет у нее в жилах, для меня достаточно объясняет внезапное ее сумасшествие любви — но не всем это будет ясно. Толков предвидится короб хороший. Понятнее окажется лицо героя, потому что в нем более будничной правды, но каковы бы ни были суждения, их наперед можно свести к результату: попрек повести за то и другое — и глубочайшая благодарность автору за повесть. С моей стороны я это делаю теперь же. Снова дали Вы душе моей либретто, на которм внутри себя строится большая, большая опера» [11, с. 523]. У Н. А. Некрасова в письме от 1857 г. читаем: «Обнимаю тебя за повесть и за то, что она прелесть как хороша. От нее веет душевной молодостью, вся она — чистое золото поэзии. Без натяжки пришлась эта прекрасная обстановка к поэтическому сюжету, и вышло что-то небывалое у нас по красоте и чистоте. Даже Чернышевский в искреннем восторге от этой повести. Замечание одно, лично мое, и то неважное: в сцене свидания у колен герой неожиданно выказал ненужную грубость натуры, которой от него не ждешь, разразившись упреками: их бы надо смягчить и поубавить, я и хотел, да не посмел, тем более что Анненков против этого» [11, с. 133]. Еще за два года до создания «Аси» Некрасов призывал поэта-прозаика «уйти в себя, в свою молодость, в любовь, в неопределенные и прекрасные по своему безумию порывы юности, в эту тоску без тоски» [10, с. 328].

Романтика чистой, идеальной любви, бескорыстного наслаждения прекрасным всегда играла большую роль в реализме Тургенева. «Больше следуя влечениям своего внутреннего мира, чем логике развития объективной реальности, писатели-романтики неизбежно способствовали преобладанию субъективного над объективным, идеального над реальным в образе» [8, с. 9]. Романтические традиции настолько сильны в творчестве Тургенева и порой даже преобладают, что некоторые ученые, к примеру, В. В. Виноградов, считали Тургенева писателем-романтиком. Связь с эстетикой романтизма в произведениях Тургенева сказалась, в частности, в признании абсолютного приоритета духовного «я» личности, которая постоянно тянется к недостижимому идеалу.

Мы считаем, что Н. Н. следует отнести к типу людей, которых называют созерцателями. Это свойство его характера, угадываемое в нем, подтверждается и его собственными словами о себе: «Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица — именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; … лица, живые человеческие лица — речи людей, их движения, смех — вот без чего я обойтись не мог» [17, с. 33]. И в жизни он проживает не любовь, упиваясь ею или страдая от нее, а идею любви.

Мысль о свойстве идеи быть сильнее и реальнее самой материи имеет очень древние корни и восходит к объективному идеализму Платона, утверждавшего, что не идеи суть отражение материи, а, наоборот, материя есть отражение идей и ими порождается. К его учению, хоть и с некоторыми принципиальными отличиями, восходит философия идеалистов Нового времени (в частности, Канта и Гегеля). В связи с учением об идеях Платон и выделяет тип созерцателя. Человека, чутко реагирующего на красивое, любящего саму идею красивого и не ищущего ее материального воплощения, Платон определяет как созерцателя. Сам он, желая очертить предмет своей эстетики, назвал ее любовью [14, с. 70].

Определение «созерцательность» часто применяет по отношению к тургеневским героям Курляндская Г. Б. «Идеализация созерцательного возвышения была следствием некоторой отвлеченности идеала, осуществления идеала лишь в субъективном мире избранной личности», — пишет она о творческой концепции Тургенева. Подобное описание контрастирует с отзывами тех критиков, которые называют Н. Н. «дряблым, совершенно «лишним» человеком, безвольным, отступающим перед трудностями жизни» [13, с. 143], и претендует, как нам кажется, на более внимательное прочтение персонажа. Созерцательное мировосприятие тургеневских героев обращало на себя внимание ученых разных эпох, и они, каждый по-своему, определяли его. «Слезный аспект мира», — так говорит об этом М.Бахтин, выделяя «миросозерцательное значение слез и печали» [2, с. 365]. Герои в «Асе» очень часто плачут: «Она по-прежнему вся сжималась, дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы…» [17, с. 68], «Слезы закипали у меня на глазах, но то не были слезы беспредметного восторга» [17, с.59].

В 1920 г. выходит в печать статья Петровского М. А. «Таинственное у Тургенева». «Согласно концепции Петровского, суть дела состоит не только в том, что Тургенев — реалист, но и в том, что в окружающей его жизни писатель «усматривает две сферы бытия, две стихии: одну стройную, логически ясную, гармонирующую в своих проявлениях с рациональным его миросозерцанием, и бок о бок с нею другую — иррациональную, в отношении познавательном — «непонятную», «неестественную», «неведомую», «необыкновенную», «странную», «загадочную», «таинственную». Определения, взятые исследователем в кавычки, представляют собой синонимы романтического восприятия действительности» [1, с. 229].

Тургенев придавал нравственное значение красоте жизни, умение постигать прекрасное считал необходимым для человека. «Вся эта романтика и возвышала беспомощных созерцателей над миром социальной лжи и утверждала идею земной жизни, только потенциальной (выделено мною — Г.О.), более истинной и красивой, более реальной, чем призрачная действительность крепостнического общества» [8, с. 21].

В молодости Тургенев зачитывается немецкой романтической и философской мыслью. Это Гегель, Шеллинг, Фейербах, Шопенгауэр, Гете, Шиллер. Их труды формируют его творческое мировоззрение. «Творческий метод Тургенева нельзя понять, не изучив отношения писателя к философии, к эстетике, к прекрасному в природе и обществе, к внутреннему миру человека. Еще 22-летним юношей… он приравнивает философию к искусству, говоря, что выработать философское убеждение — это создать величайшее творение искусства» [16, с. 6].

Поиски эстетического начала, восходящие к «Науке изящного» Г.В. Ф. Гегеля, проходят лейтмотивом через все его творчество. Во всем важное место он уделяет принципу эстетизма. И искать его следует прежде всего в искусстве, особенно в музыке. Очень часто герои его произведений увлекаются искусствами: рисуют, играют на фортепиано, сочиняют, поют, зачитываются Шиллером. На фоне увлечения искусством происходят их проникновенные диалоги, рождаются чувства. Ланнеровский вальс — лейтмотив не одного произведения Тургенева, Ася вальсирует под его звуки «прекрасно, с увлечением» — «началом музыки служит чувство во всей своей глубине» [6, с. 87]:

— Умеете ли вы вальсировать≤ — спросила она вдруг.

— Умею, — отвечал я, несколько озадаченный.

— Так пойдемте, пойдемте... Я попрошу брата сыграть нам вальс... Мы вообразим, что мы летаем, что у нас выросли крылья [17, с. 59].

Интересно, что романтические традиции, настолько сильные в немецкой философии, сохраняются надолго, и уже в 20-ом веке, посреди войны, новый сын романтизма Гессе, создает произведения, исполненные романтического духа. В них снова появляется знакомый нам герой-созерцатель: «Направляясь к яме с квасцами, он все продолжал размышлять о чудаке-друге, который хочет от жизни одного: быть зрителем; и Ротфус все не мог решить, что это — скромность или притязательность» [5, с. 60]. В войну сам Гессе чувствовал себя чуждым националистической политике своей страны, первейшим и самым важным он считает утверждение на земле мира. Так он пишет об этом в своем «Кратком жизнеописании»: «Нет, я не мог разделять радости по случаю великой эпохи, и так случилось, что я с самого начала горько страдал от войны и год за годом из последних сил защищался от несчастья, нагрянувшего, по видимости, извне, как гром с ясного неба…» [5, с. 33]. Непрерывные пререкания с окружающим обществом на эту тему приводят к тому, что он становится для этого мира, как и его персонаж Кнульп, «незваным гостем, посторонним» [5, с. 67]. А в более позднем своем произведении, повести «Степной волк», его герой переживает в воображаемом мире ситуацию, так похожую на обстоятельства, в которых оказались Н. Н. и Ася. Только Гарри Галлеру, в отличие от Н. Н., представилась возможность исправить свою «ошибку»: ««Роза! Слава богу, что ты пришла, прекрасная, прекрасная девочка. Я тебя так люблю». Это было, наверно, не самое остроумное, что можно было тут сказать, но тут вовсе не требовалось ума, этого было вполне достаточно. Роза не приосанилась по-дамски и не прошла мимо, Роза остановилась, посмотрела на меня, покраснела еще больше и сказала: «Зравствуй, Гарри, я тебе действительно нравлюсь≤» Ее карие глаза, ее крепкое лицо сияли, и я почувствовал: вся моя прошлая жизнь и любовь была неправильной, несуразной и глупо несчастной с тех пор, как я в то воскресенье дал Розе уйти. Но теперь ошибка была исправлена, и все изменилось, все стало хорошо» [5, с. 377].

Таким мы видим и Н. Н. К сожалению, ему, в отличие от Гарри Галлера, не представился случай исправить свою ошибку ни в реальности, ни в мечте. Ему суждено было только всю оставшуюся жизнь искать взглядом Асю в толпе, но так и не найти. Писателя занимает не деятельная сторона его героя, а прежде всего его нравственно-психологическое состояние. Перед читателем человек, который воспринимает мир «с эстетических позиций бескорыстного, незаинтересованного созерцания» [9, с. 119]. Внимательно ко всему присматриваясь, он проникает в суть: «Я понял, почему эта странная девочка меня привлекала; не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась» [17, с. 56]. Современные Тургеневу критики наименее обращали внимание на нравственно-психологическое состояние героев повести, в то время как писатель прежде всего проявляет себя с позиции романтика и созерцателя, ее он и выражает в своем герое Н. Н. Нерешительность героя в определении своего отношения к Асе — реакция, продиктованная созерцательным постижением красоты. Романтическое переживание любви предполагает эстетизацию этого чувства и погружение в себя, а не выражение его: «именно задержка наружного проявления является симптомом художественной эмоции при сохранении ее необычайной силы» [4, с. 252].

Трактовать тургеневские произведения под чисто историческим углом — подход несколько ущербный. «Ася» прежде всего является повестью, в которой Тургенев «продолжал уяснение вопроса о трагическом значении любви» [3, с. 100]. Он хотел обратить внимание прежде всего на то, что человек, возможно, есть самая хрупкая субстанция из всех существующих: «легкое испарение ничтожной травки переживает все радости и все горести человека — переживает самого человека» [17, с. 76]. Счастье человека зависит от мига: «У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее — и то не день — а мгновенье» [17, с. 73]. Зависимость человека, его судьбы от мгновенья делает его очень уязвимым: «Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во мне еще не было ясного сознания моей судьбы; оно не проснулось даже тогда, когда я сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью несчастья, я стал искать и звать ее… но уже тогда было поздно» [17, с. 74].

Не нужно спешить осудить Н. Н., он сам успеет укорить себя. Такова была его роль на земле. Подобная судьба — одна из граней человеческого парадокса. Умение подглядеть ее в жизни — дар очень тонкого психолога и писателя.

Литература:

1.            Батюто А. И. Творчество И. С. Тургенева и критико-эстетическая мысль его времени. Л., 1990.

2.            Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

3.            Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм. М.-Л., 1962.

4.            Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1968.

5.            Гессе Г. Избранное. М., 1977.

6.            Гегель Г. В. Ф. Курс эстетики, или наука изящного. М., 2012.

7.            Критики XIX века о классиках русской литературы. Сборник статей // Чернышевский Н. Г. Русский человек на rendez-vous. Ростов, 1974.

8.            Курляндская Г. Б. Метод и стиль Тургенева-романиста. Тула, 1967.

9.            Курляндская Г. Б. Структура повести и романа И. С. Тургенева 1850-х годов. Тула, 1977.

10.        Некрасов Н. А. ПСС, том 10. М., 1952.

11.        Переписка И. С. Тургенева в двух томах. Том. I. М., 1986.

12.        Переписка И. С. Тургенева в двух томах. Том II. М., 1986.

13.        Петров С. М. И.С. Тургенев. Жизнь и творчество. М., 1968.

14.        Платон. Сочинения в трех томах. Под общей редакцией А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Том I. М., 1968.

15.        Пустовойт П. Г. И.С. Тургенев — художник слова. МГУ, 1987.

16.        Толстой Л. Н. ПСС, том 60. М.-Л., 1928–1958.

17.        Тургенев И. С. Повести. Рассказы. Стихотворения в прозе. М., 2003.