Антиутопические произведения первой половины ХХ века стали своеобразной реакцией на тоталитарные режимы, которые активно формировались в то время, в частности в Советском Союзе и Германии. Писатели-антиутописты пытались раскрыть механизмы деятельности общественно-политической системы. Учитывая историю развития антиутопии, которая формировалась в условиях различных государственно-политических систем, исследовательница А. Л. Дашко рассматривает два типа антиутопии: антисоциалистическую, которая касается произведений Дж. Оруэлла, О. Хаксли, А. Кестлера и др., и антифашистскую, направленную прежде всего против гитлеровской Германии. Своим возникновением они обязаны, соответственно, социализму и фашизму — социально-политическим формациям, запланированным в качестве идеала, но вместо этого направленным на жестокость и насилие [11].
Особого расцвета жанр антиутопии претерпел после Первой мировой войны. На волне послевоенных революционных преобразований многими странами была предпринята попытка воплотить в реальность утопические идеалы, прежде всего это касается большевистской России. Неудивительно, что глобальный роман-антиутопия Евгения Замятина «Мы» появился именно здесь. Он был опубликован на английском языке в Нью-Йорке в 1924 году и структурировал каноны нового жанра, впоследствии приобрел небывалое распространение. Антиутопия русского писателя определенным образом может быть растолкована как протожанр, который О. Романенко предлагает определить как «первое известное произведение, которое впоследствии воплощается в жанровом образце, в котором традиционная жанровая модель развивается, дополняется новыми мотивами, образами и художественными средствами и др., появляются новые семантические доминанты и художественные идеи» [1].
Перевод на английский язык романа, который цензурой было запрещено публиковать в СССР, оказал свое первоочередное влияние на Западный мир. Е. Замятин изобразил тоталитарное общество со всеми его проявлениями и внедрил целый ряд основополагающих деталей такого общества, а именно тотальный контроль над личностью и обществом в целом, запрет выявления эмоций, синтетическое питание, установление жучков для подслушивания частных разговоров, навязывание ложных мыслей с помощью пропаганды средств массовой информации и тому подобное. Публикация романа «Мы» в Советском Союзе состоялась лишь в 1988 году в журнале «Знамя». К. Собянин уверен, что роман до сих пор не утратил своей актуальности и может восприниматься читателями XXI века как роман-предостережение от технократии, автоматизации жизни и гипертрофированной власти, ведь различные вариации тоталитаризма мы можем и сейчас наблюдать на разных континентах [3].
В условиях переосмысления утопической традиции возникает классическая структура жанра антиутопии, которая охватывает романы триады великих писателей-антиутопистов — Е. Замятина, О. Хаксли и Дж. Оруэлла [6]. Опираясь на структуру произведения «Мы», О. Хаксли и Дж. Оруэлл создали всемирно известные антисоциалистические романы-антиутопии «Brave New World» («Прекрасный новый мир», 1932 г.) и «Nineteen Eighty-Four» ("1984", 1948 г.). Именно эти два романа можно смело назвать традиционным наследованием структуры антиутопического произведения, системы образов персонажей, языковых средств описания мира будущего, сформированных русским писателем. Самые известные антиутопии возникли в самые трагические периоды ХХ века, среди которых гражданская война в России, становление национал-социализма в Германии, создание концлагерей как превентивное средство против свободомыслия и т. д. [1].
Роман Дж. Оруэлла "1984" считается одним из самых известных произведений в жанре антиутопии, который предупреждает об угрозе тоталитаризма — формы политического правления, которая имеет целью подавление прав и свобод человека, установление единоличной жестокой диктатуры, внедрение унитарной идеологии и тому подобное. Большинство черт тоталитарного режима, обрисованного автором, было заимствовано из его прообразов — Советского Союза в период сталинской диктатуры и гитлеровской Германии. Дж. Оруэлл создает в романе закрытое общество, в котором связь с внешним миром строго контролируется государством, а информация о внутреннем мире скрывается и фальсифицируется, что позволяет писателю разоблачить его тоталитарные черты, изолировать такое общество во времени и пространстве. Изоляция происходит путем фальсификации истории, прерывания культурных традиций, информационного отгораживания общества от внешнего мира и тому подобное. В романе Дж. Оруэлл осмысливает тоталитаризм как «общемировое, глобализационно опасное, катастрофическое для будущего явление» [12, с. 831]. Считается, что «благодаря многим аллюзиям, которые легко прочитываются в романе» и одной из которых является «лицо Старшего Брата, что смотрит из тысяч плакатов, транспарантов и экранов», этот роман является «таким себе тяжеленными камнем в красный огород советского коммунизма» [8, с. 258].
По утверждению С. Кобути, роман «1984» сначала воспринимался как аллегорическое осуждение существующих тоталитарных режимов, и, как мы считаем, это на самом деле было задумкой автора. Однако, с другой точки зрения, высказанной автором, роман позиционируется как своеобразное предупреждение человечеству, склонному повторять свои ошибки, поэтому роман уже более полувека не теряет актуальности [5].
Структура романа Е. Замятина «Мы» почти полностью воспроизведена на лексическом, стилистическом и структурном уровнях в антиутопии «Прекрасный новый мир» О. Хаксли. Писатель пользуется идеей своего предшественника для создания довольно пессимистичного мира будущего, в котором все доведено до абсурда: человеческие эмбрионы созревают в пробирках, проходят через многочисленное количество отделов, ответственных за их созревание, их генетически программируют на определенные ощущения и эмоции с помощью наркотика сомы, который служит средством «отчуждения, дегуманизации и легкого затуманивания сознания» [9, с.138], сексуальные отношения поддаются контролю, а понятие «личность» полностью нивелируется. Образ будущего в романе О. Хаксли «изображается как фантасмагорическая гипербола» [4, с. 152], ведь писатель воспроизводит на страницах романа самые опасные общественные тенденции.
По мнению Д. А. Половцева, антиутопии Е. Замятина, О. Хаксли и Дж. Оруэлла не только очень подобно изображают настроения настоящего и картины будущего, но и объясняют исторический парадокс, из-за чего исследователь смело объединяет их в трилогию, которую называет «антиутопией середины двадцатого века» [2, с. 45]. Сходство антиутопических миров автор видит в бунте человеческого сознания против механизированности и рациональности, изображении одинакового типа общества, жестоком кастовом распределении, деперсонализации, порабощении и искоренении личности, существовании строгой диктатуры.
Позиция Д. А. Половцева никоим образом не может быть оспорена, ведь сходство в структурной и языковостилистической организации можно заметить невооруженным глазом. Фантастические миры будущего представлены у Е. Замятина и Дж. Оруэлла единым государством и Океанией, у О. Хаксли — вымышленным обществом на 632-м году эры Форда. Каждый из этих альтернативных миров возглавляется божественным, неприкасаемым существом-благодетелем, Старшим Братом и Фордом. Существование этих обществ строго регламентируется внутренним распорядком, завуалированным под идею общественного благосостояния и счастья. Кастовость обществ представлена в виде распределения людей в соответствии с их функциональностью, которая приносит пользу власти: у Дж. Оруэлла это представители разных министерств, у Е. Замятина — нумера, самое яркое же кастовое разграничение представлено у О. Хаксли — с самого «рождения» в инкубатории эмбрионы распределяются на альфы, беты, гаммы, эпсилоны, которые программируются на осуществление определенного вида общественной деятельности. В целом антиутопические общества упомянутых писателей предстают в романах достаточно высокоразвитыми с позиций науки и техники, однако наука имеет специфический характер, продвигая ту сферу научных знаний, которая имеет прикладной характер, и притормаживая развитие гуманитарных наук [14]. Парадоксальным является то, что такие тоталитарные общества медленно уничтожают, деградируют, стирают личность, однако они, до определенного сюжетно-идейного коллапса, являются обожаемыми народом, который свято верит в благие намерения власти. Чаще всего тоталитарность власти, в частности в СССР, идеей которой было пронизано творчество большей части западных писателей, играла против них же. Среди таких писателей исследовательница Н. Н. Рудницкая вспоминает Дж. Оруэлла и А. Кестлера, на публикацию переводов которых был наложен запрет [13]. Органы цензуры Советского Союза допускали к печати лишь те произведения, которые не могли «повредить» читателю, точнее говоря, раскрыть ему глаза на жестокую реальность [7]. Например, в романе «1984» Дж. Оруэлла наблюдаем принцип, который ярко отражает советские реалии расправы власти — стирание истории и лиц, которые становились угрозой для режима. Значительная роль в антиутопическом мировоззрении уделяется художественному прогнозированию, которое осуществляется с помощью фантастического: оно помогает раскрыть несовершенство существующего порядка и негативные последствия общественных процессов. С помощью фантастики осуществляется попытка предсказать протекание определенных общественных процессов в будущем и предотвратить их негативные последствия. То есть, фантастика выполняет в антиутопии обличительную и прогностическую функции, становясь все более социально и исторически мотивированной [10]. Отсюда считаем необходимым рассмотреть особенности фантастического жанра, выяснить, какую связь он имеет с антиутопией, и раскрыть особенности воспроизводства фантастических средств описания мира будущего в переводе.
Литература:
- Влахов С. Непереводимое в переводе / С. Влахов, С. Флорин. — М.: Р. Валент, 2012. — 406 с.
- Казакова Т. А. Практические основы перевода / Т. А. Казакова. — СПб.: Издательство Союз, 2001. — 320 с.
- Латышев Л. К. Технология перевода / Л. К. Латышев. — М.: НВИ-ТЕЗАУРУС, 2000. — 280 с.
- Benjamin W. The Task of the Translator. An introduction to the translation of Baudelaire’s Tableaux Parisiens // The Translation Studies Reader; [Ed. by L. Venuti]. L., N.Y.: Routledge, 2000. P. 148–159.
- Canas A. J. A Summary of Literature Pertaining to the Use of Concept Mapping Techniques and Technologies for Education and Performance Support. –Access: http://cmapspublic3.ihmc.us/rid=1L403MT99-1T4VWYR-4634/IHMC %20Literature %20Review %20on %20Concept %20Mapping.pdf (дата обращения: 01.06.2022).
- Clark K. The Role of Translation in the Formation of National Culture // Kultur und/als Uebersetzung. Russisch-deutsche beziehungen im
- Davies W. M. Concept Mapping, Mind Mapping and Argument Mapping: What Are The Differences And Do They Matter? // Higher Education 62. 2011. no. 3 (September 2011). Р. 279–301.
- Fromm E. Afterword to G. Owell's "1984". N. Y., 2002. P. 257–315.
- Gordin M. Utopia/Dystopia: Conditions of Historical Possibility. Princeton University Press, 2010. Access: http://14.139.206.50:8080/jspui/bitstream/1/2275/1/Gordin (дата обращения: 01.06.2022).
- Kumar K. Utopia`s Shadow // Dystopia(n) Matters: on the Page, on Screen, on Stage (ed. by Fatima Vieira). Cambridge Scholars Publishing, 2013. Access: http://www.cambridgescholars.com/download/sample/58598 (дата обращения: 01.06.2022).
- Lefevere A. Mother Courage’s Cucumbers. Text, System and Refraction in s Theory of Literature // The Translation Studies Reader / [ed. by L. Venuti]. L., N.Y.: Routledge, 2000. P. 233–249.
- Milner A. Changing the climate: The politics of dystopia // Continuum: Journal of Media & Cultural Studies. Volume 23, 2009. Issue 6: Futures. P. 827–
- Rothstein E. Visions of Utopia. New York, 2004. 236 p.
- Venuti L. Strategies of translation // Encyclopedia of translation studies. L., N.Y.: Routledge, 2001. P. 240–244.
