Автор последовательно анализирует эволюцию особого литературного жанра, производственного романа. Последовательно рассмотрена эволюция образа героя на примере художественно репрезентативных произведений. Сделаны выводы о том, что на этапе формирования жанра производственного романа, 1920–30-х гг. доминирует образ героя –преобразователя мира. На этапе 1940–50 гг., мы видим героя-защитника преобразованного мира. На этапе развития жанра 1960х появляется герой-рационализатор. На завершающем этапе истории жанра, пришедшим хронологически на 70.е годы XX века значим образ молодого героя-искателя, определяющегося с профессиональным призванием в жизни. Кроме того, рассмотрена корреляция концепта «труд» и понятия «работа».
Ключевые слова: производственный роман, советская литература, жанр, концепт, эволюция, образ труда, герой труда, человек труда, жанровый канон.
Художественный образ человека труда прошел лейтмотивом через отечественную прозу XX века. Литературный жанр, получивший у литературных критиков название «производственного романа», прямо и косвенно влиял на литературный процесс XX века.
Производственный роман — парадоксальный художественный феномен. Обговорим, что понятие «производственного романа» является устойчивым фразеологическим сращением, его следует употреблять без кавычек. В этом тематическом направлении были созданы десятки произведений, которые нередко, будучи содержательно объединены темой труда и образом человека промышленного труда, с точки зрения жанровой формы «романа», заметно выходили за ее пределы. Производственный роман — направление с аморфной жанровой формой. Некоторые повести, как например, «Танкер «Дербент» Ю.Крымова являются с точки зрения сюжетного конфликта- романом, и, напротив, такие «романы», как «Три минуты молчания» Г.Владимова (1969), «Водители» А.Рыбакова (1950), «Кара-бугаз» К.Паустовского (1932) являются с точки зрения сюжета, повестями. Кроме того, немало «романов» лишь по признаку листажа, например, «Гидроцентраль» М.Шагинян (1931), «Энергия» Ф.Гладкова (1935). Мы будем использовать оборот «производственный роман», как устойчивый и привычный для литературоведов.
Образ труда и тема труда, ставшие содержательной основой производственного романа, претендовали на амбициозную литературную стратегию, привлекая внимание таких мастеров художественного слова, как Л.Леонов, А.Малышкин, Н.Ляшко, В.Катаев, И.Эренбург, Г.Николаева, В.Панова, Ю.Трифонов, А.Бек, Д.Гранин. Однако, на фоне смелого литературного эксперимента создавались и десятки конъюнктурных работ. Громко заявивший о себе в 20-е годы XX века и сопровождавший весь литературный процесс вплоть до 80-х, производственный роман, к сожалению, так и не реализовал в полной мере своего художественного потенциала, [3: С.31]. Этой литературной стратегии с нашей стороны была посвящена многолетняя работа, однако, лишь сегодня мы предлагаем взглянуть на производственный роман сквозь призму лингвокультурологии. В этом- новизна нашего исследования, позволяющая отыскать содержательные инварианты образа труда и человека труда. Мы предполагаем, что «образ труда», как содержательная основа жанра, превратившись в идеологему, нивелировал художественный потенциал произведений. Одновременно, «образ труда» следует рассматривать с позиций концепта, как лингвокультурологической категории с аксиологической структурой.
Концептуальные смыслы понятий отражают культурные ценности своей эпохи. Справедливо рассматривать «концепт» как многомерную структуру, аксиологически значимую в культурно-этнографическом плане, и по отношению к которой «понятие» является более простой структурой, отражающей, прежде всего знание и опыт поколений.
Среди концептуальных форм справедливо выделять архетипы, как культурные константы, которые не обусловлены личным опытом человека, а наследуются как универсальный опыт предшествующих поколений, и — идеологемы, которые отражают ценностные установки культурной или политической элиты определенной эпохи [16: С.42]. Очевидно, что архетип и идеологема оказываются двумя концептуальными полюсами, отражая, соответственно «народное» либо «элитарное» сознание. Одновременно, для идеологемы характерны оценочные коннотации. [17: С.12].
Для анализа образа «труда», как жанрообразующего признака производственного романа посредством лингвосемантических инвариантов, мы обратимся к толковым словарям В.Даля и С.Ожегова, к словарям этимологии понятий, синонимов, русской идиоматики, литературных эпитетов. Изучим смысловые оттенки и коннотации понятия «труд». Например, обратившись к толковому словарю великоросского языка В.Даля мы можем сделать вывод о том, что в XVIII веке понятие «труд» отражало прежде всего «все то, что требует усилия». [13: С. 581]. Обратившись к толковому словарю XX века С.Ожегова, мы видим, что для понятия «труда» значима прежде всего «целесообразная деятельность». [14: С.998]. Заметим, что не только на уровне разных наций одно и то же понятие способно наполняться различными смыслами, что демонстрируют лингвокультурологические исследования концепта «труд», в т. ч. Татьяны Островской [9: С.46], но даже на уровне культурных ценностей разных социальных страт, один и тот же концепт в языковой картине мира обладает высоко дифференцированным содержанием. Справедливо говорить о репрезентации концепта «труд» на уровне «народного или наивного мировоззрения» (фольклор, пословицы, поговорки) и уровня «культурной элиты, интеллигенции» (афористика). [16: С.105]. Заметим, что в нашем случае с производственным романом появляется еще и такая значимая грань, как идеологема, которая наиболее репрезентативна в газетной публицистике. [17: С. 4.].
Заметим, что именно репрезентация образа труда через коннотации труда как идеологемы, лежала в основе социально значимых и конъюнктурных романов, таких, например, как «Большой конвейер» Я.Ильина, «Ведущая ось» В.Ильенкова, Ф.Таурин «Ангара», А.Югов «На большой реке», Н.Асанов «Электрический остров», Н.Воронов «Котел», — десятки произведений. Именно этот, впечатляющий своим количеством корпус произведений было предложено рассматривать в качестве канонического производственного романа [6: С. 8]. Аргументируя свою позицию точкой зрения западных русистов, их представлением о «человеке труда» как архетипическом образе соцреализма, основанном на сюжете «волшебной сказки» и иного фольклора [14: С 10], исследователь Дарья Земскова (филфак МГУ), рассматривает советский производственный роман, как возможное отражение «советской мифологии», но одновременно, и как «литературный этикет», восходящий к древнерусской литературе. [6: С.11]. Эта установка носит, на наш взгляд, дискуссионный характер. Большая и значительная для нашего объекта исследования, исследовательская работа Д.Земсковой, обращается к производственному роману как к явлению социальному. О предмете исследования Д.Земскова пишет: «Предметом исследования становится социокультурная и политическая ситуация, спровоцировавшая зарождение литературы о труде», [6: C.8]. И далее: «Работа преследует цель представить производственный роман как уникальную художественную систему, органично зародившуюся на почве конкретно-исторической действительности, но не получившую полноценного развития в силу внелитературных причин». [6: С.8]. Вполне логично, что среди методов исследования Д.Земсковой «труды представителей школы нового историзма». [6: С.9], исследовательница проявляет интерес к социологии труда [6: С.10], литературному «образу индустриализации» [6: СС.12, 22]. Не отрицая права на существования социокультурного подхода, и позитивно оценивая сам факт обращения к жанру производственного романа, мы, тем, не менее, акцентируем внимание на открытых лакунах филологического поля. Наше исследование призвано заполнить эти лакуны оригинальным знанием.
Заметим, что социокультурные попытки описания и интерпретации русской советской литературы у зарубежных исследователей отличаются оценочностью и политической ангажированностью (Катарина Кларк, Ханс Гюнтер), [14], а, также, для социокультурной школы в Лозанне под руководством лингвиста и культуролога Патрика Серио.
Ошибочно отождествлять «образ труда» производственного романа с идеологемой, ограничивая выборку текстов произведениями, в которых художественный образ становился средством по отношению к политическим и социальным задачам своей эпохи. Не отрицая самого факта инструментального отношения к художественному слову со стороны РАППа, а также Пролеткульта, ЛеФа, Комфута, идеологов социального заказа, следует также отметить, что на всем протяжении существовании производственного романа были и писатели, для которых художественная образность была самоцелью, а не средством для решения социальных задач.
Невозможно отрицать тот факт, что наряду с повестями и романами, в которых образ труда приобретал коннотации идеологемы, создавались и произведения, выходящие за рамки и социально-публицистического вектора. К таким производственным романам, (если мы взглянем на этап формирования жанра), мы можем отнести, например, забытые Д.Земсковой в ее исследовании, романы «Соть» Л.Леонова (1929), «Миша Курбатов» М.Макарова (1936), «Люди из захолустья» А.Малышкина (1938), «Человек меняет кожу» Б.Ясенского (1932), «День второй» И.Эренбурга (1933). Мы назвали лишь несколько произведений, относящихся к довоенному периоду, наполненных не только радостью грандиозного строительства, но и горечью потерь, страданий, гибели соратников, — их невозможно рассматривать с позиции жизнеутверждающего социального пафоса. Для этих произведений характерны не языковые штампы и «наглядная поэтика труда» [6: C.16] а, напротив, трагичные картины голодающей русской глубинки, стилистика которых близка к натуральной школе.
Огромный корпус «производственных романов» опирается на образ труда, обладающий коннотациями идеологемы. Для нас значимо, что идеологема характеризуется эмоциональной оценочностью (плохо — хорошо), в то время как архетипичное содержание концепта достаточно нейтрально и универсально.
Примечательно, что ведущим лингвосемантическим признаком «труда» как идеологемы является смысл «чувство долга» [17: C.14], и учитывая этот критерий, мы легко можем определить корпус произведений, который можно будет отнести к «социальному заказу». Для «чувства долга» характерна внешняя, этическая, регламентирующая мотивация поступков, которая может противоречить его потребностям (конфликт «хочу» и «надо»). Нередко звучит прямая отсылка на источник директивы, — человека, организацию, событие. Так, например, в первых же строках романа В.Попова «Сталь и шлак» (1948) читаем: «И хотя он (директор завода Дубенко- прим.А.Г.) говорил тоном, не допускающим возражений, Крайнев все-таки возразил:
— Петр Иванович, но ведь наши сталевары никогда не варили такой стали.
— Теперь будут варить. Война требует». [11: C.5]
Однако, человека способны мотивировать не только внешние факторы, — приказы и распоряжения, но и внутренние — убеждения, потребности, способности. Так, например, в «Новом назначении» А.Бек (1964) мы видим, что министр –металлург Александр Онисимов не мыслит себя вне привычной изнурительной работы, которая его доводит до гипертонии, паркинсонизма, и, наконец, онкологии. Тем не менее, свое перемещение с нервозной работы в дипломатическую синекуру, Онисимов воспринимает как личную трагедию. «Ожидаемую перестройку управления промышленностью, уже называют «революционной ломкой». Особая комиссия занята разработкой предложений. Онисимов не был введен в эту комиссию. И вот теперь… Теперь его вовсе убрали из промышленности. Почему же? Почему? Он вспоминает о стынущей перед ним тарелке супа. В руке, следуя тряске пальцев, пляшет ложка, которую он несет ко рту. Всегда умеренный в еде, лишенный каких-либо качеств гурмана, Онисимов проглатывает суп, не ощущая вкуса». [2: C. 26]
В толковых словарях понятие «труд» достаточно жестко связывается с категорией «цели»: «труд — это целенаправленная деятельность». [14: C. 927]. На концептуальном уровне это означает, что остро желанная цель, — образ мечты, вынуждает человека тяжело и напряженно трудиться, проявлять волю и самодисциплину. В романе Л.Леонова «Соть» немало подтверждений этому тезису. Например, «Строители полюбили это место, с которым связала их судьба. Стройке, которая сотни раз повторялась на материке, они придавали особое величественное значенье. Увадьев, заметив улыбку Сузанны, сам тем же вечером крикнул на производственном совещании фразу, хлестнувшую как лозунг: «Работайте, как черти! Про вас песни сложат…» Не было, пожалуй, надобности их понукать». [8: C189]
Такими образом, «чувство долга» («труд» как идеологема) отражает внешнюю регламентацию поведения человека, а сила воли («труд» как упорство в достижении желанной цели) — внутреннюю. Это важно для анализа литературных характеров. Мы заметим, что на протяжении эволюции всего жанра будут встречаться произведения с образом труда, и с архетипической семантикой, так и коннотациями идеологемы. Немало мы встретим и произведений с не директивным, но все же очевидным проявлением труда как идеологемы («Время, вперед!»- В.Катаев, «Танкер «Дербент» — Ю.Крымов).
Тема «труда» является общим жанрообразующим признаком производственного романа [3: C.27] независимо от тех форм, которые он принимал. Для таких художников слова, как Л.Леонов, И.Эренбург, А.Малышкин, Г.Николаева, А..Бек, В.Кочетов, В.Дудинцев, Д.Гранин, концепт труда означал общекультурную ценность, отраженную в общемировой литературе. Достаточно вспомнить философский роман в стихах «Фауста» Гете чтобы осознать: труд носит для человека экзистенциальный характер и даже становится смыслом жизни. Последние слова Фауста: «Я целый край создам обширный, новый /И пусть мильоны здесь людей живут, / Всю жизнь, в виду опасности суровой, / Надеясь лишь на свой свободный труд». [4: C288.]
Французский общественный деятель и писатель Пьер Амп, которого литературоведы считают основоположником индустриального романа. [3: C.40], (им создан цикл «Страда Человеческая»: романы Лен, Рельсы, Шампанское, Песнь Песней, Шерсть и др), также придавал образу труда экзистенциальное значение, считая, что «труд сплачивает людей больше, чем любая религия (…) Прошли времена, когда толпы шествовали за великими мистиками, говорившими слова утешения и гнева. Близок час, когда святость Труда станет одной из величайших моральных сил цивилизации». [1: C. 41]
Поскольку целью нашего исследования является типология художественного образа героя производственного романа, мы рассмотрим, какую роль в аксиологическом плане играет понятие «труда» для персонажей жанра в его разворачивающейся с 1920 по 70е годы эволюции. Попробуем обнаружить значимые закономерности и общие черты литературных характеров.
Предметом нашего исследования является образ героя производственного романа, и, соответственно, концепт «труда» нас будет интересовать прежде всего, как система ценностей персонажей. В том случае, если нам удастся найти общие ценностные доминанты, отражающие концепт «труда» для целого ряда персонажей, то, объединив этих персонажей в группы, мы получим инструмент к анализу жанра в целом.
Обратившись к словарям и энциклопедиям, мы подметим, что наиболее близким понятием по отношению к «труду» является «работа». «Новый объяснительный словарь синонимов русского языка» Ю. Д. Апресяна, О. Ю. Богуславской и др. дает понимание ключевых различий между понятиями «труда» и «работы». [15: C 267] Очевидно, что эти различия проявят себя и на концептуальном уровне. Оказывается, что лексемы «труд» и «работа» являются синонимами только в значении «деятельность вообще». Вот какие дифференцирующие смысловые оттенки этих лексем приводит вышеупомянутый словарь: 1) содержание и характер деятельности (труд − более творческая и этически значимая деятельность, нежели работа); 2) масштаб задачи и затраченные усилия (в труде — намного больше); 3) Временная характеристика (работа разворачивается во времени, труд − нет); 4) целеполагание (в работе важна практическая результативность, завершенность дела, а в труде — усилия и «воображаемый образ идеальной цели»); 5) социальная ценность деятельности (для работы важен продукт деятельности, зарплата, престиж, должность, режим дня, рабочий коллектив, образ жизни. Для труда − этика).
Для анализа образа героя нашего жанра важно, какие лексико-семантические оттенки доминируют в конкретном произведении: лексема «труд» или же «работа». Кроме того, можно подметить, что понятие «труда» лучше коррелирует с романным сюжетом, нежели «работа»
Хронология нашего жанра охватывает пять десятилетий, с середины 1920х по 1970е годы. За это время тема труда и образ героя претерпевают значительные изменения. Разбив хронологию жанра на эволюционные отрезки, характеризующихся резкой сменой художественной доминанты, попробуем выделить общие черты для героев каждого из эволюционных периодов.
Хронологический этап формирования жанра (с 1920- 1941) характеризуется преобладанием в жанре производственного романа мотива строительства заводов-гигантов, освоения целинных земель, покорения лесов и тайги, «стахановского» движения. К наиболее репрезентативным производственным романам, отражающих архетипичные смыслы «труда» мы относим: «Доменная печь» Н.Ляшко, «Цемент» Ф.Гладкова, «День второй» М.Эренбурга, «Люди из захолустья А.Малышкина, «Мужество» В.Кетлинской, «Миша Курбатов» М.Макарова, «Танкер Дербент» Ю.Крымова, «Подводные земледельцы» А.Беляева, «Кара — бугаз» К.Паустовского, «Человек меняет кожу» Б.Ясенского.
Постаравшись отыскать общие личностные черты персонажей, мы заметим, что всех ведущих героев объединяет «образ мечты». Они пытаются заглянуть в будущее, приблизить его. В их воображении возникает образ города, завода, электростанции, которые преобразовали бы географическое пространство. «Образ мечты» имеет социальную значимость, масштаб и размах. Новые заводы и фабрики — градообразующие предприятия, их появление переделывает огромные территории, и прямо влияет на качество жизни коренного населения, о чем красноречиво показано в «Соти» Л.Леонова (1929). Герой раннего производственного романа готов работать с полной отдачей сил, едва ли не круглосуточно: «Время, вперед!» В.Катаева, «Танкер «Дербент» Ю.Крымова, и сверхурочно ради этих задач. Мы видим, например, электрофикацию деревень в «Соти» Л.Леонова и «Стальных ребрах» М.Макарова. На месте крестьянского захолустья вырастают промышленные цеха, дающие новое качество жизни, — «Люди из захолустья» А.Малышкина, И.Эренбург «День второй». Писатели отображают освоение диких территорий, куда не ступала нога человека, лесов и болот, и стремление (почти по-Фаусту) преобразовать их в «город-сад»: В.Кетлинская, — «Мужество», Б.Ясенский, — «Человек меняет кожу», В.Ильенков — «Солнечный город». Человек стремится заставить природу работать себе во благо: К.Паустовский, — «Кара-бугаз», А.Беляев- «Подводные земледельцы», М.Шагинян, — «Гидроцентраль», либо властно покорить природу себе — «Соть» Л.Леонов, Б.Ясенский — «Человек меняет кожу». Перед нами — герой, преобразовывающий мир.
Воображение персонажа рождает активное желание переделывать реальность, влияя не только в географическом и экономическом плане на степи, пустоши, тайгу, но и в плане социальном, воспитывая новое поколение людей-альтруистов, или хотя бы создавая предпосылки для их появления.. Мечта «натыкается» на чудовищное сопротивление реальности, нечеловеческие трудности, болезни, опасности. Ведущих персонажей раннего производственного романа объединяет нечеловеческая воля, сильный характер, решимость «идти до конца», во что бы то ни было. Это характерно даже для произведений, которым авторы стремились, по собственным словам, придать «игровую» форму. («Время, вперед!» В.Катаева, «Гидроцентраль» М.Шагинян).
Мы можем найти немало примеров, когда ради грандиозного «образа мечты» люди решаются на колоссальные нагрузки, и здесь концепт «труда» проявляется через лексико-семантическое значение «усилия». Лидер строительства бумажного комбината Иван Увадьев теряет соратника, умирающего от лейкемии Сергея Потемкина, теряет искалеченного в драке «ученика» из монахов-старообрядцев, Геласия, теряет семью, разрешив своей жене Наталье уйти к чиновнику Давиду Жеглову, и отказавшись от общения с матерью Вараварой. В финале произведения Иван Увадьев остается в одиночестве, но, наблюдая за огнями Сотьстроя с вершины обледенелого холма, испытывает чувство удовлетворения от результата проделанного колоссального труда.
«Посбив с доски ледяную корку, Увадьев присел на краешек и сидел долго, с руками на коленях, пока не засияли огни Сотьстроя. Через полчаса мокрый снег стал заносить человека, сидящего на скамейке. Плечи и колени его побелели, снег таял на его руках; он все не уходил, а уж свечерело. Колючим, бесстрастным взглядом уставясь в мартовскую мглу, может быть, видел он города, которым предстояло возникнуть на безумных этих пространствах, и в них цветочный ветер играет локонами девочки с знакомым лицом; может быть, все, что видел он, представлялось ему лишь наивной картинкой из букваря Кати, напечатанного на его бумаге век спустя… Но отсюда всего заметней было, что изменялся лик Соти и люди переменились на ней» [8: C.299.]
На втором этапе развития жанра производственного романа, который хронологически совпадает с серединой XX века, когда страна переживала войну с Гитлером, а затем восстанавливала послевоенное хозяйство, мы видим, что художественная доминанта героя производственного романа сохраняется, однако, она претерпевает изменения, которые в ряде случае можно охарактеризовать как проявление лексико-семантического оттенка «чувство долга». Другими словами, мотивация поступков героя из внутренней, психологической сферы переходит во внешнюю, социально и этически регламентированную. Индивидуальные ценности смешиваются с ценностями социальными. Таковы персонажи романа В.Ажаева «Далеко от Москвы», повести «Доменщики» А.Бек, и многочисленных военных очерков о «человеке труда» — А.Бек, А.Первенцева, М.Шагинян. Таким образом, наблюдается «эксплуатация» на уровне идеологемы уже найденной в 20–30е годы художественной формы образа ударного труда. Перед нами — персонаж, прикладывающий огромные усилия для сохранения преобразований 20–30х годов. Герой — защитник, с ярко выраженным патриотическим мышлением. Таков, например, директор сталелитейного завода Петр Дубенко. В романе «Сталь и шлак» В.Попова читаем в первых строках романа директиву, обусловленную распоряжением Наркома: «Директор завода Дубенко вызвал к себе начальника мартеновского цеха и молча вручил ему толстую тетрадь. Это была инструкция по выплавке и прокатке стали новой марки.
— Будем варить сталь сложнейшего состава, товарищ Крайнев, — сказал Дубенко.— Бронетанковую. (…) Телеграмму наркома о выполнении этого специального задания в недельный срок Дубенко намеренно не показал». [11: C.5]
До середины 50х годов образ труда будет проявлять себя через коннотации: «тяжелый», «изнурительный», «сверхурочный», то есть, идет продолжение содержательного вектора, заданного еще в 20- 30 е годы XX века. Однако, теперь, мы все чаще видим не внутреннюю, а внешнюю мотивацию деятельности героев: война требует, страна требует, нарком приказал, правительство указало и. т.п.
Мы видим, впрочем, что труд остается главным смыслом жизни для ведущих героев этого периода развития жанра. Например, генерал Александр Листопад свои силы фокусирует на заводе поселка Кружилиха, о чем мы узнаем из дневников его жены Клавдии. «...Если, например, я кончу институт, и меня пошлют работать в другой город — он бы перевелся туда, где я? Никогда! Потому что тут дело, к которому он привязан. А я — между прочим. Я — после всего. Если я умру, он без меня прекрасно обойдется…». [10: С.87]
Нельзя Листопада назвать черствым, он заботится о жене, с тревогой отвозит ее в роддом, стараясь соблюсти максимум комфорта и безопасности перевозки, но его интересы, как и у ведущего героя «Соти» Л.Леонова, Ивана Увадьева, лежат за пределами маленького мира семьи, — генерал Листопад мыслит масштабами страны.
Одновременно, мы видим в этом периоде истории жанра и появление приспособленцев, они выстраивают свое поведение в соответствии с партийными требованиями, и на примере этих героев концепт «труда» проявляет себя как идеологема. Мы видим, что теперь понятие «ударного труда» оказывается рядом с атрибутикой, формализмом, бюрократическими действиями: уплатой профсоюзных взносов, заседанием на собраниях, и проблемой совести, постепенно достигшей апогея лишь в пьесе «Протокол одного заседания («Премия»)» А.Гельмана (1974).
Рядом с образом «труда» как идеологемы появляются имитаторы кипучей деятельности. «Мартьянов сначала работал на баржах, потом его взяли на Кружилиху. Он сразу понял, чего хочет от него Советская власть. С первых месяцев он стал в число ударников. Сила у него была большая. Всякую работу он соображал быстро. Он дорожил своим новым положением, аккуратно платил взносы, в профсоюз, ходил на все собрания. Умел красно говорить о чем угодно, и никогда нельзя было угадать — от души он говорит или с издевкой». [10: C 54]
На следующем этапе развития жанра производственного романа, который приходится на конец 50-х- середину 60х годов XX века, мы видим наполнение образа «труда» качественно новыми смыслами, и большое разнообразие литературных портретов героев. Однако, главной спецификой для жанра в целом, является уход из литературного процесса персонажа первой половины XX века и связанного с ним образа труда как дела, требующего напряжения, усилий, самоотверженности. Исчезает и «образ мечты». Творческие замыслы, писателей, замысливших продолжение мотива «героического труда», характерного для 20х- 30х годов, теперь звучало фальшиво, могло закончиться прерыванием работы писателя над своим детищем, — А.Фадеев, «Черная металлургия», 1952–56гг. Именно на этом этапе исчезает масштабный «образ желанной цели» — города будущего и общества будущего, характерный для персонажей довоенного производственного романа. Лишь в тех произведениях, которые ретроспективно обращены на годы Отечественной войны, (А.Бек — «Новое назначение», 1964, Г.Коновалов — «Истоки», 1959) мы видим персонажей, для которых «труд» по-прежнему отражает словарные значения «усилия», «тяжелой работы», «волевой работы». В «Новом назначении» А.Бек главный герой министр — производственник Александр Онисимов, не мыслит себя вне привычной для него, самоотверженной деятельности на благо Родины. Его высокая должность — это труд защитника нового мира, созданного руками предшествующих поколений, т. е. наблюдается продолжение мотива послевоенного этапа жанра производственного романа.
Одновременно, именно на рубеже 1950–60х годов мы видим резкое изменение смысловой жанровой доминанты — «образа труда». Для понятия труд, как мы узнаем из толковых словарей, характерны возвышенные моральные коннотации, связь с такими лексемами, как «напряжение», «воля», «усилия». Кроме того, для понятия «труда» семантически малозначима категория «времени», и понятие труда тяготеет к абстрактно-этической категории «подвига». Одновременно, образ цели для труда важнее поэтапной результативности. В середине 50х г., мы видим, как в «образе труда» появляются новые смыслы: деятельность, для которой заработок важнее этических мотивов, завершенность и конкретика результата, измеряемость временных и финансовых затрат, профессиональная квалификация, регламентация объемов деятельности, ее сложности. Справедливо говорить о ближайшем синониме понятия «труд» — «работе», и мы видим, как в 60е годы тема труда производственного романа наполняется лексико-семантическим значением «работа», а сам образ «человека труда» приобретает смысл «квалифицированный профессионал».
В первой половине XX века профессиональная квалификация героя труда особого значения не имела. Персонаж нередко «учился и переучивался на ходу», встав к станку из красноармейцев («Доменная печь» Н.Ляшко, «Цемент» Ф.Гладкова), из крестьян («Люди из захолустья» А.Малышкина, «День второй» М.Эренбурга), да и вообще, масштабы и объемы проделанной героем работы («Время, вперед!» В.Катаева, «стахановское движение» — «Танкер «Дербент» Ю.Крымова) являлись абсолютной ценностной доминантной. Однако, во второй половине XX века появляется сюжетный мотив «качество против количества» и на первый план выступает представление о «человеке труда» как о профессионале. Если определить художественную доминанту героя периода 60–70годов через образ «труда», то мы увидим, прежде всего рационализатора, изобретателя, то есть, человека, который стремится качественно изменить уже существующую реальность. На авансцену жанра впервые выступают люди умственного труда, например, инженеры Дмитрий Лопаткин у В.Дудинцева, Андрей Лобанов у Д.Гранина, Тина Карамыш и Дмитрий Бахирев у Г.Николаевой. Даже лидер стройки, чья работа связана с затратой физических усилий, в отличие от своих предшественников первой трети XX века стремится оптимизировать затраты ресурсов. Таким мы видим Павла Балуева, героя повести В.Кожевникова «Знакомьтесь, Балуев!» (1960), который принимает решение о прокладке трубопровода напрямик, через болото. Это персонаж избегает авральной и штурмовой работы, характерной для героя первой половины XX века и обладает хитроумной стратегией как в строительстве, так и во взаимоотношении с людьми.
«Павел Гаврилович считал: хозяйственник обязан быть психологом. Прибывая на новый объект, Балуев непременно навещал местное начальство, но держался независимо, никогда заранее ни о чем не просил, а даже с этакой бескорыстной щедростью сам предлагал свои услуги. (…) Он посылал своих слесарей и монтажников в районную больницу и за два дня оборудовал там водопровод. Зато ко времени, когда на участке у Павла Гавриловича дело шло полным ходом, власть имущие, в свою очередь, с воодушевлением начинали оказывать ему полное содействие». [7: C.68]
Мы видим, как в образе «труда» произведений этого периода нарастает конкретика, регламентация, рационализаторство. Желание оптимизировать затраты, и улучшить качество выпускаемой продукции заставляет героя романа Г.Николаевой «Битва в пути»(1957) инженера Дмитрия Бахирева затеять смертельно опасную дискуссию с директором тракторного завода Семеном Вальганом, а героя Д.Гранина «Не хлебом единым»(1956) Дмитрия Лопаткина изобрести труболитейную машину, кардинально отличающуюся от действующей, и пойти на конфликт с руководством завода, города, отрасли: Дрозовым, Авдиевым, Шутиковым.
Можно подвести итог, что ведущий персонаж этого этапа развития жанра может быть охарактеризован как герой-рационализатор, а образ «труда» сменяется понятием «работа». С точки зрения глобальных жанровых изменений можно констатировать переход от сюжетной конструкции романа к конструкции повести.
На историческом этапе развития жанра в конце 60- 1970е годы, мы наблюдаем авторские эксперименты со всеми уже существующими художественными формами, однако, векторное развитие образа «труда» в семантическом значении «работа» продолжает доминировать. Для героев данного этапа развития жанра немаловажен заработок, и они охотно обсуждают между собой финансовые и иные выгоды, которые им сулит та или иная профессия. (Г.Владимов, «Три минуты молчания»,1969 В.Липатов, «Сказание о директоре Прончатове»1969, А.Рекемчук, «Скудный материк»1968). Заметим, однако, что происходит резкое «омоложение» образа героя. На авансцену жанра приходит молодой герой, ищущий свое место в жизни. Понятие «труда» юный персонаж понимает, как поиск профессионального самоопределения. Этот мотив мы видим во множестве повестей и в ряде романов. В «Первой плавке» В.Блинова (1969), в «Ищу свою высоту»(1975) и в «Праве выбора»(1977) М.Колесникова, в мы видим молодого, неквалифицированного героя, и даже разнорабочего — «Сам себе хозяин» С.Есин (1985). Не до конца определись с профессией даже молодые моряки из повести Г.Владимова «Три минуты молчания» (1969), некоторые из них готовы пойти работать шоферами, поскольку водителям платят больше. И все-таки, и главным психологическим мотивом для наиболее ярких литературных характеров этого периода является поиск своего призвания, то есть, профессии, окрашенной в экзистенциальные смыслы. При этом, значимы оказываются природные способности. В словаре С.Ожегова «призвание» определяется как: «Склонность, внутреннее влечение к какому-либо делу, какой-либо профессии (при обладании нужными для того способностями). [14: C.864] На завершающем этапе развития жанра прежний сюжетный конфликт (герой — обстоятельства) романного масштаба уже не встречается, зато мы видим развитие конфликта «внутри одного рабочего коллектива». Борьба на уровне макромира сменяется борьбой внутри микромира одной отрасли. (романы Г.Николаевой, Д.Гранина, М.Колесникова, И.Штемлера). Можно провести аналогию с «профессиональным романом» А.Хейли.
Разное ценностное отношение к профессии перерастает в конфликт. В романе А.Сахнина «Машинисты» (1970) мы видим, насколько по-разному относятся к работе машиниста герои Виктор Дубравин и Владимир Чеботарев. Но эта разница начала ощущаться лишь во «взрослой жизни», когда окажется, что у бывших друзей сформировались разные нравственные ценности. С детства для Владимира Чеботарева паровоз ассоциируется с мечтой, с призванием. Особым «знаком» профессионального отличия ему кажется «сундучок железнодорожника», наполненный горячим обедом.
«У Володи была очень странная мечта. Паровоз все еще представлялся ему фантастическим, сказочным, но вместе с тем он твердо верил, что в сентябре поступит в ФЗУ на отделение помощников машиниста. А пройдет немного времени, и он поднимется на паровоз с правом управления. Езда на паровозе в сознании Володи никак не укладывалась в понятие «работа». Работают на ремонте пути, в цехах депо, на станции… А мчаться куда-то в ночь, сквозь пургу, врезаться в ущелья, пересекать реки, проноситься мимо ярко освещенных станций — да какая же это работа? Это счастье!» [12: C68]
Однако, допустивший фатальную аварию поезда Владимир Чеботарев был разжалован в помощники машиниста, и оказался в подчинении у того самого «неудачника», который вместо изучения логарифмов в школе железнодорожников зачитывался книжками про историю железных дорог, — Виктора Дубравина.
Роман «Машинисты» А.Сахнина имеет для нас большое значение, поскольку демонстрирует профессиональный и нравственный рост персонажей в биографическом развитии. Для производственного романа 60х-70х характерен именно вектор биографического повествования, (речь идет о вымышленных героях). Писатели знакомят читателя с большим фрагментом жизни своего героя, словно желая объяснить истоки в его характере тех или иных поступков и решений. В качестве примера приведем образы Тины Карамыш и Дмитрия Бахирева (Г.Николаева, «Битва в пути»), Дмитрия Лопаткина («Не хлебом единым» В.Дудинцев), Павла Балуева (В.Кожевников, «Знакомьтесь, Балуев!»), Виктора Дубравина и Владимира Чеботарева («Машинисты» А.Сахнина). Одно из наиболее художественно репрезентативных произведений для производственного романа, «Новое назначение» А.Бека является ретроспективной биографией персонажа, и одновременно, апеллирует к биографии реально работавшего при И.Сталине министре тяжелой промышленности — И.Тевосян.
Таким образом, заявив о себе в середине 20х годов как направление, основанное на сюжетном конфликте жанрово романной специфики (человек- обстоятельства, человек-среда и человек- масштабный враг), тема труда в финале своей эволюции завершается корпусом произведений повествовательного характера, в которых показан поиск героя своего профессионального призвания и становление юношеского характера. Это герой-искатель. При этом происходит эволюция образа труда как концепта от лексико-семантических смыслов «труда» к понятию «работа».
Мотив «поиска профессионального призвания» становится доминантой производственного романа 60–70х годов, и, одновременно, контрапунктом для массовой литературы, апеллирующей к детективному сюжету (Е.Лучковский, «Опасная обочина»), либо повествующей об «изнанке» профессии (И.Штемлер, «Поезд», «Таксопарк»).
Одновременно, мы видим насыщение жанра производственного романа произведениями, в которых концепт труда представлен как идеологема: А.Первенцев — «Директор «Томилин», Н.Воронов — «Котел», А.Блинов -«Первая плавка», А.Медников — «Время строить». Активно развивается «производственный очерк», продолжая вектор «труда» как идеологемы, а в 1967 г в издательстве «Правда» отдельной книгой выходит сборник очерков о «человеке труда» под общим заголовком «Социальный портрет».
Научный вектор темы труда привлекателен своим сложным психологизмом. В романе «Иду на грозу» (1965) Д.Гранина мы видим огромный диапазон ценностей и мотиваций ученых, которые занимаются одним и тем же общим делом. Немногим ученым, как свидетельствует проза Гранина, интересны научные открытия, подчас их интересует собственный должностной и финансовый рост. Вот какие литературные портреты двух очень разных по ценностным установкам, ученых, — молодого изобретателя Крылова и пожилого Голицына дает Даниил Гранин.
«Крылов использовал и некоторые идеи Тулина, и возражения Голицына, и работы француза Дюра, но из всего этого получалось нечто совсем новое, о котором еще никто не догадывался. Он, Крылов, единственный во всем мире знал, что надо делать! И как надо делать! Он первый! (…) Он подошел к зеркалу. Странно, вроде тот же самый Крылов. Те же невыразительные, маленькие глаза. А между тем этот человек обладает важнейшей властью хранителя истины. Некоторое сияние в глазах, пожалуй, различается. Почти невидимое, инфракрасное излучение. (…) Наконец наступил день, когда он отнес папку Голицыну. Старик был занят с какой-то делегацией и принял его на ходу, преподав урок выдержки, свойственной старой школе. Проверим, подумаем, посмотрим… Слабых мест было много, но, находя их, он почему-то досадовал не на Крылова, а на себя. Находить чужие ошибки — вот на что ты еще способен. Посмотри на Крылова, он и десятой доли твоего не знает, зато у него рождаются идеи, не бог весть что, но ты был бы рад и таким. (…) О, ты еще водишь машину, блистаешь эрудицией, но нового тебе уже ничего не создать. Никто еще не знает, что ты бесплодная смоковница» [5: C 236].
Однако, «научный» вектор темы труда выглядит значительным отступлением от содержательного ядра производственного романа, художественным объектом изображения которого является человек промышленной отрасли.
Выводы.
Образ человека труда является квинтэссенцией производственного романа, как особого жанра советской литературы. На каждом из этапов развития жанра мы видим, как концептуальное содержание понятия «труд» находит воплощение в литературных характерах. Обособив выборку наших произведений от большого корпуса производственных романов, в которых понятие «труда» является идеологемой, мы последовательно рассмотрели эволюцию образа героя в художественно репрезентативных произведениях, в которых образ труда проявляет себя в архетипических лингвокультурных смыслах, отраженных в словарях В.Даля и С.Ожегова. Анализ этого корпуса произведений позволил нам прийти к следующим выводам.
На этапе формирования жанра производственного романа, 1920–30х гг в достаточно масштабном корпусе произведений доминирует образ героя –преобразователя мира. На этапе 1940–50гг, мы видим героя-защитника преобразованного мира. На этапе развития жанра 1960х мы видим героя-новатора, героя-рационализатора. На завершающем этапе истории жанра, пришедшим хронологически на 70е годы XX века мы видим героя-искателя, персонажа, определяющегося с профессиональным призванием в жизни. Кроме того, мы выявили сближение начиная с 60хг XX века образа труда с семантикой понятия «работа».
Литература:
- Амп Пьер. Искусство и труд: [Эссеистика] / под ред. и со вступ. статьей А. Гатова. — [Харьков]: Гос. изд-во Украины, 1925. — 76 с.
- Бек А. Новое Назначение, роман.. — М.: Сов. писатель, 1988. — 222 с.
- Гаганова А. А. Производственный роман: кристаллизация жанра. Генезис. Художественность. Герои: научная монография /. — Москва: Спутник+, 2015. — 244 с.
- Гете И. В. Фауст: [Пер. с нем. Н. Холодковского]; Москва; Ленинград: изд-во и ф-ка дет. книги Детгиза, 1948 (Москва). — 384 с.
- Гранин Д. А. Иду на грозу: Роман / М.: Высш. школа, 1981. — 359 с.
- Земскова Д. Д. Советский производственный роман: эволюция и художественные особенности жанра: автореферат дис.... кандидата филологических наук: 10.01.01 / [Моск. гос. ун-т им. Ломоносова]. — Москва, 2016. — 24 с.
- Кожевников, В. М. Знакомьтесь, Балуев: [Повесть]. — [Москва]: [Гослитиздат], [1960]. — 109 с.
- Леонов, Л. М. Соть: Роман / — М.: Современник, 1980. — 302 с
- Островская, Т. А. Языковая картина мира в русской и американской лингвокультурах (на материале концепта «труд»): учебное пособие по спецкурсу лингвокультурология /. — Майкоп: АГУ, 2008. — 87 с.
- Панова В. Ф. Кружилиха [Текст]: Роман / — Магадан: Совет. Колыма, 1948. — 307 с
- Попов, В. Ф. Сталь и шлак: Роман /- [Ленинград]: Лениздат, 1950, — 336 с.
- Сахнин, А. Я. Машинисты [Текст]: Повесть / — Москва: Профиздат, 1976. — 303 с
- Словарь толковый. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. / — М.: Рус. яз., 1998. Т. 4: P-T. — М.: Рус. яз. — 683 с
- Словарь толковый. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка.Около 100 000 слов, терминов и фразеологических выражений: под ред. Л. И. Скворцова. — 28-е изд., перераб. — Москва: Мир и Образование, 2017. — 1375 с.
- Словарь синонимов. /Новый объяснительный словарь синонимов русского языка / Ю. Д. Апресян, О. Ю. Богуславская, И. Б. Левонтина / Рос. акад. наук. Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. — М.: Яз. рус. культуры, 1997, Вып. 2. — 2000. — 487 с.
- Токарев, Г. В. Концепт как объект лингвокультурологии (на материале репрезентаций концепта «Труд» в русском языке): Монография /; Волгогр. гос. пед. ун-т. — Волгоград: Перемена, 2003. — 232 с.
- Чернова, О. Е. Концепт «труд» как объект идеологизации: автореферат дис.... кандидата филологических наук: 10.02.01 / Ур. гос. ун-т им. А. М. Горького. — Екатеринбург, 2004. — 19 с.
- Соцреалистический канон. Зарубежная русистика, сборник научных статей / [под общ. ред. Ханса Гюнтера и Е. Добренко]. — М: Акад. проект, 2000. — 1036 с.
