В данной статье рассматривается структура художественного пространства в современной литературе, а также исследована художественная функция в произведении такого понятия, как «городской текст», которое имеет свою историю зарождения и развития.
Ключевые слова: художественное пространство, топос, локус, локальный текст, городской текст, петербургский текст, ташкентский текст, гипертекст, сверхтекст, хронотоп.
In this article is considered the structure of the artistic space in modern literature and also take an important place such notion, as “urban text”, which have its own history of origin and development.
Key concepts: the artistic space, topos, locus, local text, city text, the St.Peterburg text, the Tashkent text, hypertext, supertext, chronotope.
Литературное творчество Узбекистана всегда опиралось в своем развитии на лучшие классические образцы в мировой литературе. Создание образа города с его давней историей, культурной традицией, специфическими литературными корнями интересно с точки зрения изобразительных возможностей при воплощении вообще городской тематики. Для гуманитарной науки современного Узбекистана постановка этой проблемы представляет классический пример тесного переплетения облика города с общекультурными традициями времени, отражающимися и в жизни обыкновенного человека. Это подтверждает тот факт, что в последнее время стали обсуждать в литературоведении и культурологи вопрос, связанный с «Ташкентским текстом». В общекультурном и временном аспекте общепринятый «петербургский» и обсуждаемый «ташкентский» текст — проблемы разные, но общий принцип подхода к воплощению образа города может обнаружить точки соприкосновения.
Исследование гипертекстовых структур является одним из приоритетных направлений современного литературоведения. В научной сфере сформирована устойчивая тенденция рассмотрения групп художественных произведений, объединенных по какому-то доминантному признаку, как единого сверхтекста: это ставшие уже классическими работы Ю. М. Лотмана, В. Н. Топорова по петербургскому тексту русской литературы и Н. Е. Меднис по венецианскому тексту [1]. Большое значение в настоящее время имеет культурологическое понятие текста, рассматривающее функционирование текста в связке «культура—текст».
Уникальность локального текста определяется спецификой естественного ландшафта, имеющимся набором природных и культурных элементов. На этой основе формируется особое «этническое» сознание — местная ментальность. Художественная литература может найти в локальных культурах не только уникальную тематику и образность («местный колорит»), но и передать — ввести в глобальный контекст — особую картину мира, восприятия действительности, характерную только для жителей этого локуса. В этом аспекте исследование локального текста пересекается с предметом специальной дисциплины, названной Ю. М. Лотманом «семиотикой культуры», которая рассматривает «взаимодействие разноустроенных семиотических систем, внутреннюю неравномерность семиотического пространства, необходимость культурного и семиотического полиглотизма», а отдельный текст — как культурный макрокосм, который «становится значительнее самого себя и приобретает черты модели культуры» [2].
Структура пространства включает огромное разнообразие пространственных единиц. И. В. Роднянская подчеркивает тот факт, что в литературно-художественных (и шире — культурных) моделях мира точкой приложения осмысляющих сил издавна являются такие традиционные пространственные ориентиры, как «дом» (образ замкнутого пространства), «простор» (образ открытого пространства), «порог», «окно», «дверь» (граница между тем и другим), так или иначе сохраняющиеся и в современной литературе [3]. В обозначенный ряд необходимо добавить «дорогу», как существенный, многофункциональный, широко распространенный в художественном творчестве пространственный ориентир, не принадлежащий ни одному из названных пространств. Значение хронотопа дороги в литературе огромно: редкое произведение обходится без каких-либо вариаций мотива дороги, а многие прямо построены на хронотопе дороги и дорожных встречах, поскольку хронотоп дороги, обладая широким объемом, исключительно четко и ясно раскрывает пространственно-временное единство.
Образ главного героя романа В. Соловьева носит фольклорный характер. Об этом свидетельствует эпиграф к произведению, в котором заложен намек, с одной стороны, на древность, с другой, на множественность рассказчиков этой истории.
Ходжа Насреддин — герой многочисленных анекдотов всех стран Средней Азии и Ближнего Востока, впоследствии ставший известным на всём евразийском континенте, включая Китай. Согласно повествующим о нем историям, это насмешливый и острый на язык персонаж, выступающий на стороне бедных и обиженных людей, не боящийся выступать даже против наиболее деспотичных правителей своего времени. Анекдоты о Ходже Насреддине носят преимущественно социально-бытовой характер, однако существует также большое количество историй, содержащих политический протест, а также вызов существующим порядкам и ценностям.
Исследователи выделяют двойственную роль героя Ходжи Насреддина: с одной стороны, он занимает центральное место в развитии комедийного жанра в Средней Азии и на Ближнем Востоке, а с другой — является символом мятежных настроений населения по отношению к тем династиям, которые когда-то правили этими территориями. При всем при этом главным оружием Ходжи Насреддина неизменно является его хитрость, чувство юмора и хорошо подвешенный язык.
У разных народов существуют свои имена для этого популярного героя анекдотов. Собственно «Ходжой Насреддином» его называют у узбеков, таджиков, а также у турок (у последних для этого персонажа еще есть имя Бу Адам), у азербайджанцев это Молла Насреддин, у иранцев — Мулла Насреддин, у афганцев — Насреддин Афанди и др.
Скорее всего, прототипом Ходжи Насреддина был реальный человек, живший приблизительно в XII-XIV веках. Точнее дату определить невозможно, а исторические источники делают Ходжу Насреддина современником различных исторических деятелей: сельджукского султана Алаэддина (начало XIII века), Тимура и Баязида I (XIV век) и т. д. Кроме того, правомерно предположить, что это был представитель низшего мусульманского духовенства, о чем говорят определенные вариации его имени у разных народов, а также различные титулы, соответствующие этому статусу, употребляющиеся до или после его имени в различных источниках (например, слово «ходжа» означает «учитель», что указывает на то, что это скорее всего был преподаватель в медресе).
Есть и другое объяснение имени: «Ходжа», «Эфенди», «Мулла» вовсе не означают духовного сана — просто на востоке в старину всех наиболее уважаемых образованных людей принято было так называть. И именуя Насреддина Муллой или Ходжой, народ тем самым подчёркивал прежде всего его образованность, почтенность, а также то, что он был мудрым наставником, учителем.
Сторонники другой гипотезы считают, что Мулла Насреддин жил при дворе арабского халифа Гарун-аль-Рашида и был выдающимся учёным своего времени. Но поскольку проповедуемое им учение подвергалось нападкам, он, спасая свою жизнь, притворился шутом и получил возможность свободно говорить то, что думал.
Третьи полагают, что сейчас уже невозможно с полной уверенностью установить, является ли Насреддин лицом историческим, в какое время и в какой стране он жил и к какому народу принадлежал, а в качестве подтверждения ссылаются опять-таки на дату 386, соответствующую в буквенном выражении арабскому корню «шуф», от которого происходит слово «шауаф» с многозначительным смыслом: «показывать что-либо; заставлять кого-либо смотреть» [4]. Так или иначе, но одно остается несомненным: истории, связанные с именем Насреддина, являются классическими примерами для изображения определённых состояний ума.
Со временем у каждого народа Ходжа Насреддин приобрел особые черты: в Казахстане его герой отчасти слился с образом шутника Алдара-Косе; в Туркмении многие анекдоты связаны с личностью поэта-сатирика Кемине (1770–1840), в Таджикистане — с поэтом Мушфики (1525–1588).
В самом начале романа перед нами возникает молодой мужчина в самом расцвете сил (ему 35 лет), который, несмотря на свой «рваный халат, прожженный во многих местах искрами дорожных костров» [5] и пустой карман, умеет пленить сердца молодых красавиц. Он бескорыстен и открыт чувствам, но при этом способен на поступок, невзирая на препятствия. Его богатство не исчисляется традиционными дорогими вещами и золотом, он умеет быть счастлив иначе, получая искреннее наслаждение от простых и ясных вещей: «Глазам его открылись в темно-прозрачном небе сияющие сплетения звезд, и каждое созвездие было знакомо ему: так часто за десять лет он видел над собой открытое небо! И он всегда думал, что эти часы безмолвного мудрого созерцания делают его богаче самых богатых, и хотя богатый ест на золотых блюдах, но зато и ночевать он должен непременно под крышей, и ему не дано в полночь, когда все затихает, почувствовать полет земли сквозь голубой и прохладный звездный туман»... Насреддина нельзя назвать романтиком в полном смысле этого слова, потому что он не оторван от действительности, у него трезвый, четкий взгляд на жизнь. Скорее всего, такое понимание себя и природы является своеобразным жизненным кредо, в котором заложены общечеловеческие ценности. Он по натуре своей — часть самой природы, естественная красота которой дает ему отдохновение душе, а не дворцы и дорогие парчовые одежды. Когда ему волею обстоятельств приходилось преображаться и представляться человеком более высокого социального положения, он вспоминал свой привычный халат, своего любимого ишака и с удовольствием возвращался в свое привычное пространство.
Насреддин любил не только природу, но и шумную людскую толпу — это типично восточная народная черта: не уединение и одиночество, а именно чувство толпы (улицы, родни, базара). Один ярко описанный эпизод — посещение героем харчевни — характеризует и пристрастие восточного человека к кулинарным яствам, и отношение самого Насреддина к шумному гомону восточного базара. «Здесь готовили плов, жарили шашлык, варили требуху, пекли пирожки, начиненные луком, перцем, мясом и курдючным салом, которое, растопившись в печи, проступало насквозь через тесто и кипело мелкими пузырьками… Он всегда любил жаркую давку базарных харчевен, весь этот нестройный гомон, шутки, смех, крики, толкотню, дружное сопение, жевание и чавканье сотен людей, которым, после целого дня тяжелой работы, некогда разбираться в кушаньях: несокрушимые челюсти все перемелют — и жилы, и хрящи, а луженое брюхо все примет, только подавай, чтобы много было и дешево!».
Основная черта литературного героя Насреддина — выходить из любой ситуации победителем с помощью слова. Насреддин-эфенди виртуозно владея словом, нейтрализует любое своё поражение. Частые приёмы Ходжи — притворное невежество и логика абсурда. Он как бы играет в простачка соответственно внешнему виду его одежды и обуви, но на самом деле психологически точно просчитывая наперед поведение людей вышестоящих чинов. Очень часто в той или иной ситуации Насреддин ничего специально не придумывает, ему не приходится лгать, он просто подчиняется логике сложившейся социальной системы.
В народе его называют «наш Насреддин», он является единственным человеком, с которым связано понятие действенной помощи и восстановление справедливости в этом мире. При этом его сложно назвать собственно героической личностью, он не совершает подвигов, не организует открытую оппозицию режиму, но хитростью и лукавством пытается обозначить порок, используя знание существующей системы. Он бьет по этой системе ее же собственными принципами.
Ходжа Насреддин — разный. Он может быть легкомысленным, проявлять задатки азартного игрока, который готов спустить все до последней копейки, он готов лгать и притворяться ради определенной цели, находясь на грани допустимого законом, но при этом он не становится рабом денег, ему не свойственно преклонение перед вышестоящими. Своим поведением и словесной оценкой он вскрывает несовершенство всей системы, но делает это не жестким революционным декларированием, а с помощью хитрости, образного обыгрывания ситуации, меткого слова и анекдота. Само главное отличительное качество этого героя от негативных персонажей — это доброта по отношению к простым людям. Выиграв большое количество денег, которые могли бы дать ему возможность открыть свою ремесленную мастерскую, он легко расстается с ними, спасая неимущих от долговой тюрьмы. «Только один человек во всем мире может совершить такой поступок, и только один человек в мире умеет так разговаривать, и только один человек в мире носит в себе такую душу, свет и тепло которой обогревают всех несчастных и обездоленных» — вот почему они называют его «наш Насреддин».
Слава об этом человеке бежит впереди него, на одном из постоялых дворов он слышит истории о себе, хотя и в несколько разнообразных формулировках или неточных датах и местах действия. Кроме того, в предисловии ко второму роману («Очарованный принц») автор называет конкретные места и предметы, которые увековечивают память о Насреддине — это локальные точки, связанные с его именем: город, в котором он родился; дерево, которое он посадил; даже упоминается воробей, имеющий отношение к этому герою. Стиль данного отрывка отличается возвышенным слогом и лирической напевностью, а описание бессмертного карагача является символом несломленного духа Насреддина.
Оружие Насреддина — это его смекалка и хитрость, направленные на добрые дела. Он не просто восстанавливает справедливость, он делает это красиво, с юмором, артистично, нередко преображаясь в другого человека.
Неизменным участником всех проделок Насреддина становится его ишак.
Таким образом, пребывание Ходжи Насреддина на одном месте и тихая семейная жизнь оказываются для него невозможными. Его имя и связанные с ним надежды на справедливость со стороны малоимущего населения перерастают живого человека и превращаются в самостоятельную легенду, не зависящую от него. Это тоже своеобразный идейный локус, который воплощается в широком восточном топосе и обрастает целым рядом существенных характеристик: свободы, авантюризма, искреннего веселья, философии и мудрости с неизменным стремлением помочь нуждающимся и вывести на чистую воду всех, кто идет против общечеловеческих законов. То есть, все истории, связанные с этим героем, можно объединить в один смыслообразующий ряд, который и является характеристикой локуса. В общем смысле — это противостояние «низа» — «верху». «Низ» в лице Ходжи Насреддина всегда одерживает победу в конкретных бытовых ситуациях, нарушая тем самым установленный миропорядок, который требует слепого подчинения властям.
Литература:
- Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // Труды по знаковым системам. — Тарту, 1984. Вып. 18; Меднис Н. Е. Венеция в русской литературе. — Новосибирск, 1999; Лотман Ю. М. Семиотика культуры и понятие текста // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 1. Таллин, 1992.
- Лотман Ю. М. Семиотика культуры и понятие текста // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 1. — Таллинн:1992. — С. 129–132.
- Роднянская, И. Б. Художественное время и художественное пространство // Литературная энциклопедия терминов и понятий. — М.: 2001. — С. 175.
- Калмановский Е. Жизнь и книги Леонида Соловьёва. (Электронный ресурс). — URL: http://nashnasreddin.ru/leonid-solovyov/zhizn-i-knigi-leonida-solovyova/
- Соловьев Л. Повесть о Ходже Насреддине. — М.: 1958. (Электронный ресурс). — URL: http://nashnasreddin.ru/leonid-solovyov/
