На начальном этапе изучениe межкультурных различий научной коммуникации вызывало жаркие споры. В частности многими исследователям отстаивалась позиция нерелевантности и нецелесообразности такого изучения, основанная на понимании научной коммуникации как коммуникации, подчиняющейся принципам универсальности и объективности науки и не зависящей от этнокультурных традиций (см. например Widdowson). Такой подход не учитывал роли общения, лежащего в основе научной коммуникации, роли адресанта и адресата, которые являясь представителями определенной нации, обладая определенными языковыми и дискурсивными картинами мира, несомненно, проявляют специфические культурные особенности и в сфере научного общения, как устного, так и письменного.
Проводимые в данной области исследования однозначно доказывают национальную специфику научного коммуникативного поведения и свидетельствуют о значительных различиях норм научной коммуникации в различных лингвокультурных общностях [1, 2, 3, 4, 5, 6, 7].
Необходимо отметить, что исследования различий научной коммуникации долгое время были направлены преимущественно на сравнение англо-американского научного стиля с другими европейскими, реже неевропейскими языками, что связанно с использованием английского языка в качестве lingua franca в научной среде.
Однако социально-политические трансформации последних десятилетий, произошедшие в восточной Европе и обусловившие расширение международных контактов в самых разных сферах деятельности, в том числе и научной, вызвали интерес исследователей к сопоставлению западноевропейского (английского, немецкого, французского и др.) и восточноевропейского (русского, украинского, болгарского и др.) научного дискурса. В частности появились исследования, посвященные сравнительному изучению русско- и немецкоязычного научного дискурса. Хотя данные исследования и не охватывают весь спектр межкультурных проблем и особенностей научной коммуникации между учеными из России и немецкоговорящих стран, тем не менее, они предоставляют ценные данные о характере этих различий.
Так, устные выступления российских ученых на научных конференциях обладают целым рядом особенностей, которые не свойственны западной научной традиции[1]. Нередко немецкоговорящие коллеги, слушая выступления русскоязычных ученых на научных конференциях, негативно оценивают их понятность и структурированность, отмечают отсутствие ясной и точной постановки цели работы, четких выводов и т. д. Кроме того отмечается общая направленность изложения, отступления от основного содержательного аспекта.
В качестве аргументации своей позиции русские ученые зачастую прибегают к использованию цитирования известных поэтов или мыслителей, но не специалистов в данной области, что придает их выступлениям с позиций западных ученых скорее научно-популярный, чем строго научный характер, направленный на узкий круг специалистов [8].
Многие исследователи говорят об эстетической направленности русского научного языка в ущерб точности и ясности изложения, которые являются приоритетными в немецком языке [9, 10].
Нередко остается неясным собственный вклад русскоязычного автора в исследование, что оценивается немецкими коллегами двояко и неоднозначно, с одной стороны как неуместная скромность, с другой — как неверная оценка профессиональной компетентности публики.
Названные различия не в последнюю очередь связаны со значением, придаваемым научным конференциям в западной и восточной научной традиции. Для западных ученых активное участие в научных конференциях является подтверждением их профессиональной квалификации и статуса, а также имеет огромное конкурентное значение, используется для того, чтобы заявить о себе в научной среде, в том числе и с целью получения более престижного места работы. Именно поэтому их доклады максимально ориентированы на новизну, актуальность и профессионализм в конкретной научной сфере.
Для русскоязычных ученых конкурентный аспект мене актуален и не играет столь значимой роли. Их выступления на конференциях носят характер позиционирования себя с научным сообществом в общем, глобальном смысле.
Важные особенности проявляет интерактивное поведение адресанта и адресата, например, использование форм «я» и «мы», различных форм обращения к слушателю, риторических вопросов, шуток и т. д.
Интеракцию между немецкоговорящими адресантом и адресатом можно представить в виде оппозиции коммуникативных партнеров — «я»-адресант и «Вы»-адресат(ы), которые взаимодействуют друг с другом:
Напротив, русскоязычные автор-адресант и слушатели-адресаты вовлечены в общую «мы»-группу, в которой не наблюдается противопоставления, но проявляется аддитивное равенство — «я» (автор) + «Вы» (адресат(ы) = «мы» [8, c. 76–77]:
Русские ученые, с одной стороны, предпочитают использовать в своих выступлениях непрямые способы вовлечения слушателя в процесс коммуникации, с другой — используют дополнительные средства, позволяющие установить со слушателем свободную, ненапряженную, неформальную интеракцию. Для этого используются такие приемы как форма обращения к реципиентам «уважаемые коллеги», которая сигнализирует о доверительности, близости, уважительности, рассказ о личных переживаниях или событиях, употребление эмотивных выражений и т. д. Напротив, немецкие ученые предельно конструктивны, ссылаются на свою исследовательскую деятельность, подчеркивают свой личный вклад в исследование. Их обращение к реципиентам не содержит эмоциональных компонентов и направлено на привлечение слушателя к определенным фрагментам доклада [Там же, с. 78].
Другими словами тенденцией немецкого научного дискурса является узкая предметная ориентация адресанта, тенденцией русского научного дискурса — широкая направленность, зачастую выходящая за рамки специальности [9].
Обсуждение научных докладов также проявляет культурно обусловленный характер. В западной научной традиции высказывание критических замечаний происходит в форме вопросов, которые позволяют ясно выразить несовпадающую критическую позицию. В восточноевропейской научной традиции обычно не принято делать критические замечания к докладам. При обсуждении доклада часто задаются общие вопросы, связанные с его темой, но не отражающие критического отношения к докладу. Нередко задаются вопросы, которые не имеют прямого отношения к теме доклада, связанные со смежными темами, что с точки зрения западного ученого неприемлемо и непрофессионально [11, 12].
Данные различия научного коммуникативного поведения ярко проявляются в особенностях научных текстов, написанных представителями немецкой и русской научной культуры.
В текстах русских и немецких статей прослеживаются особенности самопозиционирования и проявления субъективной модальности. Так, в немецких научных текстах, с одной стороны, проявляется тенденция к использованию различных пассивных конструкций, не указывающих явно на адресанта. С другой стороны, в последнее время под влиянием англо-американской научной традиции усиливается использование в научных работах формы «я» и личного местоимения «мой», что еще несколько лет назад считалось абсолютным табу в немецкой научной среде.
Русскоязычные авторы, как правило, избегают формы «я», стремятся больше к безличному повествованию, но в отличие от немецких авторов могут использовать для выражения личного мнения такие обороты как «мы думаем», «на наш взгляд» и т. п., что в сознании западноевропейского ученого всегда связано с коллективной работой и мнением [13].
Особенности взаимодействия адресанта и адресата, описанные выше и характерные для устных научных выступлений, ярко проявляются в использовании русскоязычного автора в научных статьях конструкций «рассмотрим», «возьмем», «обратимся», «присмотримся», с помощью которых автор вовлекает читателя в «мы»-группу, привлекает его к совместной работе. Немецким ученым такое обращение к читателю несвойственно.
Нормы вежливости, принятые в научном сообществе и влияющие на формы дискуссий и обсуждения устных докладов, находят свое отражение и в особенностях написания научных текстов. В целом критические замечания проявляются в русскоязычном научном письменном дискурсе более сдержанно, редко в эксплицитной негативной форме. К примеру, в научных рецензиях чаще можно встретить похвалу, позитивную, высокую оценку и т. д. Поэтому объективные критические замечания западноевропейских ученых абсолютно приемлемые с их точки зрения могут показаться неприемлемыми и недопустимыми с точки зрения восточноевропейских коллег [14]. По мнению немецких исследователей это приводит к более редкому использованию в русских научных текстах (по сравнению с немецкими) выражений, которые могли бы смягчить возможную критику или помогли бы ее избежать: вероятно, возможно, можно предположить и т. д. Отсутствие или редкое использование в русских научных текстах данных выражений может восприниматься немецкими коллегами как категоричное утверждение, как позиционирование себя единственным обладателем истинного знания, как агрессивное убеждение читателя в своей правоте. По этой же причине часто используемые в русском научном дискурсе выражения «разумеется», «несомненно», «безусловно», «можно с уверенностью сказать» не встречаются в научных текстах западноевропейских, в частности немецких ученых [15, 16, 17].
Значительно отличается друг от друга риторическая структура западно- и восточноевропейского научного текста, под которой понимается последовательность и взаимосвязь тематических частей текста. Западноевропейские авторы отдают предпочтение линейной структуре научного текста, а восточноевропейские дигрессивной, т. е. характеризующейся отступлениями и отклонениями [18, 19, 20].
В немецких научных текстах четко прослеживается последовательность взаимосвязанных микротем, в которых логично раскрывается главная тема. В русских произведениях при раскрытии главной темы вводятся дополнительные тематические акценты, замечания, которые не имеют непосредственного отношения к раскрытию центральной темы, отступают от нее, но могут служить для аргументации авторского мнения [10, с. 212–213].
Схематично эти различия в организации структуры научных текстов двух культур могут быть представлены следующим образом:
Зачастую русские гуманитарные научные тексты не проявляют эксплицитной взаимосвязи между частями текста, что не позволяет западноевропейскому читателю ясно выявить смысловую доминанту текста, делает необходимым привлечение читателем фоновых знаний для понимания роли отдельных микротем в соотнесенности с главной темой произведения, другими словами максимально усложняет понимание научной работы.
Данную тенденцию можно проследить на примере употребления в русских и немецких научных текстах модальных слов, выражающих логическую оценку высказывания — «конечно» (natürlich) и «естественно» (selbstverständlich), которые могут встречаться как в начале, так и в середине предложения. В немецком языке стоящие в начале предложения слова «natürlich» и «selbstverständlich» маркируют уступительную конструкцию предложения, поэтому читатель ожидает найти дальше по тексту указание на условие, вопреки которому осуществляется то, о чем говорилось ранее (по принципу конструкции zwar … aber/ хотя … но).
Конечно, такая трактовка несет элемент условности, но подобные аллюзии все же возникают в контексте общего итальянского звучания повести [22, с. 36].
В русскоязычном научном дискурсе модальные слова «конечно» и «естественно» в начале предложения могут использоваться так же для указания на всем известные фоновые знания, которыми обладают и читатель, и автор. Эти фоновые знания не разъясняются эксплицитно или дополнительно, они служат средством связи различных тематических частей, через них вводятся дальнейшие высказывания:
Конечно, Россия такая страна, где распространенные во всем мире понятия и явления не могут рассматриваться так же как в нормальном политическом и экономическом дискурсе. А значит, тем более необходимо проанализировать, что представляет собой современный средний класс, каковы его функции и состав, экономическая роль и идеология <…> [23, с. 117].
Используя слово «конечно» русский автор в приведенном примере хочет сказать: «Все мы знаем, что Россия — это страна, где обычные для других стабильных стран общественно-политические феномены действуют по-другому»[2]. Из этого фонового знания выводятся новые суждения (а значит …), в то время как немецкий автор ожидает увидеть линейное продолжение мысли с контраргументом.
И наоборот, использование слова «конечно» в середине предложения (вместо начала) с последующим противопоставлением мысли дезориентирует немецкого читателя [10, c. 213–214].
Идеи немецкого мыслителя, рассматривающего сущность христианства с атеистической точки зрения, для Достоевского, конечно, являются предметом напряженной полемики, отталкивания. Но эта полемика ведется предельно заинтересованно и страстно, идеи Фейербаха, несомненно, проникают в самые глубокие складки религиозной философии Достоевского, что еще должно стать предметом внимательного изучения [24, с. 13].
На примере научных статей можно проследить различия в членении научного текста в западно- и восточноевропейской научных традициях. В работах первых (как естественнонаучных, так и научно-гуманитарных) прослеживается четкая IMRD-структура, заимствованная из англо-американской научной традиции: введение (introduction), представление методов исследования (methods), результаты (results) и заключительная дискуссия или обсуждение (discussion) [21]. В работах вторых (русских, болгарских, чешских, польских ученых) данное деление не принято, встречается редко, сильно варьируется от автора к автору.
Отсутствие четкого членения русской научной статьи на разделы, отсутствие заголовков у каждого раздела с точки зрения немецкого ученого является непрофессиональным, затрудняет его ориентацию в тексте статьи.
В силу структурных особенностей для немецких научных текстов более характерно использование имплицитных способов смены темы (например, с помощью заголовков разделов), а для русских эксплицитных, например, выражений «переходим собственно к нашим выводам» или «рассмотрим данную модель подробнее» и т. д.
Важно подчеркнуть, что вышеприведенные данные основываются преимущественно на исследованиях особенностей немецкого и русского научно-гуманитарного дискурса. Это связано в первую очередь с недостаточностью исследований, посвященных контрастивному анализу естественнонаучного дискурса, что требует дальнейших межкультурных исследований как этнокультурных, так и субдискурсивных аспектов, проводимых на пересечении естественнонаучного и научно-гуманитарного дискурса.
Литература:
1. Clyne M. Cultural differences in the organization of academic texts. In: Journal of Pragmatics 11, 1987a. — P. 211–247.
2. Clyne M. Discourse structures and cultural stereotypes. In: Veit, W. (ed.) Antipodische Aufklärungen. Frankfurt a. M.: Lang, 1987b. — P. 77–86.
3. Clyne M. The sociocultural dimension: The dilemma of the German speaking author. In: Schröder, Hartmut (ed.) Subject-oriented texts. Languages for special purposes and text theory. Berlin, New York: de Gruyter, 1991. — P. 49–67.
4. Galtung J. Struktur, Kultur und intellektueller Stil. In: Wierlacher, Alois (Hg.) Das Fremde und das Eigene. München: iudicium, 1985. — S. 151–196.
5. Raible W. Allgemeine Aspekte von Schrift und Schriftlichkeit. General aspects of writing and its use. In: Günther, Hartmut / Ludwig, Otto (Hgg.) Schrift und Schriftlichkeit. 1994.
6. Graefen G. Wissenschaftstexte im Vergleich: Deutsche Autoren auf Abwegen? In: Brünner, Gisela / Graefen, G. (Hgg.) Texte und Diskurse. Methoden und Forschungsergebnisse der Funktionalen Pragmatik. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1994. — S. 136–157.
7. Schröder H. Der Stil wissenschaftlichen Schreibens zwischen Disziplin, Kultur und Paradigma — Methodologische Anmerkungen zur interkulturellen Stilfor-schung. In: Stickel, Gerhard (Hg.) Stilfragen. Berlin, New York: de Gruyter, 1995. — S. 150–180.
8. Breitkopf A. Involvement im mündlichen wissenschaftlichen Diskurs: Deutsche und russische Tagungsvorträge kontrastiv. In: Studien zur deutschen Sprache und Literatur XIX, Universität Istanbul. 2007a. — S. 49–82.
9. Kotthoff, H. Vortragsstile im Kulturvergleich: Zu einigen deutsch-russischen Unterschieden. In: Jakobs, E.-M./Rothkegel, A. (Hgg): Perspektiven auf Stil. Tübingen: Niemeyer, 2001. — S. 321–350.
10. Breitkopf A. Osteuropäischer Wissenschaftsstil In: Auer, Peter/Baßler, Harald (Hgg.): Reden und Schreiben von Wissenschaftlern. Frankfurt/Main. 2007b — S. 211–225.
11. Baßler H. Diskussionen nach Vorträgen bei wissenschaftlichen Tagungen. In: Auer P./ Baßler, H. (Hg.): Reden und Schreiben in der Wissenschaft. Frankfurt/Main: Campus, 2007 — S. 133–154
12. Vassileva, I. Who is the author?: a contrastive analysis of authorial presence in English, German, French, Russian and Bulgarian academic discourse. Sankt Augustin: Asgard. 2002.
13. Breitkopf A. Wissenschaftsstil im Vergleich: Subjektivität in deutschen und russischen Zeitschriftenartikeln der Soziologie. Freiburg/Breisgau: Rombach. 2006.
14. Grimm A. Höflichkeit in der Wissenschaftssprache (am Beispielen deutscher und russischer Rezensionen), in: Doleschal U. (Hg.), Linguistische Beiträge zur Slavistik. VI. JungslavistInnen-Treffen Wien, München, 1999. — S. 49–67.
15. Myers G. The Pragmatics of Politeness in Scientific Articles. Applied Linguistics 10. 1989. — P. 1–3.
16. Namsaraev V. Hedgigng in Russian Academic Writing in Sociological Texts, in: Markkanen R., Schröder H. (Hgg.). Hedging and Discourse: Approaches to the Analysis of a Pragmatic Phenomenon in Academi Texts. Berlin/New York. 1997. — P. 64–79.
17. Breitkopf A. Hedging in deutschen und russischen wissenschaftlichen Texten: Sprachliche und funktionale Unterschiede. In: Wolff, Armin/Riemer, Claudia/Neubauer, Fritz (Hgg.): Sprache lehren — Sprache lernen (Materialien Deutsch als Fremdsprache; 74). Regensburg: Iudicium. 2005. — S. 293–325.
18. Kaplan R. B. Cultural Thought Patterns in Inter-cultural Education. Language Learning XVI. 1966. — P. 1–20.
19. Punkki M., Schröder H. Argumentative Strukturen in russischsprachigen Texten der Gesellschaftswissenschaften — Beispiele für pragmatisch bedingte Argumentation und deren Sprachmittel, in: Kusch M./Schröder H. (Hgg.), Text, Interpretation, Argumentation, Hamburg. 1989. — S. 110–124.
20. Čmejrkova S., Daneš F. Academic Writing and Cultural Identity: The Case of Czech Academic Wtiting, in: Duszak, Anna (Hg.), Intellectual Styles and Cross-Cultural Communication, Berlin/New York, 1997. — P. 41–62.
21. Graefen G. Der wissenschaftliche Artikel: Textart und Textorganisation / Gabriele Graefen. — Frankfurt am Main; Berlin; Bern; New York; Paris; Wien: Lang, 1997. — 357 S.
22. Скрипник А. В. Феномен куклы и кукольного театра в повести «Невский проспект» Н. В. Гоголя | Вестн. Том. гос. ун-та. 2013. № 376. С.32–36.
23. Беляева Л. А. Средний класс: проблемы формирования и развития в России. Мир России. 1996. № 2. С. 117–131.
24. Казаков А. А. Ф.М. Достоевский и Л. Фейербах: об одном из возможных источников диалогизма Достоевского. Вестн. Том. гос. ун-та. 2012. № 361. С. 13–16.
