Об обновлении современных гуманитарных технологий в последнее время заговорили особенно активно в связи с необходимостью модернизации всей системы преподавания социально-гуманитарных дисциплин, в частности литературы. Проверенный целым столетием метод исторического анализа стал изживать себя по целому ряду причин [9]. Литературоведение в последнее время обновлялось только на тематическом уровне, что и стало причиной обращения многих ученых-филологов к культурологии [10]. В статье пойдет речь о переносе культурологических технологий на преподавание гуманитарных наук [4], что мы попробуем показать на примере чтения произведений Д. Хармса.
Творчество Даниила Ивановича Хармса — русского поэта и писателя, участника «Объединения реального искусства» (ОБЭРИУ) — богатый источник для не только для филологических размышлений, но и материал для обновления методики работы с художественным текстом в ситуации резкого падения интереса молодого поколения к чтению. Подобные траектории в исследованиях обусловлены широким кругом интересов Д. И. Хармса, куда входила мировая и русская литература, философия, мифология, религия, музыка. Д. И. Хармс является одним из ярчайших представителей русского авангарда.
Авангард 20–30-х гг. прошлого века — литературное течение, обладающее характерными особенностями, отличающими его от литературного авангарда в целом. Он имеет общие черты с другими литературными течениями того времени. Например, с символизмом его роднит тяга к трансцендентному, метафизика, религиозность, с кубофутуризмом — эпатаж, с модернизмом — театрализованность (Хармс мечтал о собственном театре). Кроме того, для него характерны элементы пародии и иронии, философичность творчества, а также новое понимание абсурда.
Однако самое глубокое отличие авангарда данного периода и литературной группы обэриутов является существенное переакцентирование этических, эстетических и философских, позиций. Сближаясь в вопросах метафизики с символизмом, в вопросе экзистенциальности с кубофутуризмом русский литературный авангард 20–30-х гг. соединил метафизику и экзистенцию в творчестве, в первую очередь, Д. И. Хармса и А. И. Введенского: «Не зная Кьеркегора, не зная даже слова «экзистенциализм», именно Платонов, Зощенко и обэриуты создали великую экзистенциальную литературу» [1, с. 40]. Поэтику Хармса отличает фрагментарность, которая отражает распад одного большого литературного текста на более мелкие. Однако, тексты Хармса, пусть и небольшие по объему, представляют собой законченные, самодостаточные произведения. Форма проявления вневременного у Хармса принципиально лишена аллегоричности. Вневременнное выступает у него в форме «идеального» или «атомистического». Из этого проистекает особый интерес писателя к метафизике, геометрии, квазиматематике — важным сферам его литературной референции [2, c. 11]. Д. И. Хармс в своем творчестве выходит за рамки литературы.
Д. И. Хармс увлекался экспериментами по переосмыслению графем и изобрел собственное письмо, «лишенное памяти». Хармс создал собственный язык иероглифов — «каких-то крючков», по выражению самого писателя. Хармс предпринимал попытки перевода своей собственной тайнописи на язык иероглифов. Данный опыт Хармса — переводчика связан с некоторыми аспектами его поэтики. На материале письма интерпретирована его идея филологического историзма. По словам Хармса, в тексте-оригинале описываются «разные и иногда даже очень интересные дела», «незначительные происшествия», «события». Оригинал соткан из фрагментов истории, понятой Хармсом, в том числе и как хроника происшествий, описанных в газетах, — это сумма «случаев». Перевод способен разрушить текстовую и смысловую связность в понятии события, разлагает события на составные части. Он меняет события, поскольку они деформируются, превращаются в простую линию. В некоторых текстах слова распадаются на буквы, образуя монограммы. Таким образом, вместе с памятью текста историческое разрушается и трансформируется во внеисторическое — букву, граф, «крючок». Переход от полюса к полюсу у Хармса выражается в переосмыслении событий, случаев, предметов, растворении его в геометрических формах (в превращении в шар или круг) либо в полном исчезновении формы предмета. Геометрия — это завершающая стадия исчезновения предмета, понятие о которой проблематизируется Хармсом. Интерес к квазиматематике и геометрии мотивируется у Д. И. Хармса тем, что они относятся к области вневременного, идеального, трансцендирующего историю, и, в то же время, объективного. Такой подход можно считать достаточно логичным, т. к. литература соприкасается одновременно и с областью идеального и с областью «реального», она не может быть сферой исключительно «исторического», скрывающего ее фундаментальный онтологический аспект [8]. Это обусловлено вниманием Хармса к метафизическим, философским понятиям, к сфере «идей». Хармс интегрирует свою философскую систему в пространство художественного текста. Тип литературы, в котором творил Д. И. Хармс можно считать «идеальным». Он построен на своеобразно понятой онтологии отвлеченного, литературного мира, который возникает в результате распада исторического мира. Этот «идеальный» мир имеет внетемпоральный характер. Д. И. Хармс предпринял попытку создания литературы, преодолевающей линеарность дискурса. Именно с этой утопической идеей связаны основные черты поэтики Д. И. Хармса. Хармс переосмысливает некоторые фундаментальные аспекты словесности [2, с.14].
Часто у Д. И. Хармса возникает мотив мельницы, также облаченный в антиаллегорические формы. Мельничное колесо у Хармса — абстракция, ноль, круг, это образное выражение идеальных понятий, имеющих внеисторический характер. Для Хармса круг являлся совершенной фигурой, в которой нивелируются противоположности. Стремление поэта охватить одним взглядом бесконечность, замкнутую в круге, нужно рассматривать в контексте амбициозных проектов русского авангарда. В трактате «О круге» Хармс говорит: «Прямая, сломанная в одной точке, образует угол. Но такая прямая, которая ломается одновременно во всех своих точках, называется кривой. Бесконечное количество изменений прямой делает её совершенной. Кривая не должна быть обязательно бесконечно большой. Она может быть такой, что мы свободно охватим её взором, и в тоже время она останется непостижимой и бесконечной. Я говорю о замкнутой кривой, в которой скрыто начало и конец. И самая ровная, непостижимая, бесконечная и идеальная замкнутая кривая будет КРУГ» [11, с. 315].
Бесконечная прямая состоит из бесконечного числа бесконечно малых точек, заключающих в себе весь мир. Точка по своей сути — это тоже круг, образованный сломом прямой одновременно во всех ее точках. Точка настолько мала, что неподвластна времени, и задача поэта, по мнению Д. И. Хармса, состоит в том, чтобы прожить каждую такую точку как самостоятельную, независимую от других единицу. В этом случае возможно достигнуть бесконечности, представляющей собой покой, полное отсутствие движения. Прообразом такой бесконечно малой и в то же время бесконечно большой точки выступает Бог, еще не успевший сотворить мир.
В эссе Я. С. Друскина «Разговор о времени» [5], построенного в форме разговора Фалеса со своим учеником о соотношении времени и движения, говорится о том, что в данный момент времени все стоит неподвижно, ничего не происходит. События возникают только в прошлом, а настоящее не завершено, не имеет границы. В настоящем события не происходят. Каждое мгновение, существующее сейчас, автономно, не соединено с другими. События завершаются, уходят в прошлое, такое завершение равносильно смерти. Всякий момент существования — лишь мгновение, принадлежащее прошлому. Течение времени нельзя ощутить физически, особенно, если заострять на этом внимание, пытаться «ловить момент», по выражению Д. И. Хармса. Время — это скука, однообразие, пустота между двумя мгновениями, которые оно соединяет. Физическое ощущение длительности, течения времени в своем абстрактном выражении представлено как бесконечная прямая, идущая из ниоткуда в никуда и создающая ощущения тяжести проживаемого времени. Этому ощущению бесконечности у Хармса противопоставлен образ мгновения, когда происходят события и тяжесть времени перестает ощущаться. В одном из последних произведений Д. И. Хармса «Старуха» речь идет о надежде на мгновение, устраняющее тяжесть бытия.
На формирование философского мышления Д. И. Хармса также оказали влияния идеи Платона, К. С. Малевича, П. Д. Успенского. В трактате «Сабля» (1929) Д. И. Хармс пишет: «Тут мы стоим и говорим: Вот я вытянул одну руку вперед прямо перед собой, а другую руку назад. И вот я впереди кончаюсь там, где кончается моя рука, а сзади кончаюсь тоже там, где кончается моя другая рука. Сверху я кончаюсь затылком, снизу пятками, сбоку плечами. Вот я и весь. А, что вне меня, то уж не я» [11, т. 2, с.280–281]. В данном тексте Хармс создает макет пространства. Увлечение Д. И. Хармса вопросами измерений пространства восходит к П. Д. Успенскому, высказывающему идеи о четырехмерности мира. Философия Успенского нашла отражение и в других произведениях Д. И. Хармса. В рассказе «Пассакалия No1» мы встречаем такие строки: «Я сунул в воду палку. И вдруг под водой кто-то схватил мою палку и дернул. Я выпустил палку из рук, и деревянная палка ушла под воду с такой быстротой, что даже свистнула. Растерянный и испуганный стоял я около воды» [11, т. 2, с. 176].
П. Д. Успенский в своей книге «Tertium Organum. Ключ к загадкам мира» цитирует сочинение С. Х. Хинтона «Четвертое измерение», в котором есть описание учения Парменида, подтвержденное следующим примером: «Представим себе поверхность тихой воды, в которую опускаем палку в наклонном положении, движением вертикальным сверху вниз» [7, с.100]. Возможно, данная цитата и послужила основанием для создания хармсовского текста. Несомненно, Хармс был заинтересован учением Парменида и знал, что Парменид объяснял строение мира как шарообразное: «Дело в том, что и Парменид считает вселенную единой, вечной, невозникшей и шаровидной…» [6, с. 436]. П. Д. Успенский в своей книге «Tertium Organum» пишет: «Мы никогда не видели куба, шара и т. п., а всегда только поверхности» [7, с.137]. Всѐ это в совокупности Д. И. Хармс отразил в рассказе «О явлениях и существованиях No 1». Художник Миккель Анжело при встрече с Комаровым кричит ему: «Смотри!» Комаров видит шар. «Что это?» —спрашивает Комаров. А с неба грохочет: «Это шар». «Какой такой шар?» — шепчет Комаров. А с неба грохот: «Шар гладкоповерхностный!» [11, т. 2, с. 91].
По выражению философа Я. С. Друскина: «Не передаваемые словами мысли, может, даже немыслимые мысли и состояния сознания, сам язык — вот две основы и отдельной человеческой жизни, и всей человеческой культуры. Первое, может, доходит и до самой глубины жизни и истинной реальности, но не может быть сказано словами, второе передает жизнь, реальность словами, но передает эту реальность переломленной через язык. Язык делит мир на части, чтобы понять его. И понимает части разделенного языком мира» [5, с. 109]. Парадоксальность, заключенная в этом положении представляет интерес для современной логической философии. Суть поэтики Д. И. Хармса в попытке выразить средствами языка, то, что этими средствами выразить невозможно. Значимость таких попыток для философии и искусства подтверждается сближением методов философии и литературы, усилением интереса к парадоксам и бессмысленному. Для культурологии, философии, семиотики остаются важными темы парадокса и смысла, проблематизированные в творчестве Д. И. Хармса.
Образовательный потенциал к чтению способны выявить лишь педагоги с новым гуманитарным мышлением. «Возрождение образования видится как процесс его активного гуманитарного обновления, реэтизации универсальных ценностей, образного мышления и диалогового взаимодействия вех участников этого процесса» [3. С. 106]. Возрождение интереса к чтению связано с созданием на занятии «ситуации креативности», предполагающая поиск новых подходов к изучению литературы. Изобразительного искусства, театра, истории и музыки.
Литература:
1. Антонова Е. «Безвестное и тайное премудрости» (Догматическое сознание в творчестве А. Платонова) // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. II. — М., 1995. С.39–53.
2. Базылев В. Н. Даниил Хармс — переводчик // Язык и социальная динамика Сибирский государственный аэрокосмический университет им. Акад. М. Ф. Решетникова (Красноярск), 2012. — с. 10–14
3. Валеева Е. В. Гуманитарное образование в контексте современной культуры // Обсерватория культуры. 2013. № 3. С. 102–107.
4. Валеева Е. В. Образование как форма бытия // Идеи и идеалы. 2015. Т. 2. № 1 (23). С. 130–142.
5. Друскин Я. С. «Чинари» // Аврора. Л., 1989. — № 6. — С. 103–115.
6. Маковельский А. О. Досократики: доэлеатовский и элеатовский периоды. — Минск: Харвест, 1999.
7. Успенский П. Д. Tertium organum: ключ к загадкам мира. — М., 2000
8. Фортунатов Н. М. Художественная коммуникация и «молчащий» текст // Вестник НГТУ им. Р. Е. Алексеева. Серия: Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии. 2014. № 3. С. 22–29.
9. Фортунатова В. А. Гуманитаризация вузовского образовательного процесса как исследовательская проблема // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2013. № 5–2. С. 204–210.
10. Фортунатова В. А. Самовозрастание логоса как состояние современной культуры // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2012. № 1–3. С. 184–189.
11. Хармс Д. И. Собрание сочинений в 3 т. / Д. И. Хармс. — СПб.: Азбука, 2000
12. Ямпольский М. Б. Беспамятство как исток (Читая Хармса) // М.: Новое литературное обозрение, 1998. -- 384 с.
